* * * * *

Тема «новой буржуазности», поставленная в анкете «ПТЖ», крайне актуальна для современной России — страны, «строящей» капитализм, и ее искусства. В то же время она сложна и, я бы сказал, деликатна — и методологически, и мировоззренчески, поскольку связь между жизнью и духовной культурой, общественным укладом и искусством нелинейна, неоднозначна. Далеко не все особенности и изменения современного искусства, как, впрочем, и самой жизни, вызваны реставрацией капитализма. И все же нет никаких сомнений в том, что если способ жизни общества и миллионов его граждан в своем существе, т. е. в своих фундаментальных структурах и механизмах, стал (или становится) буржуазным, то и художественное сознание (вместе с сознанием экономическим, политическим, нравственным и философским) неизбежно обретает такие особенности восприятия, толкования, оценки и воплощения реальности, такие черты отношения к своему адресату — человеку, которые определяются «буржуазностью» как доминантой жизни и сами суть «буржуазные».

Совершенно правомерно говорить о «новой буржуазности» в современной культуре и искусстве (театре в том числе), и не только у нас, но и на Западе, — термин «новая» акцентирует исторический характер буржуазности. Хотя нужно видеть не только сходство, но и огромную разницу ее западного и российского вариантов.

Западный буржуазный мир уже довольно стар, он — а вместе с ним и буржуазность в искусстве — прошел несколько этапов, на каждом обретая неотделимые друг от друга, как две стороны одной медали, «достоинства» и «недостатки». Была, например, буржуазность «ранняя» — эпохи Ренессанса и Реформации, когда человек осознал себя свободным существом, творцом своей судьбы, своего и общественного благополучия, весьма дерзко и самонадеянно приравнял себя к Богу, научился понимать свои земные интересы и наслаждаться жизнью (любовью, творчеством, приключениями, властью). Шекспир нашел гениальное художественное воплощение взлетам и безднам раннебуржуазного человека. Потом последовательно были буржуазность эпохи Просвещения, посленаполеоновская позитивистски- утилитаристская буржуазность XIX века (искусство, выросшее на основе последней, прославилось не только и не столько ее утверждением, сколько страстной и глубокой критикой, и с тех пор буржуазность и антибуржуазность в большом искусстве неразлучны), модернистская, охваченная ощущением тотального кризиса и переоценки всех ценностей, включая «смерть Бога», буржуазность первой половины ХХ века. «Новая» западная буржуазность — дитя общества потребления второй половины ХХ — начала XXI веков. Сохраняя, пусть и в трансформированном виде, плюсы и минусы «старой» буржуазности (буржуазной ментальности), такие, как дух свободы и инициативы, демократизм, сознание «естественных» прав личности (словом, либерализм), но и прагматизм, утилитаризм, индивидуализм и т. п., она узаконила и довела до предела — в том числе и в искусстве — потребительский гедонизм, жажду игры, развлечений и мифологических иллюзий, сексуальную свободу и культ телесности, своевольную релятивизацию некогда сакральных ценностей (вплоть до полной отмены всех духовных абсолютов, ценностной вертикали), разрыв и сосуществование высокой («элитарной») и «массовой» культуры (образованной утонченности и банально-вульгарной незамысловатости, примитивности). Она тотально — и в содержании, и в формах, и в социальном способе существования искусства и художника — утвердила собственные критерии ценности: рыночный спрос и денежную стоимость, социальную «статусность» («статусный символизм»), а также повышающие их средства: экстремальность и экзотичность содержания, экстравагантность и чувственную броскость языка, апелляцию к архетипам и стереотипам массового сознания, «раскрученность» в СМИ, официальное публичное признание (через премии и рейтинги), превращение произведения в «культовое» и «модное» и т. д. и т. п.

Сейчас эта «новая буржуазность» — вместе с рынком и идеологической свободой творчества — настигла и российскую художественную культуру. Но, как я уже сказал, с большим отличием от Запада: Россия и ее искусство не знали (или почти не знали) ментального опыта «старой» буржуазности, не прошли школы ее классических достижений-достоинств. Кто, например, в советскую эпоху мог видеть, понимать (тем более — перенимать) здоровую, излучающую «жизнестроительную» силу и реалистический практицизм буржуазность А. Н. Островского и Чехова? Кто расслышал как призыв и урок западный либерализм Тургенева? Кто, наконец, заучив со школьных лет свободолюбивые стихи «нашего всего» Пушкина, вычитал в них не «революционную» идею «освобождения угнетенного народа», а программу частной, персональной свободы и самоценности каждой личности?

Мы в истории, как всегда, «на новенького». Мы — неофиты. И, торопясь за «прогрессом», усваиваем то, что лежит на поверхности, то, что проще усвоить. Наша «новая буржуазность» — это пока свобода без культуры, т. е. своеволие, эпатаж и выпендреж. Это наскоро освоенная эстетика (и «этика») шоу-бизнеса и желтой прессы. Художественное сознание (что в кино, что в театре) захвачено магией «попсовизации» и «гламуризации», что не требует серьезных духовных усилий (разве что технических), зато дает признание и доход. Занимательность и развлекательность торжествуют даже там, где, казалось бы, сама природа жизненного материала требует аналитического и нравственно ответственного подхода (великолепно сказала от этом Т. Москвина. См.: «Искусство кино», 2005, № 11). Моральная проблематика, кстати, в сегодняшнем театре либо мельчает и опошляется до неприличия, либо просто полностью устраняется: она не нужна и/или неподъемна для «новых русских» от искусства. На этом фоне даже скромные в художественном отношении, но серьезные в духовно-нравственном намерении произведения воспринимаются как Событие (пьесы В. Сигарева и других учеников Н. Коляды, «Кислород» И. Вырыпаева), ибо общественная потребность в них велика. Так же, я уверен, жизненно необходим свободный и непредубежденный художественный анализ советской эпохи, социальной реальности тоталитаризма и несвободы. Чтобы изжить и не повторить страшное прошлое, нужна трезвая память о нем. Но проще и доходней пародийно хохмить, легкомысленно играть с советским «материалом» (часто ограничиваясь его внешней атрибутикой) или спекулировать на ностальгии по «советскому».

Мы уже научились раздавать всяческие премии и имитировать непрерывный «праздник жизни», неплохо освоили мелодраматический или (тоже востребованный уставшим от противоречий времени зрителем) вульгарно-комедийный антрепризный «чес». Но придется научиться всерьез постигать современность, драматическую судьбу свободы, становление нового типа личности, трудом и талантом творящей себя и свой мир, конфликты в мире ценностей. Рано или поздно художникам в любом виде искусства, а в театре в особенности, если они не хотят возврата к старому или всеобщей дебилизации, придется осознать необходимость защиты фундаментальных ценностей современной цивилизации, настоящего просвещения неготового к свободе и ответственности (за нее, за себя, за страну) народа. Иначе говоря, освоить буржуазность как кристаллизацию исторических достижений культуры и личности — в полноте ее позитивного, продуктивного содержания. А на ее проблемные и бесчеловечные аспекты художественно отвечать так, как должно подлинному искусству: не только развлекая, уводя в сладкие иллюзии и утешая, но и открывая трудную правду, обогащая и катарсически очищая духовный мир современников, защищая человеческое в человеке.