А. Н. Островский. «Без вины виноватые». Театр им. Ленсовета.
Режиссер Олег Леваков, художник Александр Орлов

Спасибо тебе, театр имени Ленинградского Совета, спасибо, режиссер Олег Леваков! Вот она я. Встала!

А ведь в гробу я давно. Крышка уж совсем прохудилась, да и со стенками беда. Вертелась, дорогие мои, переворачивалась, насколько габариты позволяли, — изрядно. Сил-то терпеть нет!

И слов не выкрикнуть, душу отлетевшую не облегчить. Мертвеца, как и художника, всякий пнуть норовит.

Умерла я, Глуходумова Н. П., уважаемый театральный критик среднего звена, сразу как увидела спектакль молодого литовского режиссера.

«Гамлетом», помнится, смели назвать тот сумбур.

Как глянула я на него, облезлого парня, взъерошенного, стоящего на какой-то льдине, мокрого да босиком, — так с кресла в проход и рухнула. Да и дух вон. Мне потом, позже, да что там позже — вчера буквально говорили новопреставленные: «Нинель Петровна, да не ворочайтесь, дайте покой, гневливая Вы наша. Все в сравнении. Мы оттуда только что. Сейчас-то, сейчас! Вы бы, как увидели Одиссея в виде штопора для открывания бутылок, а Пенелопу — бутылкой замороженной… А Гамлету Вашему нынче льдины мало, он теперь по кубу лазает в женском паричке, причем один за всех играет. Артистов же мало осталось. Оптимизация!»

Чего уж тут греметь костями. Замолчала. И мнится мне, что ползет на меня, к бывшим чертам лица подбирается, к самым остаткам уха червь и шипит, как Горыныч: «Ялюк, ялюк!» И черви, думаю, уже нерусские пошли. Распознала имя его: Люк. Немчура фламандская, прости господи.

Но тут, откуда ни возьмись, вещий мой Олежек, Леваков мой, явился да хвать его мечом! Ну, наконец! Не ждала. Не чаяла. Приголубил. Уговорил на Островского своего взглянуть. Посмотрела. И… вдохнула полной грудью, так землица во все стороны и посыпалась.

Вот радость так радость! Великая наша пьеса «Без вины виноватые» — буквочка к буквочке. Бережно проговаривается. Прям вижу я, как берет Олег в руки текст, кладет его на тарелочку с каемочкой и подносит к губам артистов, а они сдувают со строчек пар-парок, как с блюдечка, когда чай липовый горяч чрезмерно. Себе режиссер не только лишнего — вообще ничего не позволил. Концепций, например, вредных нашему зрителю, или трактовок каких.

Художника взял лучшего — Сашу Орлова (помню, как мальчонкой бегал он по Моховой с Иркой своей, рисовали они вместе заумь какую-то). Вырос. Остепенился. Строго работает. Красиво. И с мыслью. В первой картине декорация — залюбуешься: ширмы белые, неподвижные, с кремовым оттенком, кружево по ним припущено. Вот он, образец чистейшей прелести души Любы Отрадиной.

С. Кушаков (Муров), Л. Луппиан (Кручинина).
Фото Ю. Смелкиной

Дальше — строже: на недвижимых, ниспадающих с колосников панно — темное бордо с золотом. Это когда в апартаментах Кручининой действие происходит. А уж темно-коричневый фон без рисунка на тех же длинных вертикальных панно чуть позже — это в гримерке бедных провинциальных артистов. В финальной же сцене — роскошь, пир для глаза: все в цветочек яркий, богатый. На белом фоне. И букеты, букеты искусственные повсюду художник разложил, в последней части особенно их, к радости моей, много. И стол посредине поставил, на нем яства, фрукты из желатина бутафорами любовно изготовлены.

Любо-дорого: уважение современного художника к миру классика.

И музыка Евгения Стецюка, специально написанная, — изумительно мелодична. А как тактично возникают звуки, как ненавязчиво акцентируют они наше внимание на основных репликах, закрепляют их в памяти.

Не знаю, смогу ли выразить словами восхищение актерскими работами.

Ягоды вспомнились. Налитые, сочные ягоды. Отборные. Или там цветки.

Дарья Циберкина (Любовь Отрадина) — это же ландыш белоснежный-нежный, создание прелестное, чистое, тон возвышенный задающее в первой же сцене. Никита Волков (Григорий Муров), как и должно, бледен, слаб, ничтожен. Зритель (я же прислушиваюсь к дыханию зала) сразу начинает переживать за судьбу девушки благородного происхождения.

Тему ничтожности Григория Львовича удивительно точно подхватывает во втором действии заслуженный артист РФ Сергей Кушаков (Муров в летах). Как же при всей импозантности облика он вял, невнятен, не интересен нам ровным счетом ничем.

А вот народный артист РФ Сергей Мигицко в образе Дудукина — бесподобен. Здесь сложное, филигранное плетение, вернее, сплетение черт. Его Нил Стратоныч только с одной стороны почтенный красавец в нарядах один изысканней другого — ценитель искусства и меценат, благодетель артистической среды и угодник дам. С другой же — это сам артист Сергей Мигицко, каждый сценический шаг которого — подарок бесценный.

У народного артиста РФ Евгения Филатова (Шмага) — мазок крупный, размашистый. Нет здесь ненужных полутонов. Громко и смачно играет он сильно пьющего провинциального артиста-комика, обличая, вслед за драматургом, его низкие моральные качества.

Заслуженная артистка РФ Светлана Письмиченко внесла много нового в образ Коринкиной, я бы даже сказала, слегка осовременила Нину Павловну. Хочется дать совет и актрисе, и режиссеру: тут бы приглушить краски, играть чуть скромнее, убрать ненужную да и чуждую нашему зрителю эротическую ноту, отвлекающую от более главной мысли: как труден путь стареющей примы в далеком от столицы театре…

Елена Ивановна Кручинина… Ну что тут добавить после слов: она — Лариса Луппиан. Народная артистка РФ с головой погружает нас в настоящий старинный, давно забытый многими театр прежних лет. Значительно все: горделивая осанка, интонирование каждой реплики, необходимый для этой роли высокий градус пафоса. Сердце не нарадуется!

Л. Луппиан (Кручинина), А. Багров (Незнамов).
Фото Ю. Смелкиной

Одно озадачило меня в этой прекрасной постановке: не вписывающийся в нее исполнитель роли Незнамова. Артист Антон Багров будто вошел в гримерную комнату Кручининой—Луппиан из другого спектакля. Своей горячечностью, нервностью, демонстрацией чувств настоящих, страстей неподдельных он разрушает гармонично-герметичный каркас всего сценического произведения.

Радость за зрителя, несмотря на это крохотное огорчение, — огромна. Наконец-то его вновь стали уважать, как прежде, во времена моей юности. Публика сразу чувствует отношение к себе, отвечает любовью. Сколько добрых слов услышала в гардеробе после длительной овации. Люди (а как много молодых лиц!), окрыленные, вдохновленные, делились друг с другом: «Неужели это не сон, мы снова в настоящем театре, мы все поняли, кто мать, кто сын, почему они так долго были в разлуке, какой же ясный, прозрачный сюжет, как красиво он подан».

Ну а я, тоже окрыленная и вдохновленная, вновь захотела жить, ходить в театр, писать о нем. Но вдруг увидела странное название: «Макбет. Кино». Попросила Левакова рассказать про этот спектакль в его театре. Он только начал — я снова — хлоп. И снова замертво.

А гроб мне теперь пошире заказали, говорят, вертеться все чаще придется…

Май 2014 г.