Петербургский театральный журнал
Блог «ПТЖ» — это отдельное СМИ, живущее в режиме общероссийской театральной газеты. Когда-то один из создателей журнала Леонид Попов делал в «ПТЖ» раздел «Фигаро» (Фигаро здесь, Фигаро там). Лене Попову мы и посвящаем наш блог.
16+

«ЕСТЬ ЛИ У ВАС ПРАВО НА ТРАГЕДИЮ?»

Д. Привалов. «5—25». ТЮЗ им. А. А. Брянцева.
Режиссер и художник Йоханн Ботт

Драматург Данила Привалов молод — молод самым очевидным, ощутимым образом. Без этой констатации (может, и несколько бестактной) трудно оттенить некоторые особенности пьесы «5—25».

Пьеса — «из жизни современной молодежи», написанная представителем этой молодежи и ей (прежде всего) адресованная. Причем автор имеет в виду широкий круг адресатов-сверстников: не элитных, интеллектуальных, золотых и тому подобных, а, так сказать, обычных, составляющих основную часть возрастной категории. Герои Привалова также не маргиналы, не представители каких-либо меньшинств, идеологий и группировок — словом, такие ребята, которых мы теперь именуем нормальными. Такие, которые куда-то «поступают», пытаются учиться и устраиваться — в бытовом и личном плане. Вот этот модус «устройства» в жизни, а точнее, на этом свете, и доминирует в пьесе. Все действие происходит «под большим вопросительным знаком»: а возможно ли устройство на этом самом свете?

Можно сколько угодно иронизировать по поводу молодежно-юношеского трагизма, особенно когда он проявляется в творческих формах. Трагизм этот, как известно, веками носит дежурную окраску, не один мыслитель мило (или ядовито) шутил над «умираниями » и «прощаниями с миром», изливающимися из-под перьев начинающих поэтов… И впрямь забавно. Как-то я стал свидетелем изумительной консерваторской сцены. Борис Тищенко, которому кто-то с первого курса принес очередную «Суицидную симфонию» или кантату «Смерть», спросил: «Есть ли у вас право на трагедию?» Но ведь трудности вживания в мир, порою мучительные, действительно существуют; юность для многих окрашена тонами неизвестности или даже безнадежности — густота этой окраски может быть столь значительна, что белый свет меркнет в глазах молодого человека…

Е. Гороховская (Таня). Фото В. Постнова

Е. Гороховская (Таня). Фото В. Постнова

У Привалова все начинается с того, что свет померк окончательно: молодой человек, герой пьесы, покончил с собой и сидит в полной темноте и неизвестности «того света». Суицид — смысловой и эмоциональный стержень произведения: из четырех посюсторонних персонажей (есть еще пара потусторонних — бог и черт) двое кончают с собой — как раз те двое, которые связаны чем-то вроде «истинной и чистой любви». Атмосфера безнадежности весьма плотна, и, надо сказать, нагнетается она последовательно и остроумно. Дело не в том, что героям в той или иной степени худо: диалоги, в которых они изливают свои горести, довольно шаблонны и ситуативно не впечатляют. Девушку не любит некий Макс — и вот она лежит в ванне с бритвой, а герой, безответно любящий девушку, по телефону уговаривает ее остаться в живых. Таня понимает, что Коля любит ее, они проживают «пять месяцев счастья», потом Таня бросает Колю — и вот жизнь героя теряет стержень, учеба брошена, заработок идет на наркотики, как результат — прыжок с крыши, и проч. Но Привалов придумал сюжетную конструкцию, которая придает банальным ситуациям возрастающую напряженность.

В начале пьесы герой уже мертв, но в итоге телешоу, которое проводят бог с чертом, он выигрывает право на исполнение желания. Желание героя — вернуться ненадолго в определенный пункт жизни, в 5 мая два года назад. В результате этой временной петли выходит, что герой двоится. Девушка, не любя его здешнего, настолько тронута им потусторонним, что кончает с собой (ибо герой в потустороннем варианте недосягаем — мелькнул, потряс и исчез). Придя из-за гроба, герой предсказывает двум друзьям их будущее, называет дату своей смерти — и, по прошествии двух лет, друзья приходят на роковую крышу проститься с ним (один, правда, опаздывает) в назначенное время. От этого заурядный «диалог перед самоубийством» приобретает жестко фатальный характер — друг героя точно знает, что часы последнего сочтены… Кроме того, автор извлекает из временной петли немало «забавностей».

Спектакль Йоханна Ботта удачно сочетается с малой сценой ТЮЗа. Это черное, относительно небольшое помещение походит на клубный кинозал — а сцена как раз декорирована экраном. Собственно, кроме этого экрана, на сцене появляется минимальная мебель да еще какая-то штуковина — на таких рыночные и вокзальные грузчики возят различные предметы. Трудно изобразить на сцене прыжок с крыши, не впадая в заведомую банальность, напоминающую известный анекдот о Фальстафе, которому подставили батут. И вот металлическая телега символизирует площадку, с которой прыгает самоубийца, а заодно и что-то вроде врат в инобытие, и даже, похоже, судьбу: когда герой перед самоубийством несколько раз пытается оттолкнуть от себя телегу, она неотвратимо возвращается…

А. Мареева (Таня), Д. Егоров (Коля). Фото Д. Колосова

А. Мареева (Таня), Д. Егоров (Коля). Фото Д. Колосова

Сцена из спектакля. Фото В. Постнова

Сцена из спектакля. Фото В. Постнова

Главный герой в исполнении Дмитрия Егорова выходит с интонацией и гамлетической, и «неформальной», но, пожалуй, по временам слишком интеллигентен (точнее, в подаче актера некоторые захмычки наркота-грузчика, вылетевшего со второго курса, не вполне убедительны, зато убедительно перевоплощение из потустороннего в посюстороннего двухлетней давности). А Таня (студентка Александра Мареева) словно явилась из фильма о жизни гужа брежневских времен… К недостаткам спектакля я отнес бы невыразительные видеоинсталляции, порою надолго прерывающие действие. А вот натуралистический эффект токсикоманского эпизода, когда тесный зал напоен ароматами бытовой химии, оценить затрудняюсь. Вроде бы прикольно, а в то же время душно…

«Безнадежная атмосфера» пьесы убедительна, тем более что она сознательно и вполне умело оттеняется комичностью (приколизмом) положений. Павел Басов (Пандус) и Максим Васюк (Толстый) — характерны и забавны, в особенности последний. Исполняя токсикоманскую сцену в общаге, они в целом убеждают, хотя всякие сленговые обороты выходят не всегда естественно — как «обязательный номер программы». Перевоплощаясь в бога и черта (соответственно), которые разыгрывают телеведущих, они, как ни странно, не походят на борзую элиту нынешнего телеэкрана, скорее работают в духе стиляжества конца 80-х. Есть, впрочем, в пьесе и спектакле некая смысловая несообразность. Строго говоря, доминантная безнадега в среде молодых — явление скорее раннеперестроечных, нежели нынешних времен. Теперешняя «средняя» молодежь — вполне подтянута и прагматична, настроена победно, агрессия в ней сочетается с осторожностью, образование здраво воспринимается как средство достижения жизненного благоустройства. Душевные расстройства, ведущие к суициду, возникают не в результате всеохватного, дезориентирующего уныния (такое бывало в конце 80-х), а, скорее, в тех случаях, когда победность и устремленность юноши наталкиваются на непреодолимое препятствие. Да и личные драмы изрядно растеряли идеальность — они сопряжены все с тем же нереализованным самоутверждением.

М. Фомин (Коля). Фото В. Постнова

М. Фомин (Коля). Фото В. Постнова

Сцена из спектакля. Фото В. Постнова

Д. Егоров (Коля). Фото В. Постнова

Пьеса Привалова обнаруживает сознательный, конструктивный подход профи. Она чем-то походит на хороший экзаменационный ответ. Сюжет изобретен так, что, являясь логическим кульбитом, он вместе с тем — анекдот с метафизической окраской. Персонажи подобраны добротно: герой — «Гамлет из Купчина», друзья его — разгильдяи, из коих один побрутальней (носитель витального начала, обещающий в будущем стать спокойным мужиком, вероятно, семейным, подкаблучным и т. п.), другой — посубтильнее. Даже в названии — инвенция, калам бур. Короче, Привалов, если так можно выразиться, «внутренне научен», как делается пьеса, и применяет свои знания с определенной целью. Кажется, цель эта по психологической окраске — в русле современной молодежной победности, поскольку Привалов (сознательно, неосознанно) хочет вещать от имени поколения и поколению.

Придумана локальная концепция мироустройства (у каждого человека-де персональный комплект из бога и черта) — абсолютно в духе подростковых умствований. Педалируя трагизм бытия молодых, внося в него мистические элементы (разговоры с пришельцем с того света, например), драматург льстит зрителю, возвышая его быт в его собственных глазах. Что называется, мифологизация: мол, все просто — нюхаем, тусуемся, учимся, но за этим стоит такое… Наконец, устами опоздавшего витального друга, автор обращается к зрителю с увещеванием: несмотря ни на что, жить надо. Все это — не только компоненты целого пьесы, но и средства занять желаемую позицию относительно публики. И получается, что терзания и искания, вокруг которых вертится действие, в определенной части заведомо подменные. Трагизм ни в малейшей мере не исключает сделанности, он даже не обязан быть искренним, — лишь бы в нем не было хотя бы примеси симуляции. Или, быть может, автор не желал себя как-то позиционировать по отношению к зрителю, а «вещает от лица поколения» и «возвещает поколению» лишь потому, что так положено, что это входит в условия «делания пьесы»? В любом случае, никто не запрещал преследовать в художественном произведении личных интересов, но делать это нужно, соблюдая возможно более тщательную конспирацию.

А вот что действительно хорошо в пьесе — это «неземная встреча», которая по логике до забавного напоминает французский мультфильм «Властелин времени». Возлюбленная героя испросила себе право вернуться на этот свет и увидеть героя перед самоубийством — таким, каким она знала и полюбила его два года назад, когда он сам явился ей из-за гроба. Таким образом, в петле времени они будут встречаться с нескончаемой периодичностью. 5–25 — опять двадцать пять. Все-таки как трогательна мысль о том, что истинной любви на свете нет, но каким-то хитрым образом (если не чудом) она возможна. И даже вечна.

Спектакль лаконичен — и это хорошо, так как кайф от пьесы в значительной мере состоит в разгадывании сюжетного приваловского ребуса, а сколько-нибудь значительные режиссерские ухищрения отвлекали бы от этого занятия. Хорошо, что все попростому, что публику не вовлекают в действие… Тут я рассуждаю несколько эгоистически, как человек, не относящийся к непосредственному «электорату» Привалова, ибо атмосфера более чем скромно убранного зала, плотно набитого свежей порослью человечества, которая увлечена действием о себе подобных, что-то такое в нем усматривает, «считывает», «отрывает», — для меня выразительнее любой декорации, любой мизансцены.

Май 2006 г.

В указателе спектаклей:

• 

Комментарии (1)

  1. Грубина Л.

    Я давний зритель того спектакля. Была совсем молодая, ходила на спектакли курса Козлова и потом следила за их судьбами. Писала дневник (было время тогда). Недавно нашла свою запись о том спектакле. Может, кому пригодится.
    «5 — 25» Йохана Ботта — это не совсем «5 — 25», это скорее «10 — 50» Йохана Ботта, поскольку спектакль играют два состава и это два очень разных спектакля.
    Это спектакль «семейный», спектакль компании, все – ученики Григория Козлова (он художественный руководитель спектакля Ботта в том числе), связанные многими годами общей жизни, той, в которой Данила Привалов, он же Дмитрий Егоров, написал пьесу, Екатерина Гороховская, однокурсница, играющая в одном из составов Таню, поставила эту пьесу как режиссер в Театре Юношеского Творчества (спектакль в позапрошлом сезоне был прямо-таки «культовым» тютовским спектаклем, подростки лирически оплакивали свою первую любовь и единственную жизнь). То есть, в нынешнем спектакле Й. Ботта собрались актеры — друзья, жена (Е. Гороховская), да еще Д. Егоров сыграл Колю в пьесе Д. Привалова. Себя? А с кого были списаны Пандус и Толстый? Не с М. Васюка и П. Басова?
    Все это предположения, ясно лишь — жизнь и искусство смешались на Малой сцене ТЮЗа в лирический коктейль. Ощущение, что сочиняли все вместе, как в дни недавнего студенчества, — и это дает ощущение азарта, отдачи, честности по отношению друг к другу. Поколение, которому, кстати, нет названия. Не «next» и уж тем более не «индиго», а просто были последними пионерами…
    Так или иначе, им всем не требовались выезды «на натуру» (хотя именно снятой на видео «натурой» сопровождается действие), жизнь, написанная в пьесе, для них более чем своя — с курением травки и рассуждениями о Боге и любви. Надо сказать, зал относится к ней как к своей тоже, с большим пониманием, чем взрослая критическая публика (дважды я видела переполненный зал Малой сцены). В эту «свою игру» они втащили первокурсницу Г. Козлова А. Марееву, еще совсем зеленую. Но — ни одного «человека со стороны»!
    Й. Ботт, французский человек, родом из Германии, учившийся в Петербурге, принес на тюзовскую почву расхожий прием «следящей видеокамеры», которым в Европе не воспользовался только совсем ленивый, но для нашего зрителя этот прием почти нов и позволяет давать крупные планы персонажей, «параллелить» театральное и видео —действие, и, надо сказать, крупные планы заставляют поверить: актеры не врут.
    Сыгранная пара Бога и Черта (Пандуса и Толстого), П. Басова и М. Васюка радостно «прикалывается» в обоих составах: кайф и драйв.
    Когда Колю играет М. Фомин, а Таню Е. Гороховская, спектакль выглядит более «ладным», сплоченным, ансамблевым. Здесь у всех равные права и равные партнерские — актерские — товарищеские обязанности. Но Е. Гороховская настолько талантлива и с таким драматизмом играет короткую любовь (роль вообще-то не дописана, автор явно был занят не Таней, а Колей), что возникает вопрос: с чего вдруг девочка бросила Колю, а потом и сама сбросилась с девятого этажа? А в М. Фомине столько позитива, обаяния, надежности, так не чувствуется «край», что не всегда можно представить этого Колю на краю крыши. Он скорее других спасет, поддержит, не бросит…
    Когда Колю играет Д. Егоров, то есть автор пьесы, ансамбль отчасти нарушается, он становится шероховатым (но это небесполезная шероховатость). У Егорова другое качество присвоения материала, другие (не вполне актерские) приспособления. Не вызывает сомнений любовь этого Коли и его самоубийство. Некое «отрицательное обаяние» и при этом точное знание того, «про что» он играет (про любовь! про любовь!! про любовь!!!) делают героя подлинным, но «инаким». Он другой, поэтому сподвижники по спектаклю партнерствуют с ним труднее (похоже на то, как трудно приспосабливаться Пандусу и Толстому к Коле, вернувшемуся с того света).
    Видно, как вчерашними выпускниками СПГАТИ двигал не действенный разбор, а пафос лирического высказывания (школа Козлова сильна и слаба именно этим). Несовершенства пьесы, как и ее достоинства, очевидны, и очевидна искренность, с какой выходит к юным зрителям, истосковавшимся по современному материалу, группа товарищей. Кажется, пока настоящих товарищей.
    Лариса Грубина

Добавить комментарий

Добавить комментарий
  • (required)
  • (required) (не будет опубликован)

Чтобы оставить комментарий, введите, пожалуйста,
код, указанный на картинке. Используйте только
латинские буквы и цифры, регистр не важен.