Ф. Г. Лорка. «Дом Бернарды Альбы». МДТ — Театр Европы.
Режиссер Юрий Кордонский, художник Елена Дмитракова
Редкий случай — когда драматургическое произведение обретает адекватное сценическое воплощение. С пьесой «Дом Бернарды Альбы» в Малом драматическом театре это, на мой взгляд, произошло. Для жесткой, натуралистичной и одновременно метафорической пьесы Федерико Гарсиа Лорки, исследующей низменные, потаенные человеческие страсти, как нельзя больше подходит эстетика додинского театра. Здесь про «это» понимают.
Дом Бернарды Альбы похож на склеп: каменные тяжелые своды и черные лампы-тарелки, большие окна с мутными стеклами, не пропускающими солнечный свет, деревянные ставни, в которых ни щелочки, жесткие, узкие скамьи. И запертые двери. А за этими дверями живые существа — женщины.
Бернарда Альба (Наталья Фоменко), хозяйка этого дома, мать пяти дочерей и дочь безумной старухи, после похорон мужа объявляет траур на восемь лет: дверь на волю, через которую лился солнечный свет, захлопывается. Теперь на долгие годы эти девушки, одетые в одинаковые серые бесформенные, то ли сиротские, то ли тюремные, одежды, будут заперты в могильном склепе. А за закрытыми дверями женщины, обуреваемые неудовлетворенным желанием, обидами, завистью, комплексами, превращаются в людоедок. Они «пожирают» друг друга: ежеминутно набрасываются с кулаками, унижают самыми обидными словами, стараются ударить побольнее и тут же ласкают друг дружку, восполняя нехватку мужской и материнской любви. Пять доведенных до отчаяния диких зверьков в одинаковых грязно-серых рубашках. Этот мрачный дом — тюрьма для девушек, рубашки и отвратительные траурные костюмы — тюрьма для их молодых и красивых тел (которые они беззастенчиво демонстрируют в окнах идущим с сенокоса работникам), а сами тела, раздираемые похотью, тюрьма для их душ, нуждающихся в любви.
Н. Акимова (Понсия), Н. Фоменко (Бернарда Альба). Фото В. Васильева
Объектом страсти всех пятерых становится единственный мужчина, оказавшийся в поле зрения, — Пепе Римлянин, жених старшей из сестер. Для старой девы Ангустиас (Анжелика Неволина) — это последний шанс вырваться из страшного материнского дома, а для юной Аделы — первая любовь. Ангустиас, похожая на сухую ветку, бледная и нервная, все действие напряженно молчит, тушуясь среди молодых, крепких, задиристых и громкоголосых сестер, в которых кипят жизнь и страсти. Только обнаружив пропажу фотографии жениха, она истерично и лихорадочно роется в своем «сейфе» — туловище большого пупса, с пугающей механичностью и беспощадностью выбрасывая «внутренности» наружу. Однажды, выведенная из себя ревностью, Ангустиас примет вызов младшей сестры, лихо продемонстрировавшей в непристойном танце свое ладное и гладкое молодое тело, и тоже задерет узкую юбку, обнажив длинные худые ноги. Но и в этом ее порыве нет энергии и силы, она так давно живет в склепе, что жизнь уже покинула ее слабое тело. И потому Ангустиас, которой завидуют все сестры, плача, признается матери, что не хочет замуж и не хочет уходить из дома. Свобода и жизнь пугают ее, а не манят.
А. Старостина (Адела), Л. Моторная (Амелия). Фото В. Васильева
Любовь же, уродливую и мимолетную, вырывает для себя только младшая из сестер, самая красивая, похожая на солнечный свет золотоволосая Адела (Алена Старостина). С первой сцены у нее блаженное, чуть ли не слабоумное лицо, контрастирующее с хмурыми и напряженными лицами сестер. В ней ежесекундный вызов, кажется, что она меньше других боится своей тиранки-матери и дерзко разгуливает в ярко-зеленом платье. Она погружена в какую-то сладкую истому, грезит наяву, не слыша ругани сестер, не видя темных стен. «Что-то неладное творится с этой девочкой», — качает голо вой старуха служанка. Аделе душно и маятно в этом доме, чем ближе вечер и назначенное свидание, тем сильнее начинает «трясти» девушку. Актриса подробно и достоверно, как это свойственно всем ученикам Л. Додина, играет физиологическое состояние своей героини — надвигающуюся истерику, но ей удается сохранить и внутреннюю наполненность — страстное, нетерпеливое, выматывающее предвкушение счастья.
Но тяжелее всех приходится Мартирио (Екатерина Клеопина) — девочке с красивым, ренессансным лицом и изуродованным болезнью слабым телом. Она не намного старше Аделы, а потому еще не смирилась с заточением в этом доме и в собственном уродливом теле. Она тяжело, зло и отчаянно завидует сестре. Из всех женщин эта кажется самой жестокой, настоящим зверьком, особенно жалким и неприятным. Она вызывает уже не сочувствие, а отвращение и страх. Амелия (Людмила Моторная), самая человечная из сестер, жалея Мартирио, гладит и ласкает ее, и в их отношениях проглядывает нежность не сестрин ская. Но Мартирио — не отогреть, в самую ужасную жару ее бьет озноб, а в перекособоченном теле живет такая же уродливая душа. Ее сильнее других раздирает страсть к Пепе Римлянину, потому она подглядывает, подслушивает и доносит матери. Застав сестру с любовником, Мартирио физически страдает от неудовлетворенного желания, ее скукоженное тело болезненно ломает от похоти, и, выдавая сестру, она зовет мать сиплым стоном, уже не имея сил для крика.
Только один персонаж в этом спектакле кажется здоровым и имеет человеческое лицо — старая служанка Понсия в исполнении Натальи Акимовой. Неряшливая, седая, взлохмаченная, она похожа на колдунью, но все, что она пытается наколдовать, — мир в доме, и это ей не удается. Она как дух дома Бернарды Альбы, незаметное и незаменимое существо, все про всех знающее, все видящее и все понимающее. Бернарда, несмотря на проницательность, граничащую с подозрительностью, не видит того страшного, что творится с ее дочерьми, не ждет беды, а Понсия, все заметив раньше всех, безуспешно пытается ее отвести. Между Понсией и Бернардой складываются странные отношения любви-ненависти. С Понсией Бернарда позволяет себе дать слабину, расчувствоваться, расстегнуть узкий пиджак и распустить волосы. Та любовно гладит ее по голове, а вслух со смаком и ненавистью мечтает, как будет плевать в лицо своей хозяйке.
Н. Акимова (Понсия), А. Неволина (Ангустиас). Фото В. Васильева
Н. Акимова (Понсия). Фото В. Васильева
Бернарда Альба в исполнении Натальи Фоменко фигура неоднозначная. Сначала она кажется чудовищем, одержимым маниакальной идеей чести. В отличие от жалких, бесполых дочерей, Бернарда — красивая, высокая, статная, почти нарядная в своем траурном костюме и туфлях на каблуках. Она кажется единственной свободной в этой тюрьме. Но оказывается, что это не так: на самом деле Бернарда такая же заложница своего мрачного дома. Она много лет находится в плену своей нелюбви к мужу, своего представления о чести, предрассудков и неудовлетворенных желаний. И не такой уж она монстр, просто бесконечно усталая женщина, пытающаяся удержать разваливающийся дом и уберечь дочерей. Для того чтобы помирить рассорившихся дочек, она находит хоть и не мягкие, но все-таки человеческие интонации и слова, а сняв туфли и пиджак, перестает быть неуязвимой и моложавой, кажется такой же деревенской старухой, как ее служанка. Горько звучат ее слова, обращенные к полоумной, безобразной матери (Мария Никифорова), которую держат запертой в хлеву. Вечером, оставшись одна, Бернарда, разговаривая как будто с собой, а не со злой старухой, с тоской задает вопрос, который, должно быть, мысленно задают ей дочери: «Мама, почему ты меня ни разу не приласкала?» Оказывается, что ненависть, тирания и тщательно скрываемая нежность — наследство, которое в этом доме передается из поколения в поколение, от матери к дочерям. И остановить это Бернарда не может, не умеет.
Но в финале Бернарда опять становится пугающим и безжалостным чудовищем: она застирывает рубашку мертвой дочери и запирает двери, потому что в ее мире, где правят вывернутые наизнанку ценности, можно потерять дочь, но не честь.
В спектакле воссоздана атмосфера, царящая в этом страшном доме: тягучая, гнетущая жара, которая сводит с ума, эта жара и рождает сексуальный «угар», мучающий героинь. С одной стороны, жара и духота, а с другой — холод каменных сводов, внутренняя сердечная «изморозь», постоянный душевный озноб, сотрясающий всех живущих в этих негостеприимных стенах. Долго длится знойный день, «озвученный» беспрерывными криками, скандалами, плачем, сладострастным стоном, спектакль «оглушает», кажется, что нет пауз, хочется глотка тишины. Но вот настает вечер, который не приносит облегчения: шепчутся по углам Бернарда с безумной матерью и сестры, шпионящие друг за другом. Тишина в этом доме не живительная, а тревожная и тоскливая. От шепотов становится еще страшнее. А после самоубийства Аделы, когда мать еще крепче запирает двери, чтобы ни щелки не осталось (ведь теперь она охраняет не только честь живых дочерей, но и прячет позор умершей), тишина в доме Бернарды Альбы становится мертвой.
Пьеса «Дом Бернарды Альбы», написанная в 1936 году, оказалась созвучной современной драматургии, в частности знаменитой пьесе Сары Кейн «Психоз». В пьесе Лорки исследуется тема, ставшая одной из ведущих в драматургии начала XXI века: трагедия распада человека на две враждебных составляющих: душу и тело. Тело предъявляет свои права, становится западней и диктатором, парализующим человеческую волю.
Спектакль «Дом Бернарды Альбы» не для семейного просмотра, он не похож на безобидную и фальшивую телевизионную продукцию. О таком в «Большой стирке» не расскажут, об этом — у Бергмана, например, который понимал про «это». Про этот ад внутри человека.
Апрель 2006 г.
Комментарии (0)