Это было более полувека тому назад — в
Чудесная это была школа.
Половина учителей были профессора, имена которых широко известны в истории русской науки, искусства и просвещения: литераторы А. И. Лященко (член-корреспондент Академии наук) и М. П. Кленский, историки А. И. Андреев и Б. А. Шацман, химики В. Д. Загребин и А. И. Захарова, географ М. М. Загребина, физик В. Ф. Трояновский, математик А. А. Борисов, биолог В. М. Усков, художник В. М. Измаилович, преподавательница немецкого языка О. Е. Кудрявцева. Их не могли сбить никакие модные методы проектов, бригадные методы, дальтонпланы. Они хорошо делали свое дело, учили по совести — учили не только запоминать, но и думать, прежде всего думать. Учили не только на уроках. В. М. Усков и Б. А. Шацман организовали кружок «Марксизм и биология». Не знаю, был ли в то время подобный кружок ещё в какой-нибудь ленинградской школе. Энтузиасты-учителя способствовали и тому, что содержательной, интересной была общественная жизнь их воспитанников — горячими комсомольские собрания, острой и яркой стенная газета, весёлыми вечера.
Впоследствии в некоторых миниатюрах Райкин использовал имена и отчества любимых учителей. В частности, в замечательной сценке, где он в виде отпетого хулигана-пьяницы является в коммунальную квартиру якобы с намерением поменяться комнатами со старой учительницей, над которой издеваются наглые хамы-соседи. Учительницу так и звали — Мария Максимовна, как нашу всеобщую любимицу — учительницу географии М. М. Загребину.
Я никогда не видел другого такого отличного школьного здания. Большие, светлые классы, превосходно оборудованные кабинеты, широкие коридоры, украшенные бюстами великих русских писателей и репродукциями знаменитых картин русских художников в массивных дубовых рамах, мраморная парадная лестница, торжественный актовый зал.
Зал этот удивительный. Необыкновенно высокий, двусветный, с огромными зеркалами, хрустальными люстрами, безукоризненным паркетом, обтянутыми малиновым бархатом белыми диванами.
Много, очень много воспоминаний связано у меня с этим залом. И одно из самых ярких Райкин.
Репетиция студенческого спектакля «Смешные жеманницы» (в центре А. Райкин). 1934 г.
Фото из архива музея СПГИТМиКа
Высокий, худощавый, черноволосый мальчишка в потрёпанном костюмчике (семья жила бедно), он стоял на эстраде и не то смущенно, не то лукаво улыбался, глядя большими выразительными глазами на собравшихся. А те бешено аплодировали или безудержно хохотали. Он был всеобщим любимцем. Смеяться начинали сразу, как только он появлялся на эстраде, ещё до первого слова. Это был прирожденный актер. Это был талант. Редкий талант заставлять людей смеяться, как будто вовсе и не стараясь делать это. Чаще всего он рассказывал истории Зощенко — «Ежика», «Аристократку», «Баню»… Рассказывал по-своему, не всегда точно придерживаясь авторского текста.
Смешили в его рассказах не только слова, но очень большой степени особые интонации, мимика, жест — быстрая смена выражений на редкость подвижного лица, необыкновенно выразительные движения рук и всего тела. Иногда он обходился вовсе без слов, показывал мимические сценки. Особенной любовью зрителей пользовалась одна — «В аптеке». Щуплый мальчуган на наших глазах преображался в старого провизора. Мы видели, как он лезет на табурет, достает с полки тяжелые банки, отвинчивает крышки, смешивает и растирает какие-то порошки, приготовляя лекарства. Хотя ни табурета, ни банок не было, мы действительно видели их.
Потом Райкин стал включать в свои номера музыку, а ещё через некоторое время — трюки с переодеванием.
Я имел возможность близко наблюдать за его «работой», т. к. иногда по его просьбе помогал ему инсценировать рассказы Зощенко, подавал реплики, подыгрывал. Подыгрывал, надо сказать, плохо. Отчасти потому, что мой жанр был другой, серьезный — я читал с эстрады стихи Пушкина, Некрасова, Брюсова, Блока, любил мелодекламировать. Но главным образом, вероятно, потому, что, заглядевшись на Райкина, забывал свою роль или не мог удержаться, чтобы не хохотать вместе со всем зрительным залом.
В школе на Фонтанке драматическое искусство процветало.
Хорошо работал драматический кружок. Им руководил на редкость интересный человек и режиссер, впоследствии заслуженный артист Республики. Юрий Сергеевич Юрский (отец широко известного народного артиста Сергея Юрского). Его высокую, чуть сгорбленную фигуру, продолговатое ассиметричное лицо с тяжелой нижней челюстью и рыжеватой бородкой клинышком, размашистые движения больших рук, его умную, горячую речь. Прекрасные «показы» — что и как надо делать — я уверен, не забыл никто из наших драмкружковцев. Он попал к нам случайно: вновь назначенный директор школы Бальцукевич (имени и отчества, к сожалению, не помню), в прошлом видный армейский политработник, был его товарищем по гражданской войне и по-товарищески уговорил повозиться с ребятами. Кажется, дело обстояло именно так. Играли мы гоголевского «Ревизора», чеховскую «Свадьбу», «Десять дней, которые потрясли мир» по Д. Риду.
Существовала Живая газета, и была она действительно живая. Двое присланных откуда-то молодых людей — комсомольцев, несомненно, очень способных и музыкально одаренных, с энтузиазмом учили нас маршировать, петь, декламировать, строить пирамиды. Текст монтировали и сочиняли сами. Музыку тоже. Одного из этих молодых людей я по сей день изредка встречаю на улице, но он меня, естественно, не узнаёт.
Совершенно исключительными событиями были учительские спектакли. Раз-два в год учителя устраивали представления своими силами. Сцены из «Леса» Островского и водевили Чехова они разыгрывали превосходно. Главные роли исполняли А. Н. Потёмкина, А. А. Борисов, А. М. Садовский (учитель труда — мастер на все руки, сочинивший из нетёсанных брусков и мешковины отличную сборную сцену, изготовлявший декорации, парики, весь реквизит). Среди участников были также бывший ученик школы, артист Александринского театра Горохов и сын В. М. Ускова — В. В. Усков, впоследствии народный артист Республики. Конечно, следует сделать скидку на время, но, право, мне кажется, я не видел лучших Мерчуткиных и Счастливцевых.
Артисты Александринского и Большого драматического театров, расположенных всего в нескольких минутах ходьбы от здания на Фонтанке, 62, были частыми гостями наших школьных вечеров. Мы принимали у себя Н. Н. Ходотова, Е. И. Тиме, Лешкова, Я. О. Малютина, О. Г. Казико. Ходотов, при погашенных люстрах, под аккомпанемент пианиста и композитора Е. Вильбушевича читал Пушкина — «Погасло дневное светило», буквально гипнотизируя слушателей. Тиме и Малютин играли из «Трактирщицы» Гольдони, Казико своим неповторимым грудным, с надрывом голосом читала «Гренаду» Светлова, незадолго перед тем опубликованную.
Нечего уж говорить, что постоянными были наши посещения этих театров. И, конечно, ТЮЗа — удивительного, неповторимого брянцевского ТЮЗа на Моховой. Запомнились его постановки тех лет навсегда. С Райкиным в театре мне бывать не доводилось. Моим постоянным спутником был Толя Жевержеев, сын выдающегося театрального деятеля Л. И. Жевержеева. Об этой уникальной семье, надеюсь, удастся ещё рассказать особо.
Нет сомнения в том, что эта атмосфера исключительного интереса к театру, сценическому искусству, захватившая нас всех, не прошла бесследно для таланта Райкина. Он рос и формировался, испытывая на себе её влияние, хотя в спектаклях участия не принимал. Он был сам по себе.
Но, конечно, не меньше пищи для своего роста находил он за стенами нашего прекрасного школьного здания.
Ленинградская эстрада была в те годы богата выдающимися мастерами — тонкими, своеобразными, яркими.
В так называемом «Свободном театре» на Невском шёл эстрадного типа спектакль «Республика на колёсах». В нём центральной фигурой был Леонид Утёсов — молодой, задорный, очень своеобразный. Райкину явно по вкусу было его дарование, его исполнительская манера.
Ещё большее впечатление произвели на него, как и на нас всех, первые выступления Утёсова в качестве руководителя и солиста джаз-оркестра — едва ли не единственного тогда в Ленинграде. Мы часто бегали слушать его концерты в Сад отдыха. Какая-то особенно праздничная атмосфера царила на этих концертах. К тому же нам было по 14-15 лет! Очень скоро Райкин принёс утёсовские песенки на школьную эстраду. Но это не было простое подражание. Как истинный талант, уже тогда он не подражал, а перенимал, и только то, что было ему по душе, интерпретируя перенятое по-своему.
Курс В. Н. Соловьева. Выпуск 1935 г.
Фото из архива музея СПГИТМиКа
В Саду отдыха не раз слышали мы Владимира Хенкина. С каким искусством читал этот великолепный мастер рассказы Зощенко! Казалось, что они написаны специально для него, что он лично знаком и с «аристократкой», и с жильцами той коммунальной квартиры, где произошла драка из-за ёжика, и с посетителем бани, у которого номерок смылся. Искусство Хенкина было, пожалуй, особенно близко юному Райкину. Хенкилские интонации естественно вошли в его творческую манеру.
Думается, некоторый след на этой творческой манере оставило и искусство такого на редкость своеобразного и колоритного артиста эстрады, как К. Э. Гибшман, выступавшего, главным образом, в качестве конферансье. Этот невысокого роста плотный человек, лысый, широколицый, добродушный, был всегда очень серьёзен, говорил мало и как-то нарочито невнятно, скороговоркой. Но слушателей он никогда не оставлял равнодушными, вызывая дружный искренний смех главным образом своей богатейшей мимикой, манерой держаться и говорить. Об искусстве этого артиста нынешнее поколение может получить некоторое, хоть и очень неполное, представление по кинофильмам «Петр I» (он снимался здесь в роли боярина Романовского), «Юность поэта» (гувернёр).
Гибшмана мы слушали также в Саду отдыха. А вот где мы познакомились с Валентином Кавецким, не могу точно припомнить. Кажется, эта было в маленьком зале кинотеатра «Теремок» на Разъезжей, близ Лиговки.
Нас заинтересовали яркие афиши, расклеенные по городу и извещавшие о выступлении артиста-трансформатора. Мы ждали чего-то необычного. Но то, что мы увидели, превзошло все наши ожидания. Поразительной была быстрота переодевания, естественность, с которой оно проделывалось. Ещё более поражали разнохарактерность и художественная законченность создаваемых образов. Это было не только переодевание, но и перевоплощение. Яркое, праздничное и очень занимательное зрелище. В. Кавецкий был артистом в полном смысле этого слова. Странно, что о нём так редко вспоминают, и, кажется, никогда не вспоминают в связи с Райкиным. А ведь он — один из его непосредственных предшественников, хотя у Райкина всё более содержательно, остро, целенаправленно.
После первого же посещения вечера Кавецкого в репертуаре Райкина появились новые номера — мимические сценки с переодеванием. И, как всегда, это было не простое копирование, а творческое освоение виденного. Даже тогда, когда заимствование было очевидным, Райкин оставался Райкиным. Виденное у Кавецкого, несомненно, не прошло для него бесследно, осталось в памяти навсегда.
Так начинался Райкин.
Когда спустя полвека я смотрел выступления этого уникального, удивительно одаренного и умного артиста, я неизменно видел нашу школьную эстраду и долговязого подростка в поношенном костюмчике, читающего рассказы Зощенко или представляющего мимические сценки с переодеванием под дружный смех и благодарные аплодисменты зала.
Пришла зрелость, пришло большое мастерство, но всё, что составляло искусство Райкина, было в зародыше уже тогда — в
Не в этом ли секрет такой долголетней молодости его искусства?
Несколько лет тому назад, в свой последний приезд в Ленинград, Райкин с работниками телевидения ездил в машине по городу. Останавливались у тех мест, которые были ему дороги, памятны, и он рассказывал о каких-то связанных с ними эпизодах своей жизни. Не обошли и здание школы на Фонтанке, 62. Поднялись по старой мраморной лестнице в актовый зал, и здесь, возле той эстрады, с которой начался его путь в искусстве, Райкин просидел особенно долго. Молча.
Комментарии (0)