Из варяг в греки, из Керчи в Вологду, из актеров в режиссеры — маршруты известные и исхоженные. Тем не менее последний из них пригорист и овражист. Например, есть вариант: человек окончил режиссерский, но работает актером, и когда спустя время он неожиданно что-то ставит — это воспринимается с радостным удивлением: надо же — режиссер! Откуда?!

А вот оттуда — из варяг в греки, из Керчи в Вологду и из актеров обратно в режиссеры.

Именно с этим сюжетом я столкнулась дважды за год. Имена? Денис Бокурадзе (Новокуйбышевск) и Алексей Погодаев (Омск). Причем дебютные их спектакли не отмечены самодеятельным старанием, не похожи на робкие опыты, более того, и «Фрекен Жюли» Бокурадзе, и «Язычники» Погодаева никак не проходят по ведомству «актерской режиссуры». Вне лабораторий, в стороне от общей площадки нашего режиссерского молодняка, далеко от столиц, в известных театрах (СамАрт — родина Бокурадзе, Омский Пятый театр — земля Погодаева) ждали своего часа два талантливых и тщательных режиссера, способных сочинить завершенный, стилистически чистый, содержательный современный спектакль. Важно сразу сказать: и тот и другой создают не театр историй, а некую модель мира.

ВСТРЕТИТЬ ЖЕНЩИНУ С ПУСТЫМ ВЕДРОМ — К НЕСЧАСТЬЮ. АЛЕКСЕЙ ПОГОДАЕВ

Но мать-богомолка Наталья Степановна приходит не с пустым ведром. Правда, и не с полным. В ведре, судя по весу, есть какая-то вода (по словам матери — святая, из монастыря), и она станет поить ею неверующую семью сына. Но сколько этой воды — неясно. Скорее всего, ведро полупустое.

Эта половинчатость важна в спектакле «Язычники» (пьеса Анны Яблонской), не отвечающем определенно ни на один вопрос, а только задающем их. Важна она и для героев, не понимающих, во что они верят и верят ли вообще. Спектакль фиксирует «заблудившуюся жизнь», нашу с вами: ходим на причастие, сажаем на почетное место в доме буддистскую жабу с монеткой (и чтоб смотрела обязательно от двери!), боимся черных кошек и тринадцатого числа (я вот тоже, признаюсь, опасаюсь). Темный мир, темные люди, и еле слышно доносится откуда-то зовущее, детское: «Ээээээй!..»

В славянской народной культуре ведро, как и бочка, имеет определенную силу. Если эти вещи пустые, то их всегда ставят вверх дном. Вот и пустая сцена Пятого театра заполнена перевернутыми оцинкованными ведрами. В доме Марины и Олега идет вечный ремонт, и по-житейски правдиво присутствие этих ведер. Центр пространства занимает стремянка, на которой в начале сидит-курит Боцман (Роман Колотухин), задумчиво глядя на электрическую лампочку. А на другую, чеканя слова, глядит востроглазая Марина — Ольга Ванькова. И оба они не слышат звучащей Ave Maria и не видят прислонившегося к стремянке человека в белом комбинезоне, а обсуждают неровность потолка и плохой клей…

В общем, это, конечно, не квартира, здесь нет бытовых примет, это плохо освещенное двумя лампочками на проводах здание мира, здание, потолок которого давно прохудился. И никак эти прорехи не отремонтируют, хотя вроде все тут работники, все ходят в прозодежде — синих рабочих комбинезонах. И только с появлением невесть откуда взявшейся ясноокой странницы Натальи Степановны (Татьяна Казакова), отмаливавшей по монастырям аборт и потому кинувшей давным-давно на произвол судьбы сына Олега, жизнь семьи изменится: Боцман поверит в Бога, бросит пить, укрепит и побелит небесную твердь и на время разуверится в магической силе маски, подаренной ему, моряку, племенем папуасов-людоедов.

Мир в ремонте, а Некто в белом (Владимир Остапов), играя красными шариками, просто молча присутствует в нем — не маг и чародей, а усталый фокусник-жонглер…

Голоса героев звучат гулко, как в пустом ведре. Но с явлением Натальи Степановны, ни на минуту не снимающей походный брезентовый рюкзак (она здесь ненадолго), начинаются и чаепития святой водой (черпают из ведра да пьют), и трудоустройство на церковный склад безработного музыканта Олега, и крещение внучки Кристины… Вселяет уверенность во все хорошее, бодрит ритмичный саундтрек…

Алексей Погодаев существенно сокращает многословие пьесы, оставляя лишь чистую драму идей, позиций, вер. В спектакле не дается ответа на вопрос, что спасло выкинувшуюся с балкона от несчастной любви новокрещеную Кристину (Кристина Комкина), дочку Марины и Олега, — бабкина молитва или папуасская маска Боцмана.

Внятная, ритмичная, быстрая общая интонация, отсутствие какого-либо наигрыша, постоянное ощущение некой вертикали, ради которой в высоком пространстве, уходящем во тьму (играют прямо на планшете, в шаге от зрителей), существуют «Язычники», — вот что отличает актеров в этом спектакле. И покойно-равнодушная Наталья Степановна, и энергично-пытливая Марина, и яростно-наивный, блуждающий от бутылки к иконе, а от иконы к маске Боцман — прекрасные актерские работы. Все они, и актеры, и персонажи, и зрители, «одни, без ангелов, во тьмах» — и в этом состоянии застает их кроткий и насыщенный, аскетичный и простой по форме спектакль Алексея Погодаева, делавшийся в театре как самостоятельная работа. Что-то будет в ведре дальше?..

ΨΥΧΗ (ПСИХЕ) ОЗНАЧАЕТ ДЫХАНИЕ. ДЕНИС БОКУРАДЗЕ

В Новокуйбышевске, пятидесятитысячном городе, построенном 60 лет назад в подбрюшье Самары, вокруг нефтеперерабатывающего комбината, в городе, где каждая беременная женщина получает за девять месяцев три отпуска, чтобы покинуть город, не дышать газом, выделяющимся при производстве неэтилированных бензинов, и родить здорового ребенка, — есть театр-студия «Грань». В Доме культуры, но с отдельным залом, заботливо отстроенным многолетним художественным руководителем Эльвирой Анатольевной Дульщиковой — создателем и до самой смерти руководителем этого театра. Она и позвала много лет назад самартовского актера Дениса Бокурадзе играть. А когда Дульщиковой не стало, Бокурадзе принял театр как худрук.

Честно, я никак не могла предположить в характерном актере, зажигательно вращающем глазами в комедиях (допившийся до реальной синевы Вася-купчик из праудинских «Талантов и поклонников», балаболистый попугай Маркес из «Птицы Феникса» Веры Поповой), — отменного стилиста, работающего тонкой кисточкой и вычерчивающего спектакли словно на миллиметровке.

Взявшись за «Фрекен Жюли», Бокурадзе лишил пьесу Стриндберга терпкой чувственности. Телесность — не та категория, с которой работает он в этом спектакле, хотя все здесь построено на пластике, движениях тела, прыжках и пробежках. Скорее, тут взаимодействовали с «психо»: психоделикой, психопатией… Как известно, Психея (ψυχή, «душа, дыхание») в греческой мифологии олицетворение именно что души, дыхания. В спектакле Д. Бокурадзе много дыхания: прерывистого, нервного, тяжелого и агрессивного — так дышат все герои, и мы слышим шорох этих ψυχή. При этом там много и пластического «лунатизма», сомнамбулического движения. Среди шорохов и скрипов не только фрекен Жюли, но и другие герои движутся словно в полусне.

В зыбком мире из световых пятен, легких занавесок и нескольких предметов движения персонажей с самого начала алогичны, это общая эстетская «пляска смерти», contemporary dance, поставленный Павлом Самохваловым. Жан (Даниил Богомолов) вытянут и прям, словно проглотил аршин, а Жюли изломанна и угловата. С самого начала все, включая Кристину (Алина Костюк), нервны, но полубезумна и обречена только фрекен, натянутая, как струна, играющая со своим хлыстиком.

Не думаю, что тут ведут речь о сексуальности, фрекен Жюли Юлии Бокурадзе снедаема скорее демонами сознания, ее нервический мозг не справляется с экзистенцией, а не с телом. Прикосновениями к своему телу она возбуждает нервное напряжение. Еще в немом прологе цепкими пальцами, словно птичьими коготками, мнетцарапает у бедер легкие брюки, трется щеками о собственные рукава, словно они принадлежат кому-то другому. И несется к концу — как ее птичка, если бы ту выпустили из клетки, а не убили. И лицо у этой Жюли тонкое, птичье, с черными бусинами глаз. После всего, что произошло у них с Жаном, лицо Жюли, лишенное вначале красок, «прорисовывается» грубым гримом панельной девки и площадной юродивой…

Все вещи «загримированы» художником Алисой Якиманской, они выглядят так, будто были сперва живописаны, а потом сошли с полотна и стали жить, но хранят на себе мазки кисти. Мир спектакля для Дениса Бокурадзе — зыбкая и ускользающая красота именно сценической, живописной, а не жизненной реальности. Речь героев отрывиста и похожа на стихи в прозе, а движения точеной Жюли грациозны, как взмахи птичьих крыл. Спектакль движется в музыкальных ритмах, точнее — в режиме музыкальной аритимии.

В этом плывущем, как будто не имеющем опоры мире непрочно стоит даже дверь. Она движется на маленькой платформе, на колесиках, и может внезапно оказаться где угодно: раз — и открыл, раз — и вошел. Все происходит за закрытой дверью, которая в любой момент может открыться.

Дверь фигурирует и в названии пьесы Ж.-П. Сартра «За закрытыми дверями», поставленной Денисом Бокуразде через год. Спектакль «P. S.» по сути оказывается второй частью дилогии Стриндберг — Сартр. И опять режиссер стремится к театру внебытовому, философскому, предмет которого экзистенциален.

…В темных дверях — тех самых, которые закрыты, — стоит фигура в черном (Юлия Бокурадзе) — и мы слышим человеческое дыхание. Опять … Эти «шепоты и вскрики», цоканье и шипение, посвистывание и вздохи в усиливающий микрофон (а потом в ревербератор) сопровождают весь спектакль. Опять «живая музыка», опять живой, пульсирующий ритм (актриса, даже невидимая, слушает из-за сцены партнеров и аккомпанирует им). Режиссер снова стремится создать плотное, живое, вибрирующее, осязаемое звуковое пространство. Вселенная дышит. Но кроме того — вспоминает. Безымянному духу в дверях отданы воспоминания героев о содеянном и почти невнятные рассказы о том, что постигло их близких. Пространство становится мистическим, живым, мучительным, оно всхлипывает, обозначая за запертой дверью все помнящий Солярис.

Жан-Поль Сартр произнес в этой пьесе: «Ад — это другие».

Резо Габриадзе не раз говорил, что ад — это когда целую вечность каждый из нас будет смотреть то, что поставил, рассматривать то, что нарисовал, слушать собственную музыку и читать то, что написал. То есть останется наедине с самим собой и плодами своей жизни.

Спектакль Бокурадзе, пожалуй, ближе не к определению «ад — это другие», а к констатации: адская мука — это неспособность деться куда-то от содеянного, а ад — это неспособность выйти куда-то из самого себя. И потому конца этому аду нет.

В вибрирующей, нервной, напряженной «Фрекен Жюли» фрекен, Жан и Кристина мучили друг друга в пределах земной юдоли. Герои «P. S.» (после написанного? после жизни?) дезертир Гарсэн, лесбиянка Инэс и детоубийца Эстель (Даниил Богомолов, Алина Костюк и Любовь Тювилина) мучаются в следующем круге бытия их бессмертных …. — в аду. Они терзают новых знакомцев так же, как терзали при жизни своих близких: Гарсэн мучил жену, поселяя в доме любовниц, Инэс довела до самоубийства брата, соблазнив его девушку, а Эстель на глазах любовника утопила в озере новорожденную, но не желанную ей дочь — и любовник покончил с собой. Все они будто бы хотят поддержки и оправдания от новых, теперь уже «адских» партнеров и в то же время не нуждаются ни в ком, приговоренные к сковородкам собственных эгоизмов.

Опять ничего жизнеподобного (атеист Сартр селил персонажей в сумрачные интерьеры старого отеля без окон). Медные травленые панели с абстрактной пузырчатой набивкой и заклепками, такие же столы-помосты, по которым геометричной мизансценировкой распределены передвижения героев. Один из помостов напоминает разделочный стол, да и вообще огненное посверкивание меди точно указывает: мы в жарком аду (художник спектакля Алиса Якиманская). Жары прибавляет истовый свет Евгения Ганзбурга: слепящие выносные софиты простреливают пространство лучамикоридорами, по которым двигаются герои — то лицом к нестерпимому лучу, отбрасывая темную тень на противоположную стену, то «темнея лицом» и уходя от источника света.

Они похожи и на фрекен Жюли последнего акта: в шляпке, с всклокоченными волосами — то есть, роsле sодеянного или реrед sмертью. И на клоунов с какимито ржавыми и одновременно тронутыми сединой лохмами (или опаленными адским пламенем?). Грим делает их рты чуть впавшими, словно беззубыми, и, по признанию режиссера, в идеале у них должны были быть обритые, голые черепа. Но сцена театра «Грань» мала, актеры на расстоянии вытянутой руки, театральные накладки лысин выглядели бы топорно, а побрить головы актрис, играющих другие роли, было нельзя… Поэтому на арене трагифарса (так поименован жанр спектакля в программке) оказались странные существа: колтуны волос, чуть припудренные мелом лица и свободные одежды. Когда Эстель соблазняет Гарсэна и он снимает с нее легкое пальтишко, в которое та кутается, — под ним обнаруживается платье, а под ним — еще одно. До тела не добраться — его нет.

Премьерный спектакль был одновременно статуарен и экстатичен, еще не хватало сложного, опосредованного партнерского общения, когда каждый «отвлеченный» монолог ищет в пространстве адресата, складывая мучительный полилог.

Бокурадзе кардинально сократил многословие великого экзистенциалиста и совсем лишил пьесу сюжетности. Хождение героев по кругу изматывает до полуобморока не только их, но и нас. Ведь мы с ними заперты в одном пространстве.

Кроме «Фрекен» и «P. S.», у Бокурадзе есть детский спектакль «Вол и осел при яслях» по французской притче Жюля Сапервьеля. Это история рождения Христа, увиденная, в частности, волом и ослом, а рассказанная тихо и изящно Юлией Бокурадзе и Александром Овчинниковым с помощью маленьких кукол Алисы Якиманской. Не обученная специальному кукольному делу, Якиманская создает свой нежный художественный мир с удивительным тактом, вкусом и пастельной осторожностью.

И, конечно, не перестает поражать Юлия Бокурадзе, бывшая актриса СамАрта, словно заново родившаяся в спектаклях «Грани». Натянутая, острая, драматически протанцовывающая истерику фрекен Жюли, она становится в евангельской притче иконописно-спокойной, разговаривает с детьми почти шепотом, боясь разбудить и потревожить хрупкий мир, появляющийся прямо здесь, у нее под руками…

Денис Бокурадзе — автор сценического мира, который наполнен микрозвуками, микроритмами, живет переменой атмосфер. …. правит героями этого мира.

Можно, я не буду делать пока никаких выводов? Просто запомним эти имена. Алексей Погодаев. Денис Бокурадзе. А дальше посмотрим — в прямом и переносном смысле.

Апрель 2014 г.