Даниэла Стоянович — редкий случай успеха на просторах отечественного театра и кино, которые достаточно консервативно воспринимают чужеземцев, особенно на актерском поле — акцент и завораживающая, иная ментальность мгновенно выделяют и становятся в лучшем случае непременной частью образа, как у Ингеборги Дапкунайте, в худшем — ограничивают и мешают. История Даниэлы Стоянович, «сербского чуда», кажется счастливой и внешне легкой. Родилась и выросла в Сербии (в то время Республика Югославия), окончила белградский университет искусств, работала в народном театре города Субботицы и в Белградском драматическом театре, а затем — перемена участи — поездка в Россию, где не знающая русского языка актриса попадает на петербургскую театральную сцену. Будучи театральной актрисой, через несколько лет жизни в России Даниэла блестяще дебютирует на экране в фильме Михаила Калатозишвили «Дикое поле» в роли невесты главного героя, параллельно снимаясь в главной роли у Владимира Мотыля в эпосе «Багровый цвет снегопада», в котором ее героиня проходит через все испытания, выпавшие на долю русской женщины в начале ХХ века, — революции, гражданские войны. Затем была «Попытка Веры» — прекрасный дуэт с Сергеем Пускепалисом — и «Мишень» Александра Зельдовича. И — вновь возвращение к театру, последние премьеры в «Особняке»: «Так говорил Заратустра» по текстам Ницше и Юнга и моноспектакль «Венский апокриф».

И все же, если говорить об актерской природе Даниэлы Стоянович, то, кажется, можно понять, что режиссеров так привлекает в этой актрисе. Тайна. Та тайна, аура, которую можно обнаружить, к примеру, в Жюльет Бинош, — предчувствие свершающейся где-то на глубине душевных вод драмы и одновременно — присутствие покоя, легкость бытия. Даниэла Стоянович — тип европейской актрисы, не вмещающийся в какое-то конкретное амплуа, она удивительным образом сочетает в себе лиризм, утонченность, пленительную, неяркую женственность — и отчаянность, с какой она подходит к каким-то внутренним рубежам, это блоковская Незнакомка, которая в следующий миг обернется Коломбиной. Есть в ней что-то надбытовое, не принадлежащее конкретной эпохе, и в то же время кажется, что начало XX века — то время, в котором могли бы существовать ее «маленькие женщины». Сама ее судьба как будто подчинена театральным законам — драматургия, перипетии, неожиданные повороты. Об этом и хотелось поговорить с Даниэлой, срифмовать судьбу и игру.

Елена Строгалева Мы начнем с самого начала. Я знаю, что ты окончила в Сербии театральный институт.

Даниэла Стоянович Да. В 1993 году. Тогда это называлось академией драматических искусств. После института я уехала работать в город Субботицу, который находится на границе с Венгрией. Там был потрясающий театр KPGT — аббревиатура, слово «театр» на всех языках, на которых тогда говорили в Югославии: по-хорватски, по-сербски, по-словенски и по-македонски (Kazaliste—Pozoriste— Gledalisce—Театар). Такова была философия театра: Югославия — единое культурное пространство. Театр много гастролировал. Но в 92-м труппа потихоньку начала распадаться, потому что в стране уже не было единого пространства.

Строгалева Играли люди всех национальностей?

Стоянович Да, конечно. Но в тот момент многие стали разъезжаться, вернулись в свои республики. Два с половиной года я проработала в этом театре, потом вернулась в Белград, меня пригласили на постановку пьесы Шоу («You never can tell» — «Поживем — увидим») в белградский театр. После этого спектакля театр принял меня в штат. Это был единственный случай, когда я была в штате. И я проработала в нем до 1999 года, до приезда в Россию.

Строгалева Как получилось, что ты поехала в Россию?

Стоянович Эта поездка должна была быть туристической. Я хотела посмотреть дипломный спектакль моего друга, отметить свой день рождения, насладиться весной в Петербурге. Это все было запланировано на конец апреля. Но в 99-м, в марте начались бомбежки. Кстати, я их встретила на сцене. Мы играли Шеридана («Соперники»), и мой партнер вдруг замер. Я даже не поняла, что происходит. А он повернулся к залу и сказал: «Эта сирена — настоящая, выйдите, вам скажут, где ближайшее бомбоубежище». Это было в конце марта. Но целый месяц люди относились к бомбежкам с недоумением, все говорили: да это завтра прекратится, так не может продолжаться. И на этой волне, с этими словами я приехала в Россию! Я использовала один из последних моментов, когда можно было уехать. Аэропорты уже не работали. Речь шла о том, что будут бомбить мост через Дунай.

Строгалева То есть у тебя не было ощущения, что ты живешь на войне, во время войны? Стоянович Нет. На территории Сербии не было военных действий, всего того ужаса, который происходил, пока страна распадалась. Это уже в России я поняла, что происходит, и всю поездку сидела с телефоном у телевизора. И тогда мой друг, режиссер Юго Петрович, который в то время здесь заканчивал дипломный спектакль «Профи» (автор Душан Ковачевич), дал мне в нем небольшую роль, чтобы отвлечь меня. Я по-русски совсем не говорила и учила реплики с женой одного из актеров, Романа Агеева, с Аленой Богорад. Мы сыграли дипломный спектакль, дождались окончания бомбежек и уехали из России. Но театры в Белграде уже работали совсем в другом режиме (не было вечерних спектаклей, потому что бомбежки начинались в 9 часов вечера, спектакли игрались в час и в три и только на малой сцене). А у меня были названия на большой сцене. Но, как оказалось, мы все были военнообязанные. Поэтому те, кто во время бомбежек отсутствовал в стране, получили увольнение. И когда я вернулась, директор театра не спешил брать меня обратно. Сейчас я думаю: и слава богу. Потому что, если бы он меня вернул, я бы не поехала на сезон в Петербург.

Строгалева Во второй раз ты уезжала сознательно?

Стоянович Да, Югослав Петрович сказал, что его профессор Семен Спивак хочет взять его спектакль в репертуар, и предложил поехать на сезон в Россию. Я была свободна и поехала. Но, к сожалению, спектакль в Молодежном не сложился.

Строгалева А как ты попала в Театр на Литейном? Тебя же мало кто знал тогда в Петербурге.

Стоянович Мы в рамках одного проекта познакомились с Женей Федоровым (группа Zorge, тогда лидер Tequilajazzz). И он нам говорит: ребята, а приходите ко мне завтра на спектакль в Театр на Литейном. Он тогда сотрудничал с Романом Смирновым, это был спектакль по Гоголю. Мы пришли. И буквально через день он снова звонит и говорит:

«Знаешь, я вчера виделся с Ромой. Он мне жаловался, что остался без актрисы в новом спектакле, а я ему сказал: у меня есть актриса. Я договорился, познакомлю тебя». Рома тогда репетировал «Каприччио». И я пришла. Рома сказал: давай, ты побудешь с нами недельку, я посмотрю на тебя.

Строгалева Ты тогда уже понимала русскую речь?

Стоянович Да. Тем более что в «Каприччио» надо было петь и танцевать, что меня спасло. Спектакль состоялся, и я подумала: ну, еще на сезон останусь. А потом появился театр «Особняк». Мы с Юго пришли в «Особняк», чтобы играть на его сцене спектакль «Профи».

Строгалева И тебя там увидел Алексей Слюсарчук?

Стоянович Я бы не сказала, что тогда познакомилась со Слюсарчуком, потому что спектакль ему жутко не понравился. Но у нас завязался разговор, а он в то время уже репетировал или собирался репетировать «Lexicon». Я сказала, что Павича не очень люблю, кроме «Хазарского словаря» и «Пейзажа, нарисованного чаем», и оказалось, что именно по этим произведениям он делает спектакль. Через пару месяцев Леша позвонил и сказал, что хочет, чтобы я у него сыграла и говорила текст на сербском — ему нужно было, чтобы текст звучал в оригинале. И, конечно, этот спектакль был замечательный. Он был созвучен с тем, как я работала, попав в театр в Субботице. Я там ощущала абсолютную свободу. И Леша Слюсарчук — один из тех людей, которые общением, разговорами просто открывают тебе глаза, дают тебе возможность с другой стороны посмотреть на уже знакомые тебе вещи. Джазовая форма «Лексикона», когда у нас были какие-то тексты и темы (любовь, смерть, женщины, еда), с которыми импровизировали, когда не знали, кто и когда начнет, что скажет, за какую из этих тем мы схватимся, — эта форма давала возможность существовать в удивительном пространстве свободы.

Строгалева На этом спектакле ты впервые играла с Дмитрием Поднозовым.

Стоянович И так получилось, что он — мой главный партнер в театре все эти годы. После «Лексикона» были «Фандо и Лис», Ницше…

Строгалева Что для тебя работа со Слюсарчуком, если мы говорим о тебе как об актрисе? Это было что-то совершенно новое? Я полагаю, сербская школа схожа с русской театральной школой?

Стоянович Не просто схожа: русская театральная школа — в основе сербской. И, конечно, некоторые наши профессора учились в России. Но нельзя сказать, что не было других влияний. В нашей стране существует международный фестиваль «Битеф». Поэтому, учась в институте, мы каждый год могли видеть замечательный европейский театр. Кстати, в 2000 году там победила «Школа для дураков» Андрея Могучего.

Строгалева Ты же играла в этом спектакле?

Стоянович Да, я в нем оказалась в 2002-м, кажется. Потом я с ними проехалась по Европе, Андрей ввел меня почти во все спектакли. Удивительно, но то, что я попала к Андрею, совсем не связано с тем, что я работала с Лешей Слюсарчуком. Я тогда даже не знала, что они вместе заканчивали один институт и вместе работали. Я понимаю, почему они работали вместе и почему, несомненно, должны были расстаться.

Строгалева Чем они отличаются в работе?

Стоянович Сложно объяснить. Андрей, например, вначале говорит: я не знаю, о чем будет спектакль, но потом очень легко из того, что мы принесли, собирает единое целое. А Алексей говорит: я знаю о чем, но не знаю как… и он нас ведет — не знаю куда. И даже потом, когда премьера уже вышла, этот путь продолжается еще очень долго.

Строгалева Да, спектакли Слюсарчука имеют магическое свойство меняться в течение долгого времени.

Стоянович Он всегда говорит, что премьера — это только первый шаг. Это не значит, что там что-то не доделано. Но должно пройти еще какое-то время, пока ты наигрываешь. В общем, во всех спектаклях Леши ощущение целостности, в котором я чувствовала бы себя свободно, появлялось всегда намного позже.

Строгалева Что касается твоей работы у Могучего. Когда я тебя в первый раз увидела в «Каприччио», а позже — в его «Турандот», мне показалось, что ты — клоунесса, у тебя есть эта легкость переходов, она явлена в пластике, в эмоциях, которыми ты заряжаешь публику. Тебе близка природа того игрового театра, который есть в «PRO Турандот»?

Стоянович Ой, мне кажется, я наиболее слабое звено в этом спектакле. Когда пришло время резать наши этюды, мы не совсем правильно порезали, и мой персонаж, Адельма, потерял свою линию, хотя это такой спектакль, что его можно играть еще столько же. В этом году ему уже десять лет. Я помню, был момент, когда спектакль чуть не развалился и Могучий пришел что-то сделать. Он посмотрел на этот ужас и ушел. И был один сезон, когда стало тяжело играть всем. А потом он опять как-то задышал и вышел на новый уровень. (Я то же самое чувствую в языке, каждые полгода. Кажется: не могу составить фразу, а потом — оп, и плывешь.)

Строгалева Как ты преодолевала языковые проблемы в спектаклях Слюсарчука, там же достаточно большие объемы текста, сложный материал.

Стоянович В «Заратустре…» я не так сильно обременена текстом, как Митя Поднозов. Я в этом спектакле в другом положении — могу позволить «отсебятину», личные тексты, могу выбирать, о каких вещах в тот или иной вечер рассказывать. Это тот же момент, что и в «Лексиконе», когда тебе надо почувствовать атмосферу, момент, понять, лучше эту игру начать или ту…

Строгалева В вашем со Слюсарчуком последнем спектакле «Венский апокриф» происходило то же самое? Ты сама отбирала отрывки, которые потом вошли в спектакль?

Стоянович Что касается «Венского апокрифа», у нас, к сожалению, было совсем мало времени, и в результате текст оказался намного уже, чем мы хотели.

Строгалева Тема, которая звучит в «Венском апокрифе», — тема любви, болезненной страсти, женщины, которая живет на краю, — она тебе близка?

Стоянович Это моя тема. Но не моя жизнь. Мне интересно искать, держать этот рубеж. Единственно, мне кажется, что это в «Ницше» любовная история — это любовью разоренный человек. А в «Апокрифе» не любовная история, а, наоборот, попытка самосохранения. Там конфликт на более глубоком, экзистенциальном уровне, рациональное и иррациональное — в самой героине, которая пытается заглушить, изжить в себе эту иррациональность, страстность. И терпит поражение.

Строгалева Но ты совершенно иначе предъявляешь на сцене драматизм. Попытаюсь объяснить: мне кажется, что Даниэла Стоянович — это редкий у нас тип европейской актрисы, который отличает внешняя сдержанность, в отличие от широко распространенной русской мелодраматической манеры игры. Когда эмоции переплавляются где-то в глубине. Хочется понять, чего здесь больше — другого менталитета, характера? Ты сама чувствуешь эту разницу между собой и русскими актерами?

Стоянович В жизни люди считают меня чрезмерно эмоциональной, на сцене я совершенно другая.

Строгалева Как тебе дается русский язык? Тебе это как актрисе мешает?

Стоянович Я, конечно, сильно переживаю, что у меня не получается говорить хорошо. Но с другой стороны, поскольку у меня не было амбиций что-то здесь сделать, состояться, я никогда не занималась с педагогами ни дикцией, ни сценической речью.

Строгалева А на каком спектакле был перейден рубеж от «мучительно и сложно» до свободного существования в материале, в языке?

Стоянович Тебе кажется, оно у меня есть? (Смеется.)

Строгалева Да. И твоя востребованность в кино, я думаю, еще одно подтверждение того, что режиссеры соскучились по твоему типажу европейской актрисы, по тому, что ты несешь на экран. Какой был твой первый фильм?

Стоянович «Дикое поле» Калатозишвили. Точнее, первый был все-таки фильм Владимира Мотыля, но «Дикое поле» вышло раньше. Это получилось случайно. Оператор с ассистентом по актерам пришли на спектакль посмотреть Митю Поднозова на «Фандо и Лис», и оператор предложил показать меня режиссеру. Я прошла пробы и была почти сразу утверждена. Калатозишвили меня отстоял, потому что продюсер категорически не хотел. И я очень благодарна режиссеру, потому что это был удивительный опыт. Поразительный сценарий. До этого я видела на тему 90-х только «Окраину» Луцика — Саморядова, и мне кажется, что это лучший фильм на тему 90-х, по-моему, он лучше «Брата».

Строгалева А какие еще роли в кино для тебя стали событием?

Стоянович Я не могу ничего выделить, правда. Например, есть маленькая роль в «Конвое» Мизгирева, которой я горжусь, потому что там я как раз играю ту самую простую русскую бабу… И работа у Владимира Мотыля в «Багровом цвете снегопада»… Мне кажется, что весь фильм снимался ради одной сцены: когда дедушка рассказывает историю о моей героине, о событиях гражданской войны, революции мальчику. Потому что и для Мотыля, и для всех актуален этот вопрос — как отнестись к 1917 году. И Мотылю было необходимо высказаться на эту тему.

Строгалева Но потом был противоположный опыт — работа у Зельдовича.

Стоянович Да. «Мишень» по сценарию Сорокина. Строгалева И как тебе было существовать в мире Зельдовича и Сорокина?

Стоянович О, Сорокина я обожаю, я была счастлива. В самом начале съемок я спросила у Зельдовича — о чем фильм. Он мне четко проговорил: этот фильм о религии на постсоветском пространстве. Позже я поняла, что он имел в виду. Это история о группе людей, которые имеют все, кроме того, что они могут получить в этой степи на полигоне. И когда они получают эту сверхсилу, нечто, они не понимают, что с ней делать дальше. И мой персонаж — единственный, который так или иначе справился с тем, что приобрел. Он нашел равновесие.

Строгалева Да, там очень сильна идея личного спасения… Ты приехала несколько лет назад в другую страну, в другую Россию. Сейчас у тебя нет ощущения схлопывающегося пространства?

Стоянович Я никогда не думала уезжать из своей страны, тем более — в Россию. Так случилось, это судьба. Но когда я приехала, я подумала: «Господи, отчего мне здесь так хорошо?» Кроме того, что я попала в очень хорошую компанию, такую среду замечательных людей, что лучше не могло быть. И поняла — мы здесь не говорим о политике. В Сербии тогда ситуация усугубилась настолько, что мы встречались, говорили «привет — привет, как дела» — и дальше, сколько бы ты ни сидел, других тем, кроме того, что происходит, не было. А здесь мы могли сидеть всю ночь и не говорить о политике. Но теперь наступило то же время, что и в Сербии несколько лет назад. Даже мы с тобой через полтора часа дошли до этой темы.

Есть ли чувство, что передо мной может что-то захлопнуться? Я не думаю об этом. У меня был подобный момент пару лет назад, когда возникло паническое ощущение, что все рухнуло. И я представила себе худший вариант: опять железный занавес, и я с какой-то стороны. Тогда подумала: у меня так сложилась жизнь, что я уже принадлежу этому пространству, этому месту — и профессионально, и лично. И, наверное, мне надо жить с этим. Но с другой стороны, я готова к любому повороту событий.

Строгалева Я не могу не задать тебе как актрисе главный вопрос.

Стоянович Что бы я хотела сыграть?!

Строгалева Да!

Стоянович Я сразу могу сказать — леди Макбет и Медею. Мне кажется, что я там ничего не понимаю, поэтому мне и хочется сыграть. Они меня очень привлекают.

Строгалева Темной стороной своей души?

Стоянович Да. Если весь югославский период свести к одной роли — я сыграла Антигону. В спектакле была смесь — античных мифов и текста нашего югославского драматурга Душана Йовановича. Он написал пьесу — миф, перенесенный в Сараево, где Антигона хоронит братьев, из которых один — серб, другой — мусульманин. И мы играли на берегу озера, у разрушенного дома. Сначала нам приносили мертвых братьев, мы их мыли, готовили к погребению. Зрители шли с нами. Последний пункт — это кладбище, где мы братьев хороним.

Строгалева Я бы хотела, чтобы ты сыграла цветаевскую Федру…

Стоянович Я ее обожаю, но мне всегда казалось, что я не так сильна, чтоб ее читать. И первый раз, когда я увидела, что кто-то вот так, сверху, берет Цветаеву, — это была Светлана Крючкова. И я никогда не позволю себе читать ее по-русски… Конечно, я не могу сказать, что я сыграла невероятный репертуар. Но у меня есть какое-то смирение, которое появилось, когда я уже сюда приехала. Я поняла, что классику здесь мне уже никто не даст сыграть, но вместе с этим возникло отношение к театру как к месту профессиональной гигиены. Это для меня театр «Особняк». У меня всегда что-то должно быть в «Особняке» с Лешей Слюсарчуком. Тогда я чувствую себя актрисой. А вот в кино уже можно иногда идти на компромисс. Когда я в самом начале много ходила на кастинги, у меня появилась легкость и уверенность, что я чужую роль не сыграю и мою никто так, как я, не сыграет. И слава тебе господи, что эта легкость у меня есть.

Май 2014 г.