ИЗ ГОРОДА NN

Уважаемая редакция! Узнав, что возникло такое замечательное театрально-медицинское издание, спешу поделиться с вами впечатлениями от недавней поездки в город NN, где я посетил тамошний ТЮЗ. Собственно, это вполне типичный российский ТЮЗ: обшарпанные порталы, 486 плановых спектаклей, при этом 28 дней в году аренды (в основном выставки кожи и кости), не приносящей, как видно, доходов труппе. Зарплаты в этом театре столь низки, что, подумал я, труппа сама может арендовать здание для демонстрации именно кожи и костей. Премьеры редки, но как выпустят что-нибудь — так зовут критика. Позвали и меня, но параллельно двух московских коллег, имена которых оставлю в тайне из соображений цеховой корпоративности. Один из них, признаюсь, часто публикует в прессе нелепые цитаты из критических статей, то есть служит неким «санитаром нашего леса». Спектакли были плохи, я нервничал от предстоящего выступления на труппе и шлялся по театру в свободное время (куда деваться зимой в незнакомом городе?). Главный режиссер репетировал что-то новое, и из-за дверей доносилось:

— Я смотрю вас насквозь, как гинеколог!

— Вы забыли свой речевой аппарат на козырьке театра!

— Ну, вот такая у нас хереография!

— Дорогие шубы, но я смотрю на это сквозь Чехова…

— Гора с горой не сходятся, а скала со скалой завсегда! В какой-то момент, прервав репетицию, он, видимо, предался воспоминаниям о театральной юности, и я расслышал:

— Актер исполнял роль Волка в «Красной Шапочке». На репетиции кинул роль в лицо режиссеру, да как закричит: «Вы меня учите ганнибализму!»

Вечерами мы пили чай в администраторской, он рассказывал о том, как в 70-е, после армии, в которой водил «грызавик», учился у А. А. Попова и с тех пор ненавидит всякую режиссерскую «фениберию». С некоторым головокружением я отправился на обсуждение спектаклей, которое проводили мои коллеги. Воодушевление, с которым белокурая дама-критик восприняла искусство театра, было явно не свободно от закулисных взаимоотношений, но это бы ладно! Я восхищался ее искусством сказать все — и не сказать ничего.

— Режиссеру, мне думается, важна в этом спектакле атмосфера, и он строит атмосферу, потому что, как мне кажется, атмосфера ему важна… Эти «восьмерки» походили на фигурное катание… Кружило.

— Это словно ребенок ставил! Надо уметь видеть, что «бедность — это не порок», — пела моя коллега по критическому, не побоюсь сказать, цеху, поднимаясь все выше и выше: «Танец ложки с вилкой — это тоже какой-то поиск, это мощный слоеный пирог…» Дальше пошла «кружевная беготня людей», спектакль как «непрерывная слеза»… Но только я стал привыкать к образной системе и успокаиваться, как оно грянуло:

— Я с радостью узнавала в «Вассе Железновой» «Вишневый сад».

Как удалось ей узнать в «Вассе» «Вишневый сад» — дело медицинской экспертизы, но ужас состоял в том, что коллега решила вскрыть поэтику этой самой «Вассы»:

— Виолончельные блики задают тон: голоса, будьте любезны, располагайтесь ниже! — демонстрировала она чудеса театроведческого анализа, завершив свое рыдающее, восторженное выступление пассажем, равного которому я не берусь припомнить:

— По рисунку роли видно, что инсульт — вот-вот…

Я отказался от выступления на труппе театра, побоявшись выглядеть так же и ненароком заразиться «виолончельной беготней» и «кружевными бликами». Режиссер, смотрящий насквозь, как гинеколог, и критик, углядевший симптомы инсульта, нашли друг друга. Зачем вмешиваться в жизнь честных контрабандистов, как говорит кто-то, кого цитировал в прошлом номере «Петербургский театральный журнал».