А. Володин. «С любимыми не расставайтесь».
МТЮЗ. Режиссер Генриетта Яновская, художник Сергей Бархин

А. Володин. «С любимыми не расставайтесь».
Театр ОКОЛО дома Станиславского.
Режиссер Юрий Погребничко, художник Надежда Бахвалова

Две вариации по володинской пьесе, представленные на фестивале, вновь подтвердили статус Володина-классика — автора, к произведениям которого можно возвращаться и возвращаться, каждый раз открывая нечто незамеченное, непонятое, невыявленное, переживая вроде бы известное, давно пережитое или проникаясь какими-то неведомыми прежде мыслями и чувствами. Это особенно видно, когда спектакли по одной пьесе есть возможность посмотреть практически подряд. И спектакли эти не просто непохожи, но противоположны по подходам, приемам, темам, организации пространства, способам актерского существования, эмоциям, которые они вызывают.

У Генриетты Яновской очень женский спектакль. Не в том смысле, что женская режиссура, нет, режиссура по хватке волевая и осуществляется твердой рукой. Женский — по магистральной своей теме: женщины здесь главные и больше страдают, причем в основном по ничтожествам страдают — таким ничтожествам, что тоже жалко.

Сначала все красиво — стоп-кадр фотосъемки запечатлевает сюрреалистический пейзаж (сценография Сергея Бархина). Телефонная будка, дверь, не поддержанная стенами, брошенная ванна, велосипед на стене, винтовая лестница черного хода. Ощущение коммуналки и мира, покрытого зеленой травой, одновременно. На подиуме и стенах, на всяких приступочках, стульях, скамейках — женщины в белых платьях. Все прелестные, все невесты. Воздух, поэзия, мечты в этих застывших, но будто летящих фигурах. Хлопок — и все разошлись, съемка закончилась, невесты сняли белые наряды и пошли разводиться.

Стол судьи завален папками, и сама она непрерывно строчит, монотонно задавая вопросы. Для нее это рутина, она не допускает чувств и сочувствия, она держит душевную заслонку монотонностью и желанием не пустить каждую следующую историю развода в себя. Получается. Долго получается — до смешного. До момента, пока усталость не прорвется монологом о собственной несостоявшейся женской судьбе — таким горестным, таким надрывным, с таким ощущением ужаса от пропущенного навсегда по собственной вине счастья, что мурашки по телу. Ради таких мгновений существует театр. Это кульминация, поворот, акцент темы, которая криком прорвется в финале. Здесь, как в опере, начинает действовать драматургия ударных фраз — прожитых драматически, но повторенных многократно, с разными интонациями, оттенками чувств. Уборщица Таня говорит тихо и горестно: «Нет любви, нет. Я долго верила, я только недавно перестала верить». И вдруг весь спектакль, все, что доселе было, пронизывается этой мыслью. Судья: «Я старею». И вновь тот же эффект — рассказанные истории разводов освещаются теперь этим чувством как главным. И наконец: «Я скучаю!». Так кричат все женщины, появляясь из прежде закрытых окон и щелей, открывая и закрывая ставни и заглушки, сливаясь в жуткий тоскливо-истеричный хор, в котором слышен каждый отдельный голос — и каждый полон боли.

«С любимыми не расставайтесь». Сцена из спектакля. МТЮЗ. Фото Е. Лапиной

Он виртуозно сделан, этот спектакль, — подробно, детально. Каждая следующая сценка развода — новая история разрушающейся близости и вхождения в неосознаваемое пока одиночество. Персонажи редко пребывают на сцене в единственном числе. Пока идет чей-то монолог, кто-то уже появился поодаль, присел, прислушался. Будто таков закон — что бы ни происходило, в это время обязательно кто-то готовится к тому же, к своей драме, к своему одиночеству. Кто-то обязательно — Агафья Тихоновна. Володинский монолог героини, звучащий рефреном на протяжении всего спектакля, произносит милая неприкаянная блондинка всегда некстати — про то, как выбирала-выбирала, мечтала-мечтала, да так и осталась одна. Образ ненужности. Даже не печальной, а светлой и смиренной или уже нездешней.

Это спектакль, который хочется описывать на молекулярном уровне. Например, его жанровые сочетания — лирику, драму, фарс, абсурд. Его интонации, иногда совсем не расцвеченные, монотонные, — и поэтому кажется, что за ними с трудом сдерживаемое многоцветье чувств. На этом основном противоречии построен способ актерского существования — говорим одно, действуем, строим пластику по-другому, чувствуем третье. Такой прием дает художественный объем спектаклю. В этом есть что-то очень володинское — воздушное вибрато невысказанного и одновременно выкрикнутого, один раз, невпопад. Открыл ставню, выкрикнул и закрыл, и опять перед всеми глухая стена. Там, за стеной женщины не в белых — в повседневных платьях. Фотограф вновь сделает снимок, только он не пойдет для глянцевой обложки.

Спектакль Юрия Погребничко создан в иной системе театральной образности. Здесь на володинский текст наслаиваются образы другой ментальности, других культур и миров. Володин проверяется Достоевским и отечественной эстрадной песней времен «Сиреневого тумана» (и не только). Здесь дамы одеты в платья эпохи «Анны Карениной», а в качестве головных уборов носят кокетливо прилаженные ушанки с воткнутым цветком. Открытая, намеренная, чудовищная смесь несовместимого. Здесь нет человеческих драм и простых семейных переживаний. Нет, володинские герои вроде Лавровых и Мироновых рассказывают свои истории мало на что реагирующей судье — костяк пьесы в основном сохранен. Но это истории фамилий с маленькой буквы, это не про семьи, а про Семью — нашу, общую, российскую, где все сначала поют бодрым хором — мужчины отдельно, женщины отдельно, а потом рассуждают, что такое человек — не тварь ли… И звучат монологи Раскольникова и Свидригайлова, у которого под черным пальто топор привешен. Взяты и соединены два полюса исконно русской жизни: философия — крайняя, индивидуалистическая — и лагерный коллективизм, усиленный напористым исполнением советской песни (даже если песня вовсе не марш, а вальс или романс, ее поют энергично и как-то идеологически ясно, если так можно выразиться).

«С любимыми не расставайтесь». Сцена из спектакля. Театр ОКОЛО дома Станиславского.
Фото Д. Пичугиной

Спектакль не выстроен линейно, по причинноследственным связям и психологическим мотивировкам, он прослоен: песенный блок, тексты Достоевского, тексты Володина. Драматургия чередования, монтаж аттракционов, если хотите. Одно не просто не вытекает из другого, а противоречит, сталкивается, рубит любую последовательность намеренной контрастностью. Здесь мелкие детали играют роль крупных — тот же топор, например. Здесь не вязь и филигрань, а блоки доведенных до абсурда смыслов. Вот вышли мужчины, выстроились на ступенях хором и ну жарить одну песню за другой. Да не по куплету, а полностью, чтобы мало не показалось. И объявляется еще каждая ясным голосом — слова Исаковского, музыка… Это очень смешно, иногда противно, моментами страшновато. Кажется, что ни вокализ, то «вставай, страна огромная, вставай на смертный бой». Из лирических песен полностью убрана лирика, прямо-таки изничтожена. Впрочем, если даже что-то исполняется тихо и проникновенно, то это еще хуже, еще отчетливей понятно, как происходит замена лирики вот эдаким пафосом, победительным и оголтелым. По мере продвижения спектакля музыкальных номеров, исполненных подряд, становится все больше: сначала два-три, потом пять-шесть и далее. И все назойливей, и все «коллективней», и уже не до Достоевского… Собственно это и есть сценическая драматургия — «Сиреневый туман» поют уже не раз. Им заволакивают, он звучит гимном. Гимном мелодраме и пошлости, мелкому умилению и чувствам, а заодно и мелким мыслям — попсе, одержавшей победу. Только осознаешь это потом, когда выходишь из зала и перестает действовать обаяние всеобщей воодушевленности…

Февраль 2014 г.