«…ЭТО ЮНАЯ РОССИЯ, ВО ВСЕЙ ЕЕ НАГЛОСТИ И ЦИНИЗМЕ»

«Пролетая над богоугодным заведением» (по мотивам пьесы Н. В. Гоголя «Ревизор»).
СПГАТИ, Мастерская В. М. Фильштинского.
Режиссер Андрей Прикотенко, художник Олег Головко

«Пролетая над богоугодным заведением» — спектакль, поставленный с дипломниками Мастерской В. М. Фильштинского Андреем Прикотенко по «Ревизору», — настолько резок по форме, оригинален по содержанию и серьезен по мысли, настолько темпераментен и динамичен, что зритель просто не успевает изумиться метаморфозам, происшедшим с пьесой, и дерзости постановщиков по отношению к Николай Васильичу.

Чудовищные превращения — Хлестакова в «реального пацана», косящего от армии в стенах заштатной «дурки», Марьи Антоновны — в обнаженную Геллу, подносящую угощение свиным рылам буквально в виде свиного рыла на блюде, Городничего — в проворовавшегося губернатора, а все происходящее — в галлюцинации, рожденные его больным сознанием, — все эти фантасмагорические превращения вполне в духе Гоголя, снявшего в свое время «запрет на тему социального материала». Главным объектом спектакля фильштинцев и становится «социальный» материал, только не исторический, а сегодняшний, разрывающий сердце узнаваемостью «картинок».

На фоне многих «солидных» и «благополучных» театров Петербурга, с разной скоростью погружающихся в бездны мейнстрима и строящих репертуар в соответствии с требованиями победившей «новой идеоло гии» коммерческих выгод, — этот спектакль выглядит бунтом подростка, раненного действительностью, чувствующего так остро, что эта острота чувств задевает всех, кто оказался рядом. Однако причиной этого «бунта», на мой взгляд, является именно человеческая зрелость нынешних выпускников актерско-режиссерского курса, готовность мыслить и говорить о серьезных, больных проблемах бытия, а самое существенное — способность выразить свое мировоззрение в художественной форме.

П. Юринов (Городничий), О. Новикова (Марья Антоновна), У. Фомичева (Анна Андреевна). Фото О. Немчиковой

Гротесковые образы спектакля — не беспечное актерское «хулиганство», рождающееся от избытка молодых сил, а обоснованный, осмысленный протест против духовной болезни общества, приобретающей масштабы национальной катастрофы. В этой «отвязанной» и ернической сатире главное — грозный эсхатологический мотив, проявляющийся в полную силу лишь в финале, а документальные кадры, струящиеся по декорации и фигурам актеров, воспринимаются как плач, причитание по огромной России, убогой, заросшей репьями, пребывающей «в мерзости запустения», населенной — вот они, эти лица, — потерянными безумцами. Видеокадры сняты самими студентами (П. Юринов) в Сиверской психлечебнице, она обитает в стенах бывшего монастыря, и это обращение — Божьего дома в дом Скорби — уже давно и прочно экстраполировалось на все сферы русского сознания и бытия. Полуразрушенная церковка, облупленные старые стены, пьяненькие, миролюбиво беседующие мужички, тетки с сумками и передачами — картина жизни, полностью смыкающаяся с кадрами внутри сумасшедшего дома. Разницы между людьми «внутри» и «вне» — никакой: привычное, тихое и даже уютное безумие. «Уютным безумием» предстает перед нами палата, стена и пол которой хоть и грязны, но «безопасны» — они состоят из старых ватных полосатых матрасов, кое-где подбеленных краской (художник О. Головко), а железные кровати, на которых поначалу — вполне естественно — лежат больные, в течение спектакля выносятся «туркам на металлолом». За «порядком» следит Осип, санитар со спец. ключами. Он, «кормилец», приносит еду, которую, правда, есть нельзя, добудет и ту, что есть можно, — просто перераспределит передачку, принесенную родственниками, по необходимости прикупит «на воле» и сигареток, и пивка, привычно подставит карман для законной мзды. Он впускает и выпускает посетительниц — скорбную и такую «настоящую» Анну Андреевну (У. Фомичева) и юную «пофигистку» Марью Антоновну (О. Новикова). В исполнении В. Захарова Осип ироничен, улыбчив, уверен в себе — ведь здесь он, собственно говоря, теперь хозяин, хотя остался даже не слугой — лакеем, холуем. Он, в принципе, добрый малый, всегда готов пойти навстречу своим подопечным, разумеется, не за «спасибо», потому что, в отличие от гоголевского героя, перешагнул на другую социальную ступеньку и с нее уже никогда не сойдет.

А. Васильев (Земляника), Д. Паламарчук (Почтмейстер). Фото О. Немчиковой

Авторы спектакля продолжили ряд отечественной демонологии — чиновники, нечистая сила во плоти (А. Матюков, Р. Барабанов, Д. Цуцкин, Д. Паламарчук, А. Передков, А. Васильев), появляются прямо из стен, преград для них нет, вернее, есть — одна, но ее здесь можно не опасаться. Здесь все — «свои». Одеты «странно», но стильно, видимо, «от Азазелло» — драные узорчатые колготки и трепанные донельзя подобия фраков и тесных мундирчиков, а кое-кто одеждой себя не слишком обременяет: у Добчинского справный сюртук, но на голое тело (костюмы В. Зеленина). Все они активно, деятельно, оживленно участвуют в бредовых сюжетах, смоделированных помраченным мозгом губернатора. Ведут они себя по отношению к своему начальнику, прямо скажем, мерзко, заинтересованность их показная, им-то на самом деле ничто не угрожает, их ведь нет. Они то горячо имитируют сочувствие, то начинают откровенно хихикать и издеваться над бедным: меняют личины, превращаются в консилиум врачей, насильно «успокаивающих» буйного пациента. Или изображают его жену и дочь: Земляника (А. Васильев) и почтмейстер (Д. Паламарчук), напялив платья, в которых женщины только что навещали больного, делят «сферы влияния» не только кривляясь и кокетничая, но и вполне по-мужски — при помощи кулаков и брани. Каждый из чиновников по «задумке» городничего обязан по-особому угодить капризному гостю, а вынесенная на сцену тема сексуальных девиаций, пропитавших сегодня все сферы общественной жизни, может шокировать лишь тех, кто в реальности этого видеть не желает.

Городничий-Губернатор — Павел Юринов, мощный, страдающий, искренний, он по физическому типу «отец» и печется обо всем и всех, как родной отец, и пытается изо всех сил «разрулить» ситуацию, готов хребет себе и каждому сломать, и все у него уже вот-вот получится…

Он мечется по своей «камере», как медведь в клетке, и вопреки сюжету и здравому смыслу сочувствуешь ему безоговорочно — только вот упоминание о непостроенной церкви как-то не соотносится с его заботами, трудами и благими намерениями… Он проворовался, и Господь наказал его, лишив разума.

Сцена из спектакля. Фото О. Немчиковой

Хлестаков — виртуозная актерская работа Александра Кудренко, развязный приблатненный призывник на наших глазах приобретает узнаваемые черты известной «телезвезды». «Моя душа жаждет просвещения», — истерически всхлипывает он, а просвещение вырвавшегося в столицу провинциала, современного Хлестакова заключается в приобщении к уродливому, поистине безумному миру массовой телечумы: «Что ты делаешь со мной, Алла?». Он любую культуру превратит в свое «ток-шоу», у него хватит на это энергии, этот Хлестаков — в реальности — уже победил, его карьера уже состоялась, он утвердил свои правила игры, игры, в которой ставка — мозги и души будущих поколений. И недаром он смещает ударение, смакуя фразу «Черт ЗНАЕТ что!». Все эпатажные сцены — цитаты из современного и «культурного» бытия, «вредности» которого «уже давно никто не чувствует». Неожиданна, смешна и одновременно серьезна концовка спектакля. Когда палату с сатанинским хохотом покидает призывник-Хлестаков, у которого обнаружился очередной блат — «дядя в саратовском институте мозга», и Городничего, лишенного всех надежд на «реабилитацию», с трудом усмиряют чиновники-оборотни, привязав к остаткам кровати, возникает, «оживает» еще один персонаж — он весь спектакль недвижно пролежал тут же, в палате, под одеялом. Над его койкой укреплена абсурдная табличка с надписью-диагнозом «Stefan Rasin», он встает, откидывает одеяло — и оказывается ревизором в вицмундире. Далее он надевает ангельские крылья и, указывая на небеса, тихим голосом совести произносит: «Чиновник, прибывший по именному повелению, требует вас сей же час к себе».

А. Кудренко (Хлестаков), П. Юринов (Городничий). Фото О. Немчиковой

В спектакле несколько сложнейших планов существования, равнозначно важных, видоизменяющихся, — гоголевские «вечные» мотивы, «обернутые» в современную упаковку, взрываются острыми, актуальными смыслами, «вытаскивают» из текста и контекста реминисценции и аллюзии, в иных эпизодах перетекают в психологически достоверную сегодняшнюю правду жизни и мгновенно, по контрасту — в откровенный гротеск. Фантомы оказываются реальнее яви, явь — подобна сну, но «переходов» не уследить, технических приемов, при помощи которых актеры «меняют уровни», — не видно. В актерских работах границы жанров и амплуа сметены, тайна и смысл сценического существования поддержаны личностной наполненностью души. Возникает редкостное ощущение, что все актеры — авторы спектакля, такие же полноправные, как режиссер, все — понимают, о чем играют спектакль, для них это важная, «злая» тема, необходимая по-человечески. Профессионализмом назвать это качество язык не поворачивается — это нечто «сверх», «над», иное, к технике и технологии, быть может, вообще не имеющее прямого отношения. Как многие люди моего «среднего» поколения, я скептически отношусь к любому пафосу и патетике, даже когда они необходимы, избегаю «неприличных» высоких слов, девальвированных нашей недавней историей, но, преодолевая эту свою антипатию, все же скажу: и в актерах, и в спектакле сквозь резкую сатирическую форму пробивается энергия гражданственности и чистота помыслов. И мне становится не по себе от гипотетической вероятности, что вдруг, разойдясь по «благополучным» театрам, фильштинцы утратят этот бесценный и хрупкий дар — фокусировать и отражать действительно важные идеи, идеи нравственности и совести. Тем более что система координат, в которой эти идеи значатся как основные, сегодня очень непопулярна.

Остается добавить, что спектакль в определенном смысле «элитарен», далеко не каждый способен понять и принять его семантическую сторону, впрочем, судьба любого «Ревизора» такова, достаточно вспомнить высказывание чиновника и мемуариста Ф. Ф. Вигеля о пьесе: «Автор выдумал какуюто Россию, и в ней какой-то городок, в который свалил он все мерзости, которые изредка на поверхности настоящей России находились… Я знаю автора „Ревизора“ — это юная Россия, во всей ее наглости и цинизме».

Май 2006 г.