«5—25» Данилы Привалова соединяет в себе черты мелодрамы и пьесы-дискуссии. С одной стороны, налицо любовная история с двойным летальным исходом. С другой — герои не столько выясняют отношения, сколько обмениваются мнениями. Что характерно, обмен мнениями ни к чему не приводит, каждый остается при своем выборе — жить или умирать. Подобный жанровый разнобой послужил источником ряда противоречий. Самоубийство героини не предуготовлено ни ходом действия, ни диалогом. Тем более сложно представить себе в жизни такую ситуацию, когда человек собирается броситься с балкона, а его друг, вместо того, чтобы оттащить его с этого балкона за шиворот, говорит примерно следующее — чему быть, того не миновать, так что поступай, друг Коля, как задумал — счастливого пути. Да и пресловутый «эффект бабочки» не работает. Несмотря на то, что появление Коли-2 из загробного мира провоцирует мгновенную катастрофу (самоубийство Тани), Коля-1 отправляется в последнее путешествие ровно в тот же день и час, что и Коля-2.

Спектакль Йоханна Ботта счастливо избежал жанровой определенности. Режиссер оставил все «как есть», не пытаясь подретушировать слабые места. Психические эксцессы, приводящие героев на крышу или в ванную со скальпелем в руках, оставлены «за кадром». Любовь в этом спектакле — теорема, не требующая новых доказательств. Актеры не «педалируют» эмоции, не ищут психологических мотиваций там, где они не заложены драматургом. Возможно, кому-то дыхание этого спектакля покажется слишком ровным для истории любви, на которую отпущены два дня в бесконечности. И дело не в том, что два актерских состава транслируют любовь разной степени интенсивности. Пара первая (Александра Мареева — Дмитрий Егоров) играет, скорее, невозможность жить, потому что жизнь устроена так горько и несправедливо. Солярность, воля к жизни пары второй (Екатерина Гороховская — Максим Фомин) так сильна, что заставляет поверить в поступок, побеждающий смерть. Второе более точно отражает позицию режиссера.

Лучшее, что есть в спектакле Ботта, — это ощущение «здесь и сейчас», потока жизни (текущей прямо за окном многоэтажки на Приморской), рядом с которым раскрученные «городские романсы» «Прогулка» и «Питер FM» кажутся рекламно-туристическими роликами. Герои убедительны (вымирающее в современном театральном обиходе словечко) так, как, наверное, были убедительны герои молодого «Современника». Это относится и к загробному телешоу, где гламурные ведущие, «все в белом», будто списаны с Нагиева и Трахтенберга, это касается «сверхчеловеческого» обаяния Пандуса и Толстого, которым, вопреки фатализму Привалова, как-то незаметно удается убедить нас в том, что в жизни нет ничего непо правимого. И видеоряда, где камера как бы становится глазами отпущенного на побывку самоубийцы, который, перепрыгивая через три ступеньки, спускается по лестнице, жадно всматриваясь в драгоценный будничный хлам. Любовное уравнение маркером на стене, банка пива, мятый коврик, детская коляска — все это становится железными аргументами в пользу жизни. И то, что сидеть в общаге солнечным воскресным утром и ловить ништяки куда лучше, чем лежать на асфальте с расколотым черепом, — за это голосуют не только режиссер, но и зрители. А любовь, как говорит один из героев, — она «никогда не кончается».