Петербургский театральный журнал
Блог «ПТЖ» — это отдельное СМИ, живущее в режиме общероссийской театральной газеты. Когда-то один из создателей журнала Леонид Попов делал в «ПТЖ» раздел «Фигаро» (Фигаро здесь, Фигаро там). Лене Попову мы и посвящаем наш блог.
16+

ПЕТЕРБУРГСКАЯ ПЕРСПЕКТИВА

ДВА ЛИКА УНЫНИЯ

Р. Леонкавалло. «Паяцы». Мариинский театр.
Дирижер Туган Сохиев, режиссер Изабель Парсьо-Пьери, художник Дельфин Бруар

Б. Бриттен. «Поворот винта». Мариинский театр.
Дирижер Валерий Гергиев, режиссер Дэвид Маквикар, художник Таня Маккалин

На что мы, собственно, можем рассчитывать, отправляясь в театр? Не так много вариантов: торжество прекрасного, праздник пошлости, оргия уныния… или вечеринка под девизом «окунись в атмосферу». Возможны гибридные варианты — в особенности это касается театра оперного. Ведь сам оперный театр — особенный. Сколько в городе драматических театров? Штук тридцать, наверное. А оперных только пять. Да ведь и опер на порядок меньше написано, чем трагедий, комедий и драм. Наконец, оперный театр — особенный не только статистически, но и по сути: он — синтетический.

Мариинский театр — вообще особенный. Синтетизм оперного искусства проявляется здесь порою в самых радикальных формах. Например: на сцене — уныние, в оркестре — торжество прекрасного, в зале, фойе и буфетах — «атмосфера». Именно такое сочетание наблюдалось на двух последних мариинских премьерах — «Паяцах» Р. Леонкавалло и «Повороте винта» Б. Бриттена.

Сперва — о сценическом унынии «Паяцев». Винить ли в нем авторов постановки — Изабель Парсьо-Пьери и ее ассистентов Бернара Монфорта (режиссура) и Дельфин Бруар (декорации)? А кого еще винить? Не Леонкавалло же. Веризм, видным представителем которого был композитор, штука весьма специфичная, еще специфичнее сам Леонкавалло и его знаковое детище — «Паяцы». Веристы, как известно, больше всего на свете хотели правды. Родоначальник веризма Масканьи считал, что опера должна быть «куском жизни», где «человеческий голос не говорит и не поет: он кричит! кричит! кричит!». Но, в отличие от Масканьи, Леонкавалло стал веристом при обстоятельствах, близких к трагизму. Он долго хотел сделаться итальянским Вагнером, сооружал некую трилогию на пафосный сюжет из времен Возрождения… и не имел успеха. В какой-то момент маэстро понял: чтобы иметь успех, нужно стать веристом.

Т. Бородина (Недда), В. Галузин (Канио). «Паяцы». Фото Н. Разиной

Т. Бородина (Недда), В. Галузин (Канио). «Паяцы». Фото Н. Разиной

И вот он создал оперный «кусок жизни», в котором голоса «кричат, кричат, кричат». Успех был ошеломляющим. Публика истосковалась по правде, певцы понемногу разучивались петь и жаждали легитимизированного крика. От Леонкавалло публика и певцы получили то, чего они хотели, в весьма качественном виде. Однако так ли много в «куске жизни» под названием «Паяцы» жизненной правды? Захолустный городок. Приезжает труппа комедиантов. У главы труппы (Канио) — жена. У жены в городке — любовник. В труппе завелся эдакий Яго, который, будучи влюблен в жену Канио и не имея шансов на взаимность, открывает ему глаза на поведение жены. Это первый акт. Акт второй — спектакль, который паяцы показывают местному населению. Он в точности воспроизводит реальные отношения действующих лиц и заканчивается тем, что глава труппы убивает свою жену — совершенно всерьез. И любовника ее убивает — в тот миг, когда он бросается к сцене, потрясенный смертью обожаемой комедиантки.

Да, современники упрекали Леонкавалло в том, что сюжет неправдоподобен. Композитор отговаривался, ссылаясь на какую-то историю, имевшую место в пору его юности… Но имела место история или нет — неважно. Важно то, что «Паяцы» как сюжетная конструкция насквозь просчитаны, умозрительны. Это — опера-аппарат, придуманная ловко, продуманная жестко. Первый акт — жизнь, второй — театр. Первый — просто театр, второй — театр в театре (между прочим, где найдется еще опера, наполовину состоящая из «театра в театре»?). Театр — тоже жизнь. Более того, он активно участвует в жизни (в данном случае Канио использует представление как возможность «вычислить» любовника жены). И главное: жизнь — не театр (именно эта фраза в устах главного героя в опере — ключевая). Декларируя «правду жизни и искусства», делая броское антишекспировское заявление, Леонкавалло создал нечто насквозь условное — формулу, эстетический манифест, который по структуре своей дальше от жизни, чем самое условное действо.

Как поставить такую оперу? Ведь в ней автор не дает интерпретаторам ни малейшей свободы. Вернее, Леонкавалло оставил две возможности: точно следовать его замыслу или вывернуть его наизнанку.

«Паяцы». Сцена из спектакля. Фото Н. Разиной

«Паяцы». Сцена из спектакля. Фото Н. Разиной

Парсьо-Пьери с коллегами сделали такой спектакль, о котором и рассказать нечего. Фабула Леонкавалло просто раскрашена — в довольно блеклые тона. Вроде все логично. Вроде все соответствует концепции. Сценическая коробка — так сценическая коробка. Кулисы а ля натюрель, под потолком арматура и лампы, какие бывают во всех цехах — от декорационных до сталелитейных. Задник снабжен гофрированным занавесом, словно бы заимствованным из александровской «Чио-Чио-сан» («Санктъ-Петербургъ-Опера»). Занавес этот, понятное дело, скрывает за собою провинциальный городок. Паяцы, как и следовало ожидать, приезжают в фургоне. И — вся постановка сводится к формуле: фургон туда — фургон сюда, фургон закрыт — фургон открыт. Его открывают — как вы думаете, когда? Во втором акте, натурально, — когда показывают пьесу. Что, как вы полагаете, делают местные жители (то есть хористы)? Изображают публику, по временам аплодируя. Аплодисменты срывает преимущественно жена главы труппы, когда поворачивается к публике задом и наклоняется.

Ну и что с того, что спектакль, с позволения сказать, «соответствует замыслу автора»? Что с того, что «лаконичные» декорации пристойны в деталях и даже не без вкуса раскрашены в какие-то сдержанные тона? Какая радость в том, что постановщики позволили себе единственную вольность, перенеся действие поближе к современности? По нынешним временам эта вольность — принудительная: кажется, что какой-то неведомый худсовет или отдел по культуре не пропускает на сцену постановки, в которых действие не перенесено. Фургон паяцев похож на трейлер, на боку его красуется любовно оформленный лейбл «I Рagliacci» (то есть «Паяцы»), он же украшает маечки, в каких ходят участники неформальных, экспериментальных и тому подобных трупп.

Если уж ставить «Паяцев», этот суперпопсовый (а потому до одури затасканный) мегахит, то почему бы не поэкспериментировать, причем радикально? Почему оперы, не терпящие экспериментов, заэкспериментированы до смерти, а такая вещь, как «Паяцы», которую эксперимент как раз и мог бы реанимировать как яркое сценическое явление, ставится чуть ли не в академическом ключе, навевая мысли о каких-то «Литературных памятниках», «Памятниках письменности народов Востока»?

Оркестр и дирижер Туган Сохиев также не удивили — тем, что сыграли превосходно. Пластично, выразительно, можно сказать, трепетно. Такой «окультуренный» Леонкавалло, которого обычно рубают с плеча, — вполне в манере мариинского оркестра, достигшего к нынешнему времени редкого, если не уникального рафинада — и по звуку, и по стилю. Вот только певцы кричат, кричат, кричат! — и порой так надрывно, что хочется выбежать в буфет и окунуться в «атмосферу».

Что касается «Поворота винта», то во многом этот спектакль — почти идеальная параллель «Паяцам». Если не принимать во внимание различие аксессуаров и прочих нюансов, продиктованное различием сюжетов, можно подумать: обе постановки — дело рук одних и тех же людей. По сути, несходство лишь в том, что создателям «Поворота винта» как-то удалось обойти упомянутый худсовет: произведение Бриттена так и осталось в старой доброй Англии, а не угодило в Тайланд или на Реепербан.

Из всех композиторов послевоенной Европы Бриттен теперь едва ли не самый востребованный, модный или даже «ходовой». Особенно в России. Вряд ли дело только в его гениальности — к примеру, Мессиан гениальнее, однако играют его реже. Бриттен чрезвычайно любил все призрачное. Уйдя за грань бытия, английский классик ХХ века преуспел более, чем при жизни: за последние десятилетия его призрак победно прошествовал от британских морей до уссурийской тайги. Наверное, потому, что Бриттен — автор современный и в то же время очень традиционный. Публика и музыканты хотят современной музыки — но такой, чтобы она была как Моцарт, Рахманинов или Дебюсси… короче, удобоваримой. В результате Бриттен торжествует в концертных залах самых отдаленных провинций, его оперы ставятся только что не на Камчатке. В нашем отечестве даже сложилось нечто вроде «бриттеновского дела» (наподобие «вагнеровского дела» на рубеже двух предыдущих столетий) — негласная антреприза или союз музыкантов (в том числе и высшего полета), преданно пропагандирующих наследие излюбленного автора.

«Поворот винта». Сцена из спектакля. Фото Н. Разиной

«Поворот винта». Сцена из спектакля. Фото Н. Разиной

«Поворот винта». Сцена из спектакля. Фото Н. Разиной

«Поворот винта». Сцена из спектакля. Фото Н. Разиной

Мариинский театр до сих пор стоял в стороне от бриттеновского бума. И когда он наконец обратил благосклонный взгляд на «Поворот винта», мы вправе были ожидать, что получим эталонное исполнение, значимую постановку. И получили — гибрид эталона с унынием.

Сцена обнажена до непристойности. Голые кулисы, торчит арматура, туда-сюда ездят ширмы, отмеченные печатью ветхости. Плюс две кровати. Все окрашено в изысканные черно-серо-коричневые тона. Стоит игрушечная лошадь, словно бы заимствованная со свалки, на которую отправили пришедшую в негодность карусель. Две тетеньки в викторианских нарядах, постарше и помоложе, мечутся и переживают, они хорошие. Девочка и мальчик бродят по сцене так бессмысленно, что понять, хорошие они или плохие, невозможно. И еще пара: дяденька и тетенька. Поскольку первый непрерывно замирает в ядовито-томительных позах, а вторая в один прекрасный момент вылезает из кучи серой листвы, предварительно высунув оттуда руку, нет сомнения — они из лагеря темных сил. Темные силы проделывают что-то малопонятное с детьми: то присядут к ним на койки, то водят за руку, то дяденька приобнимет мальчика за плечи или тетенька вдруг намотает на девочку простыню…

«Поворот винта» — история о призраках-совратителях, донимающих двух детей где-то в английской глуши. Считается она весьма оригинальной и многозначительной. Что касается оригинальности, подобных историй немало в литературе — от китайской (Ляо Чжай, например) до европейской (вспомним сказочную антологию «Кабинет фей»). Насчет же многозначительности замечу: действие трактовано в мистическом ключе, посягательства призраков сопровождаются туманными фразами вроде «ритуал невинности пойдет ко дну», а усилия добрых тетенек, гувернантки и экономки, по спасению детей от призраков поистине трогательны. Вообще, все очень трогательно и символично. Тем не менее смотреть спектакль как-то неловко, поскольку невнятность, с которой передан «контакт» призраков с детьми, граничит с робостью провинциального актера, разыгрывающего извращенца. «Поворот винта», бывало, ставился на грани порнографии — видимо, Дэвид Маквикар и Таня Маккаллин (авторы спектакля) сознательно не пожелали идти этим путем. Но почему же они тогда не создали нечто действительно символичное, отвлеченное и ритуальное?

И в «Паяцах», и в «Повороте винта» оркестр сделал интереснейшие, небывалые доселе вещи. В первом случае впечатляет академично-утонченный подход к произведению, обычно исполняемому с топорной аффектацией оперной попсы — в манере, которую можно назвать «оперной цыганщиной». Второй случай еще интереснее. «Поворот винта» — партитура камерная, сотканная из необычных, ускользающих звуковых сочетаний. Гергиевский оркестр (заметим, в трудной, вязкой акустике Мариинки) сообщает ей блеск, масштаб большого оркестрового стиля — не утрачивая при этом тонкости. Текст Бриттена — как под огромным увеличительным стеклом: детали проступают отчетливее, целое, разрастаясь в объеме, делается величественным и грозным. И — еще более призрачным, фантомным, как огромная голограмма из фантастического фильма. Но одного взгляда на «лаконичные декорации» довольно, чтобы почувствовать все тот же порыв: бежать! Туда — в «атмосферу»… Кажется, что постановщики работают не на великое музыкальное искусство, живущее под сводами Мариинки, а на театральные буфеты.

Апрель 2006 г.

В именном указателе:

• 

Комментарии (1)

  1. Наталья

    …только что вернулась с «Паяцев»…с Лучано ди Мартино в качестве дирижера. Мнение противоположное. В статье, по крайней мере в части, посвященной этому спектаклю, обнаружила только амбиции автора и предвзято- негативное описание, но никак не анализ режиссуры. И этот стиль: «жестко», «суперпопсовый», «какая радость в том…»…как будто с ребятами с дискотеки пообщалась… Это потому, что сейчас «так все пишут»?

Добавить комментарий

Добавить комментарий
  • (required)
  • (required) (не будет опубликован)

Чтобы оставить комментарий, введите, пожалуйста,
код, указанный на картинке. Используйте только
латинские буквы и цифры, регистр не важен.