Что-то случилось с погодой. Очевидно, небеса прохудились, время дождит: все бегут ставить «Осенний марафон». Побежал «Балтийский дом»… Старооскольский театр… Новосибирский «Глобус»… Театр Маяковского тоже было рванулся, объявил, но пока тихо сошел с дистанции…

И каждый спектакль по давнему сценарию Александра Володина расположился в своем времени.

Ностальгирует по ушедшим 1980-м Семен Лосев в Старооскольском театре, с нежной винтажной грустью провожая бегущего Бузыкина как представителя своего исчезающего поколения…

Бодрой женской рукой Лариса Александрова, не без оснований полагающая, что Бузыкин вечен да и вообще-то все — бузыкины, переселяет в настоящее всех героев новосибирского спектакля.

В неком двоевременье живут герои Анатолия Праудина, смыкающего в своем «Осеннем марафоне. P. S.» времена и в нас сегодняшних обнаруживающего наследников тех, давних марафонов…

Всегда казалось, что Володин сочинил образ на века. Но всегда также казалось, что легендарный фильм ничем не перешибить, что «тема закрыта», что есть не Бузыкин, Алла, Нина, а Басилашвили, Неёлова и Гундарева. И вдруг в нынешнем сезоне «горестный плут» Бузыкин неожиданно пошел жить дальше самостоятельной театральной жизнью. И легендарный фильм Георгия Данелии не вспоминается ни на одном из спектаклей.

Побежали? Побежали!

«НЕ ИЗМЕНЯЯ ВЕСЕЛОЙ ТРАДИЦИИ,
ДОЖДИКОМ ВСТРЕТИЛ
МЕНЯ ЛЕНИНГРАД…»

Над театром в Старом Осколе вечерами сияет огромный православный крест, который однажды ночью привинтил на крышу этого дома, бывшей Духовной семинарии, тоже бывший (и, слава Богу, недавно сплывший) глава города. Этот Павел Шишкин часто ездил в Иерусалим на богомолье и тихо ушел с должности за три месяца до очередных выборов по причине недостачи в казне города полутора миллиардов. В театре он не бывал, больше интересовался, как видим, привинчиванием креста, не войдя ни разу в здание, стоящее бок о бок с городской Администрацией. На благородном фоне тотальной молитвы что ему было до обвалившегося внутри здания зала, в котором стало нельзя играть ввиду аварийности?.. Так что под сияющим диодным крестом работает совершенно «катакомбный театр», художественный руководитель которого — верный товстоноговец Семен Михайлович Лосев, автор прекрасной книги «Георгий Товстоногов репетирует и учит», не утративший романтической веры в театр-храм, в эстетику и репертуар своей театральной молодости, в святое служение, в содружество единомышленников. В этой вере он воспитывает курсы своих учеников (при Ярославском институте), в этой вере формирует репертуар и ставит спектакли. Перед афишей Старооскольского театра отчетливо молодеешь и переносишься куда-то назад: она не опорочена пьесами Куни или Камолетти. Здесь идут Шукшин с Распутиным, Окуджава с Мотылем и Искандер с Веллером, а также сам С. Лосев, автор литературных композиций «Жизнь Александра Пушкина. Детство» и «Лицей». Володин в этом репертуаре стоит как влитой.

Из этой картины закономерно вытекает принципиальная отгороженность Старооскольского театра от каких-либо столбовых лабораторно-фестивальных дорог и общая актерская вера в «настоятеля» — своего режиссера, гуру…

Зрители, заполнявшие раньше театр на 400 мест, верными прихожанами разбрелись по двум малюсеньким сценам: одна, на 70 мест, в подвале возле туалета, где пахнет хлоркой, другая — повыше, мест на 50… Вот тут и играют «Горестную жизнь плута», обозначив жанр как «марафон в двух частях».

Этот «Осенний марафон» пропет как партитура (поэт Бузыкин в процессе спектакля сочиняет слова на музыку Андрея Петрова — своего полного тезки, Андрея Павловича). Даже чуть похож (кто помнит, Андрей Павлович Петров был страшно застенчив, заикался, был не то слово как скромен и неприметен в толпе). В начале выходят все герои, одетые точно по моде 70–80-х, в руках у каждого — ноты, на титульном листе которых название — «Горестная жизнь плута», актеры напевают гениальную мелодию из фильма, вкрапляя в это музыкально-ритмическое напевание реплики. По ходу спектакля они иногда будут вспоминать про этот заявленный прием, следующий еще и эстетике театра 60-х с его поэтическими композициями.

Брезжит на заднике подернутая дымкой ленинградская панорама Стрелки, словно сошедшая с черно-белых фотографий 60-х, со страниц какого-нибудь альбома «Львы стерегут город». Силуэты гуляющих по Дворцовой набережной людей с зонтиками (тоже ностальгически-фотографические). В какой-то момент они снимают цепи с каменных тумб и играют ими, сами становясь обрамлением Невы, а в финале эти цепи будет рвать обретший свободу Бузыкин (Александр Гаврилов) — маленький нелепый человек, и вправду похожий на кролика, как говорит про него Алла (Марина Федоринцева). Кролик, разрывающий цепи рабства. Ироничный и нежный образ.

При этом посреди сцены торчит безобразное бутафорское дерево, порталы самодеятельно обклеены видами Летнего сада, сбоку маячит старый сервант, и все эти фактуры никак не сочетаются (художник Татьяна Сопина)…

Это вообще старомодный спектакль, навеянный воспоминаниями о прежнем Ленинграде, в который приглашает не бывавших там старооскольцев (в свою молодость, по сути, приглашает) Семен Лосев. Парадокс же в том, что живыми и колоритными получаются жанровые персонажи — Билл (типажно похожий на Норберта Кухинке, но гораздо более молодой и дурковатый Егор Лифинский) и сосед Василий Игнатьевич (очень органичный, обладающий сценическим юмором Сергей Скуридин). Бузыкин же выходит не просто «маленьким человеком», но личностью совершенно незначительной. И когда в финале он ощущает сладкую свободу, складывает по-йоговски руки и тянет перенятый у зятя-йога звук — это не освобождение поэта, это временная свобода безумно уставшего, замотавшегося, в пене и мыле какого-нибудь «итээра».

В самом финале Бузыкин и Билл снова бегут, повернувшись спинами к зрителям, а дорожка их — тоже бегущая проекция дат: 1980… 1981… 1992… 2000… 2013… Жаль, что это не стало приемом всего спектакля: бежит время, бежит за временем, во времени, от времени Бузыкин, «Осенний марафон» — бег на десятилетия. Визуальный образ мог бы соединить эпохи. А сейчас убегают, скрываются в снежной мгле герои прошлого.

«КРАСОТА, СРЕДИ БЕГУЩИХ
ПЕРВЫХ НЕТ И ОТСТАЮЩИХ,
БЕГ НА МЕСТЕ ОБЩЕПРИМИРЯЮЩИЙ…»

В новосибирском «Глобусе» центр малой сцены занимает висящее сооружение из телефонных проводов: то ли дерево, под сенью которого можно осо знать свои связи с жизнью (разноцветные кабели тянутся к множеству звонящих телефонных аппаратов: куда ни сунься — телефон), то ли веревка для повешенья.

И больше на этой сценической земле практически ничего нет (художник Анастасия Григорьева), плац окружен сетчатыми загородками (такие ставят, например, обозначая яму на дороге).

Когда Володин хотел как-то резко и плохо выразиться о неприятной ему женщине (что бывало чрезвычайно редко), он говорил: «Знаешь, она такая… такая… волевая!» «Волевая» — было самое ненавистное ему в людях. В «Осеннем марафоне» Ларисы Александровой все женщины именно что волевые, энергичные и деятельные, они обладают размашистыми деловыми походками, Нина (Светлана Прутис) и Алла (Мария Соболева) готовят одинаковый хворост, дочка Лена (Светлана Грунина) пишет стихи, помогает делать ремонт и делово уезжает на Север. Алла еще бесконечно вяжет (свитера, шапочки, отношения, связи…), воспринимая мужчину в большой степени как распялку для пряжи и моментально связывая его по рукам в буквальном смысле. Томная Варвара (Елена Гофф) тоже не какая-то квашня-неудачница, а деловитая карьеристка, быстро охмуряющая директора издательства Веригина.

Легки на связи и «марафонят» здесь, впрочем, все: Варвара быстренько соблазняет (и уж не впервой) уставшего от редактуры ее перевода Бузыкина. Аллочка, поругавшись с Бузыкиным, не менее легко утешается в постели с Пташуком (Алексей Архипов). Билл (Владимир Алексийцев), похожий на советского служащего, вожделенно мотается за Ниной. Так что бузыкинством тут не охвачен, пожалуй, только сосед Василий Игнатьевич (Александр Варавин), сосредоточенный больше на грибах и водке и на том, как смешать одеколон с корвалолом. Фраза из «С любимыми не расставайтесь» — «Другая есть у всех» — в полной мере отвечает духу происходящего в спектакле.

Действие этого «Осеннего марафона» лишено ностальгических примет 80-х, это некое «общее время» (Билл записывает замечания в планшет, хотя убогая его сумка явно из советского магазина). Но по всему чувствуется, что это дни нашей жизни, в которые беспрепятственно перебежал Бузыкин из своих 80-х.

Все куда-то бегут, как раньше не бежали, спешат, как раньше не спешили, всё — скороговоркой. Группа граждан энергично изображает то бегущую толпу, то давку в троллейбусе, то студентов, фотографирующих все и вся на айфоны. Спектакль динамичен и пластичен — и разгадка его движенческой природы легка: Лариса Александрова — успешный режиссер-хореограф, много работала в «Балете Евгения Панфилова», удостаивалась в этом качестве премий. И, видимо, как раз поэтому внешняя, пластическая сторона «Марафона» выразительнее внутренней, человеческой истории.

А что же Бузыкин, Андрей Павлович (Павел Харин)? В самом начале он лежит под помостом сцены, в своем «подполье», и сладостно переводит что-то. Он все время стремится вниз, в эту нору — и пусть остальные стучат каблуками по планшету, — но жизнь не пускает его. Одетый в теплый свитер, как видно, связанный Аллочкой, да еще в недовязанной шапочке, он, в испарине, болтается бесхребетным кулём, вернее, его таскают туда-сюда, как куль. Непонятно, зачем нужен неожиданно жесткой Нине и сосредоточенной на спицах Алле этот тюфяк без сколько-нибудь выраженного мужского и интеллектуального начала, эта мягкая игрушка. Сегодняшний, очень женский взгляд Ларисы Александровой на Бузыкина строг, но это не прибавляет драматизма (комического ли, трагического ли) главному герою. Мы просто видим, что он запарился — во всех смыслах… и в свитере. Это спектакль, сыгранный «группой лиц без центра».

В финале вспотевший Андрей Павлович решает повеситься на «древе нежизни» из телефонных проводов. Но это ему не удается, как и все прочее…

«Я БЕГАЛ ПО ДВУМ ЛЕСТНИЦАМ —
ТО ПО ОДНОЙ, ТО ПО ДРУГОЙ.
ПО ОДНОЙ МЕНЯ НЕ ПУСКАЛИ,
А ПО ДРУГОЙ НЕ БЫЛО ХОДА»

«Осенний марафон. P. S.» Анатолия Праудина — спектакль и эпический, и лирический (лиризм при этом соединен с очевидной эксцентрикой). Это и концепт, и — почти прямая эмоция, которая так редка в спектаклях Праудина и которой не было долго.

Но еще важнее приписка — «P. S.». Праудин ставит постскриптум к эпохе, которая сломала культуру и веру — сломала Греческую церковь.

Он вычитывает историю про церковь из того подкинутого на дорогу замаскированного под пустую коробку кирпича, который во второй части сценария пинает Бузыкин, зашибив ногу. И именно после этого наступает его временное освобождение от всего и от всех.

Это кирпич, о который запнулось прошлое поколение и о который продолжаем запинаться мы. «Теперь так мало греков в Ленинграде, что мы сломали Греческую церковь…» Поэтические камлания Бродского, голосовым куполом накрывающие сцену в прологе, — это верх эпохи, гул сфер, который слышит филолог Бузыкин, диктующий Алле перевод какого-то стихотворения (на самом деле это стихи Володина, поэтом себя не считавшего).

Весь спектакль «горестный плут» Бузыкин запинается о кирпичи.

Они валяются в телефонной будке (вошел — зашибся), их возят на тачке, Бузыкин бьет кирпичи в минуту отчаяния («Смешно не поддаваться, если ты стена, а пред тобою — разрушитель»). Жизнь, сочиненная Праудиным, — это жизнь «низовая», на развалинах уничтоженной духовности и веры. Между кирпичами скачут-марафонят смешные люди, занятые чем угодно, только не музыкой сфер.

Эпиграфом к тому, что намыслил и поставил Праудин, могут быть строчки из того же стихотворения: «И то, чего вообще не встретишь в церкви, теперь я видел через призму церкви…». Сценарий Володина прочитан через призму Бродского, Праудин из сегодня разглядывает то вчера, которое породило наше сегодня и подкинуло нам те камни, о которые мы запинаемся поныне. Греческая церковь не восстановлена, так что марафон не кончается.

Безотказный лопоухий Бузыкин (отлично сыгранный Константином Анисимовым) — кажется, единственный, кто еще как-то слышит звуки сверху (может, оттого и лопоух). Он, в общем, поэт, этот Бузыкин, но замотанный, закованный в сиюминутные долженствования: всем нужен, везде опаздывает, никому не может отказать. Анисимов отлично играет человека заурядного, смешного и горестного, совсем не героя и даже не плута. Но в конце наступает минута, когда Бузыкин остается один, остается свободным и готовым к власти волшебных звуков, чувств и дум… Он прижимает к груди портфель с рукописями… Это минута счастья, и из поднебесья снова проглядывает и звучит Бродский. Но бузыкинская свобода длится, как известно, недолго: снова Алла, снова Нина, снова Варя…

Когда-нибудь, когда не станет нас,
точнее — после нас, на нашем месте
возникнет тоже что-нибудь такое,
чему любой, кто знал нас, ужаснется.
Но знавших нас не будет слишком много.

Теперь и то поколение отбегало свой марафон. Бегаем мы. По тем же кирпичам разрушенной Греческой церкви. И именно потому, что она разрушена, мы и «марафоним», похожие на разнообразных зверьков — хорьков, мартышек и медведей… И даже если запретить нам бегать — внутренний строй суетливых «слабослышащих» людей не изменится…

Итак, прибежали. В сегодняшнем времени все три Бузыкиных стали почти поэтами. Не преподавателями переводческого дела, вообще, по сути, не переводчиками, а сочинителями — и театры сочувствуют этому маленькому человеку как творцу, он — альтер эго Праудина и Лосева, и даже женщина-режиссер Александрова, отказавшая Андрею Павловичу почти во всех достоинствах, уважительно относится к его «поэтическому подполью».

Суетная эпоха с ее все более неволевыми героями неожиданно (и впервые после фильма!) вызвала к жизни «Осенние марафоны». Это, собственно, первая волна сценической жизни давнего сценария, что уже само по себе любопытно.

Май 2014 г.