Д. Богославский. «Любовь людей».
Курганский театр драмы.
Режиссер-постановщик Ирина Зубжицкая, художник-постановщик Елена Авинова

Невероятно, но факт: «Петербургский театральный журнал» никогда не писал про Курганскую драму, хотя уже два десятка лет мы коллекционируем все ценное, что рождается на просторах театральной России, заглядываем в любые, в том числе и самые удаленные от центра, уголки (каким этот уральский областной центр, в общем-то, не является). Бывали и в Кургане — но в кукольном «Гулливере». И вот наконец среди нескольких тысяч театров, которые возникали на журнальных страницах, появляется новый для нас герой — Курганский драматический.

Нынешний главный режиссер театра Ирина Зубжицкая, напротив, читателям «ПТЖ» знакома хорошо. Мы писали о ней, начиная с самых первых работ в мастерской Г. Р. Тростянецкого, в театре им. Ленсовета и в Молодежном на Фонтанке, не раз встречались с ее постановками в нижегородском театре «Zоопарк». «Любовь людей» — второй спектакль Зубжицкой в Кургане. После музыкальной «сказки для взрослых» («Вечера на хуторе близ Диканьки») режиссер взялась за жесткий современный материал — мрачную драму белорусского драматурга Дмитрия Богославского, востребованную театрами Москвы и провинции (Петербург, как обычно, не торопится).

По «Любви людей» видно, насколько удачен для театра союз с Зубжицкой. Режиссерская рука — уверенная, почерк — четкий, перо — тонкое. Но при этом актеры — не буквы, вписанные этим острым пером в строки замысла, они не похожи на послушных исполнителей, которым надиктовали решение. Они свободны и одушевлены общей художественной мыслью. Поэтому «Любовь людей» — спектакль и ансамблевоактерский, и режиссерский.

Авторам статьей, посвященных сценическим интерпретациям пьесы Богославского, приходится пересказывать сюжет о том, как деревенская женщина Люська задушила своего мужа-алкоголика подушкой и бросила его расчлененное тело свиньям, потом вышла замуж за хорошего мужика — милиционера Сергея, любившего ее еще со школьных лет, но счастья не обрела, так как покойник-муж стал приходить к ней с того света и после смерти Коля и Люська как бы заново полюбили друг друга… В этом месте возникает необходимость сказать: пьеса — не бытовая «чернуха», не пьеса «док», а нечто другое, не вполне определимое. Зубжицкая, имеющая вкус к разнообразной современной драме (от Греминой до Исаевой, от Вырыпаева до МакДонаха), не то что бы знает, как такое ставить (кто «знает», тому лучше этого не делать), но ощущает. Чует, в какую сторону идти, чтобы правду жизни не потерять, но и в быте не замкнуться, и мистическому дуновению форточку открыть. Сопряжение реального и сверхреального задается сразу — решением пространства, в котором публика находится вместе с артистами.

Е. Фарапонов (Коля), И. Шалимова (Люська). Фото А. Алпаткина

Курганская «Любовь людей» идет на планшете большой сцены, зрительские ряды выставлены буквой Г с двух сторон от игровой площадки. Проходя на свое место, цепляешься взглядом за предметы, мебель — все деревянное, почти такого же тона, что и доски пола, чуть тронутое серовато-голубоватым цветом. Сценограф Елена Авинова сочинила особенный мир, в котором все объекты узнаваемы, но в них есть какая-то странность. Телевизор — полая коробка с «антенной», обструганной веточкой. Экрана нет, внутри коробки стоят выточенные из дерева фигурки. Пульт тоже деревянный (в театре мне сказали, что и батарейки для пульта — деревянные). Умывальник в виде круглой хатки с покатой крышей. Часы-ходики — скворечник (правильнее было бы назвать «кукушечник», хотя кукушка не показывается). Из дерева сделана и плита (ею пользуется и Люська, когда греет воду для купания ребенка, и мать Сергея, когда разогревает ужин для сына). Столешница без ножек опускается на тросах сверху (дом), так же может опуститься рама с чахлой геранькой на подоконнике (кабинет сельского милиционера). Редкий тонкоствольный лес подвешенных к штанкетам жердей зрительно заполняет пространство, делает воздух как бы не вполне прозрачным. Но если все жерди уходят вверх, сразу ощущается пустота (важное слово для понимания героев).

Площадка отгорожена тонкой стеной — белым экраном. Иногда на экране появляется изображение, иллюстрирующее тот или иной момент действия (то новогодний мультик становится фоном для подготовки праздничного стола, то какие-то клипы мелькают). Но чаще всего экран залеплен «снегом», телевизионной мерцающей рябью, похожей на мутную метель (такой же снег — на программке спектакля; список действующих лиц и исполнителей похож на титры, ползущие по телеэкрану после фильма).

Среда, придуманная художником, отсылает воображение зрителей к деревне, затерявшейся в снегах, но при этом на сцене нет густого, яркого сельского колорита. Появляется посуда — но в ней нет еды, зато артисты достоверно, как в этюде на ПФД, отыгрывают все действия: точным движением открывают о край стола пивную бутылку (пустую и без крышки!), замахивая рюмку, выразительно глотают, зажмуриваются, краснеют, как от настоящей водки. В одной из сцен идет дождь: Сергей (Алексей Тегленков), зачерпнув кружкой из ведра, плещет на себя воду, а его друг Ваня (Иван Шалиманов) спасается от дождевых струй, держа над головой кусок фанеры, и, спрятавшись под козырек магазина, не забывает стряхнуть с доски воображаемые капли. Так в точных, говорящих деталях воспроизводится реальная жизнь, но эта жизнь помещена в условное пространство.

И. Шалимова (Люська), Е. Фарапонов (Коля). Фото А. Алпаткина

Та же грань с внебытовым — в пластическом решении, разработанном хореографом Натальей Петровой-Рудой. Время от времени персонажи (исключая главных — Люську, Сергея и Колю) сбиваются в забавную «стайку» и движутся по сцене семенящими перебежками, иногда замирая, по-птичьи склоняя головы и молча наблюдая. Они становятся одним целым — как бы лицом от театра, вернее — телом, которое пластически комментирует, остраняет действие.

И еще героям даны внефабульные хореографические «монологи» и «диалоги», трио и ансамбли. Все начинается с нескольких парных танцевальных движений под «Услышь меня, хорошая» (такая умиротворяющая мелодия обещает идиллическую сельскую историю про любовь… про людей…). Словно оправдывая ожидания, в первом акте сочиненные флешбэки рисуют картины светлой любви, моменты счастья.

Во время рассказа Вани о начале их романа с нынешней женой Настей (Анна Захарова) она сама появляется на сцене, вступает в четырехугольник света на полу, включается в воспоминание Ивана. Другой рассказ — обаятельного разбитного мужика Чубасова (Василий Александров), любимца женщин (и, нельзя не заметить, — публики), о внезапно поразившей его в самое сердце крановщице Ольге («москвичка, — говорит он, — сама из Калуги») — целый пластический этюд. Чубас в ярко-красном пуховике, размахивая руками, то и дело поправляя круглую шапочку на круглой голове (он и сам шарообразный, как колобок), трогательно волнуясь, живописует Ване свою любовь, а три женщины, встав на табуретки, изливают свои русские души под французскую песню «Je suis malade». Не поют — танцуют, не сходя с мест, бывшая подруга Чубаса продавщица Машка (Татьяна Кузьмина), Настя и сама Ольга — крановщица, хрупкая и и зящная, как балерина (Анастасия Черных подчеркивает в своей героине некую тайну, особость, нездешность). Конечно, этот женский этюд о красивой любви ироничен, как и рифмующийся с ним «мужской»: Чубас, Иван и Сергей пляшут под песню Трофима «Город Сочи». Завершается танец сумасшедшим «выкидыванием коленец» — особенно заходится в кураже и буйстве обычно мягкий и тихий Ваня — И. Шалиманов, размахивающий длинными ногами, пока его не утаскивает рассерженная жена. Любовь, она такая… Во втором действии танцы иные: приходящий с того света Коля (Евгений Фарапонов) танцует с женой Люсей (Ирина Шалимова) медленное осторожное танго.

Действие насыщено музыкальными темами (включение каждой из них в текст спектакля можно объяснить и расшифровать, но этот мелодический поток порой кажется избыточным). Тема Люськи, песня Камбуровой на стихи Бродского «Зимняя свадьба» («Я вышла замуж в январе»), проходит тягучим лейтмотивом, заставляя сердце холодеть в неясной тревоге. И по контрасту к этой постоянно текущей мелодии то и дело врываются маленькие фонтанчики всевозможных других — в основном русская попса, будто из включенного в магазине радио (а как, если не с помощью песен Бьянки и Ваенги, Трофимова и Маркина, выражать людям бурные чувства, ведь своих слов, кроме «нормально», катастрофически нет!).

Пьяный и жуткий в своем животном безмыслии Коля, шатаясь и рыча, таскает за собой приемник, и разудалая чушь «Я готов целовать песок» сливается с пронзительным плачем ребенка, которого никак не может успокоить Люська. Колино короткое отрезвление, когда он, трясясь в ознобе, пробует поговорить с женой о лечении от алкоголизма и начале новой жизни, тоже подзвучено музыкой из приемника: на этот раз — преддуэльной арией Ленского (без слов). Во втором акте задушенный Николай является в белой рубашке и в черном костюме (в таком бы он был похоронен, если бы жена не бросила его тело голодным свиньям), и теперь его музыкальная стихия — романсы, «Скажите, почему нас с вами разлучили» и «Счастье мое». Босой Коля мягко ступает, мелкими шажками семенит к умывальнику, чтобы побриться, и, бросая в лицо зубной порошок, «надевает» белую посмертную маску. Кроткий, немного удивленный, тихий — такого Колю Люся любит и ждет.

И. Шалимова (Люська), А. Тегленков (Сергей). Фото А. Алпаткина

Е. Фарапонов равно убедителен в обеих ипостасях своего героя, для его работы важен именно контраст, разительная метаморфоза. А А. Тегленков подробно играет пошаговое разрушение личности славного простого мужика Сергея. Одержимость Люськой постепенно забирает все его существо, взнервленность превращается в грубость, агрессивность (словно алкаш Коля вселился в соперника). Сергей теряет друга — незлобивый Ваня не в состоянии выносить того крикливого и драчливого хама, в которого обратился порядочный сельский милиционер. Но, главное, он теряет себя. Задушив в финале Люську, замерзший навсегда Сергей—Тегленков с ненаигранной бездонной тоской и страстью повторяет: «Хочу лета, хочу лета, хочу лета!»

Между Сергеем и Колей мечется Люська. «Не пара она тебе», — говорит другу Коля. А почему не пара и что это вообще за женщина, загубившая жизни двух мужчин и свою собственную?.. Героиня Ирины Шалимовой — не роковая деревенская красотка, не ведьма, не стерва. В этой Люське все — слишком, все через край. Ее изнутри колотит крупной дрожью с самого начала, руки нервно сцеплены, ладони она готова до костей истереть друг о друга. Ни на секунду не останавливаясь, исступленно хлопочет она по хозяйству, бегает, хватает чайник, бросает тряпку, гремит ведром, пока муж пытается завязать с ней разговор, — жестокость ее сравнима с его пьяной грубостью, такая же оголтелая, неукротимая. Да, это про Люську Шалимовой — неукротимая. Ее ничто не может «окоротить», нет ей предела. Вот такая она, эта русская любовь людей, бессмысленная и беспощадная.

Со страшными остановившимися глазами говорит Шалимова—Люська своей новой свекрови Лидии Федоровне: «Если б вы знали, как пусто внутри». А та прижимает ее голову к себе, гладит ее волосы, вмиг осунувшееся лицо — привычным жестом, и машинально этак приговаривает, как будто укачивает: «Я знаю, милая, знаю». Две матери в спектакле очень разные. Лидия (Любовь Савина) — ладная, аккуратная, собранная. Шустро и ловко двигается, экономно распределяется в пространстве. Встревоженно, неотступно вглядывается в сына Сергея — хочет понять, что с ним творится, что его крутит-ломает. Ольга Борисовна (Екатерина Горяева) — наоборот, расхристанная, шумная, с размашистыми жестами и шагами. Тетка-девчонка с косичками, шесть слоев разных одежек, блатная песня «на выход». Надо сказать, что всем героям, которым пришла охота петь, азартно аккомпанирует на баяне дядя Саша, сидящий прямо среди зрителей (преподаватель музыкального колледжа им. Шостаковича Александр Владимирович Иванов). Вот переполняют, скажем, Машку чувства после тяжелого разговора с Настей, нужно ей излить душу — она зовет дядю Сашу и командует: «Любимую! Раз, два, три!» И поют-вопят они с зареванной подругой: «Снова стою одна, снова курю, мама, снова»… Эта сцена двух женщин, по-разному несчастных, сыграна актрисами отважно, лихо. Смешная, с нелепо торчащим хвостом волос, схваченных заколкой-бананом, с хрипловатым голосом Маша (Татьяна Кузьмина легко себя чувствует в диапазоне от эксцентрики до драмы) и эмоциональная, порывистая блондинка Настя — Анна Захарова, кажущаяся озлобленной, жесткой, а на самом деле — испуганная возможной потерей любви, сетующая на мужа за бесплодие их брака. Машка осталась одна, потому что для мужиков она «свой парень», а не возлюбленная, Настя хочет уйти от мужа… Но в финале они все-таки остаются вместе, держатся друг друга, а вот трем главным героям жизни нет.

Изменяя написанную автором концовку, Ирина Зубжицкая не разрешает Люське выжить. Оба ее мужа мирно покуривают, за их спинами собрались вокруг поминального стола односельчане, а Люськи нет — ни с живыми, ни с мертвыми. Коля хлопает рукой по пульту от телевизора, и на экране всплывает сюжет из новостей: президент России летит над родными просторами на дельтаплане во главе стаи стерхов. «Не боятся… Молодцы! Красивые ребята, симпатичные!» — с довольной улыбкой говорит он. Как монтируется эта фраза со всем, что мы увидели в спектакле, можете вообразить сами… Таким, прямо скажем, спорным жестом режиссер завершает драму, выходя на гротескную коду.

«Любовь людей» в Кургане — история тоскливая и щемящая, страстная и горькая. И при всей каллиграфичности режиссерского письма и предельности актерского существования — не досказанная до самого конца, не вычерпанная досуха. То, что невозможно объяснить, таким и осталось. Тонкая работа, а это нечасто встречаешь.

Май 2014 г.