В будущем году, в то же время, к нам опять приедет московский гость Леонид Трушкин и покажет… Что же он покажет?.. Какой уголок планеты выберет для прогулок? Угадать нелегко. Чехов, Слэйд, Ростан — кто дальше? Впрочем, с чем бы Трушкин ни явился, публика благодарно бросится ему на шею. У режиссера Трушкина роман с публикой (можно сказать, служебный роман — он ей служит). Так что за него можно не беспокоиться. А кто будет после Ростана — Шекспир, Шепард или Шизгал — вовсе не так уж важно. Трушкин приедет, мы возьмем штурмом здание БДТ, вдохнем запах столичного успеха, будет душно без антракта, и мы, мокрые, разгоряченные и ошалевшие, вновь подивимся бравурной победительности гостя. Трушкин приедет и возьмет нас с собой на прогулку…

…ПРОГУЛКА ПЕРВАЯ.
«ВЗДУМАЛОСЬ ТРУШКИНУ В САД ПОГУЛЯТИ»

Поздней осенью, два года назад, Леонид Трушкин пробрался в наш промозглый, потемневший, впадавший в сезонную спячку город и запустил в зал БДТ беса чардаша Монти. Публика ахнула и завертелась волчком вместе с мелодией. По рядам шелестело, всплескивало, вибрировало. До обмороков дело не доходило, но когда Раневскую волоком тащили из родового гнезда (а, может, когда раскачивался на веревке повешенный пудель Шарлотты, не помню), слышались истерические дамские вскрики: «Нас всех так!»

«Вишневый сад» Трушкина раздражал и действовал на нервы, будил не раздумья, а склонность к зубоскальству. «Вся Россия — наш шкаф», — охотно шутилось про декорацию этого спектакля: огромный, от портала до портала, от пола почти до колосников, шкаф. Вырубили сад и сколотили шкаф вишневого дерева. Замечательного в нем, и правда, было только то, что он большой.

В спектакле не было обаяния «игры с классикой», милых дебютантских шалостей. Он прямо-таки нарывался на успех, оглушая и ослепляя кричащей, броской, петушиной модностью.

Бес оказался электрической искрой, проскакивающей в синтетике. Не бес, а микроб щекотки. Дразня и щекоча зрителя показной смелостью перетолкований, вольностями с классикой, Трушкин на самом деле не рисковал, бил наверняка. Зритель мог быть шокирован, но приятно. Подносимые со сцены яства было легко и весело глотать, почти не пережевывая. Влекла и обманывала яркая обертка и остренький привкус «нетрадиционности».

В действительности ни авангардом, ни новыми формами, ни серой тут не пахло.

К.Райкин (Джордж) и Т. Васильева (Дорис). «Там же, тогда же».
Фото В. Баженова

Хотя — серой, может быть… Есть емкое словечко, которое любил Аполлон Григорьев: «бенгалика». Это она и есть. Театральная терминология прошлого века вспоминается не случайно. Театр Трушкина (забавно, что он называется Театром Антона Чехова) — антреприза. И по «Вишневому саду» этот театр тяпнул топором… старой театральной системы, «антрепризным» существованием актеров в спектакле. Наскоро собранным звездам и статистам требовались «крупные планы», «выходы», «подачи», и это им было предоставлено. К актерской вольнице Трушкин прибавил режиссерскую. Его своевольные проделки с Чеховым должны были убить многих зайцев сразу. Чего бы ни захотелось зрителю — и публицистики, и мистики, и эротики, и развлекухи, и сантиментов — всем постарался угостить изобретательный кулинар-постановщик. Итак, в ассортименте…

Впрочем, может, я выбрала неприлично развязный тон?.. Да как прикажете об этом разговаривать? Потрясая кулаками и стеная о падении культуры, о торжествующей безвкусице и пошлости? Презрительно оттопыривая губу? Воротя нос? Однако постоянная брезгливая гримаса грозит морщинами на лице, так что лучше расслабить мимические мышцы и просто поболтать об этом режиссере. Тем более что «феномен Трушкина» не кажется мне опасным, угрожающим, разлагающим. Опытные театроведы даже видят его положительное влияние на театральный процесс.

Т. Шах-Азизова, оглядываясь на его «Вишневый сад», заметила, что эта постановка заново пробудила интерес к последней пьесе Чехова, что не удалось даже приезжавшему к нам спектаклю Брука. Бруковский «Вишневый сад» показался традиционным, знакомым, а потому — пресным. Трушкин же не скрывал своего главного желания: дать зрителю по голове, чтобы оттуда выпали заранее просчитанные стереотипы восприятия Чехова. Слом стереотипов — занятие не бессмысленное. Только не возникает ощущения, что сам режиссер видит в классике что-то более содержательное, чем набор известных схем, которые надо порушить. Да и разрушения эти — если не мнимые, то поверхностные.

Трушкин прикладывает к пьесе несколько сочиненных трактовок, как бы пробуя разные отмычки. Отдельно решенные эпизоды выглядят вставками, вставными номерами. Разбега режиссерской мысли не хватает на сочинение целого спектакля. Трушкин придумывает несколько коротких историй и перемешивает их. Про «революцию», про «мистику» и еще чуть-чуть про любовь, вернее, про любови. И все. Но ведь каждый задает себе столько вопросов, на сколько может ответить.

В трактовку Чехова «как зеркала русской революции» поместились, пожалуй, только Петя и Аня. Петя влетал в спектакль под громкое воронье карканье, злобно мерцал очками, заходился в агитаторском исступлении. Бабах!!! — звук лопнувшей струны оказывался залпом «Авроры». В последнем акте Петя переодевался в шинель, а Аня представала рабфаковкой в кожанке и красной косынке. И. Соловьева, в общем благосклонная к спектаклю, указывает, что Петя-комиссар взялся не «из воздуха»: «После Парижских гастролей Художественного театра в 1922 году гадали, где теперь Петя Трофимов — расстрелян ли как эсер или сам расстреливает» .

Ясен исходный импульс «мистического» слоя в «Вишневом саде» — это концепция В. Э. Мейерхольда, содержащаяся в знаменитом письме к Чехову. На крыше дома-шкафа Трушкин поселил инфернального Дирижера. Родословную этого расхожего конферансье в концертном фраке, с набеленным лицом мима можно вести из «Маскарада» Ю. А. Завадского или из «Кабаре» Боба Фосса или еще откуда угодно. Он взмахом своей дирижерской палочки заводил и останавливал музыку, открывал и закрывал створки шкафа, дьявольски хохотал и извивался под звуки чардаша. Его присутствие должнобыло придавать всему действию характер трагического балагана марионеток.

Но ни актеры, ни их персонажи Дирижера не замечали.

В спектакле была Раневская — Татьяна Васильева. Она не вмещалась в разложенные по полочкам концепции трушкинского «шкафа». Она играла щедро, богато, разнообразно. Изысканность и вульгарность, надрыв и цинизм, отчаянье и издевка, злость и страсть — все в ней было. Эта внешне независимая, «эмансипированная», яркая женщина вешалась на шею всем, и постепенно становилось ясно: она разрушена, растерзана, сломана изнутри, ей нужно опереться, чтобы устоять. В финале, когда Петя с Аней выволакивали ее из дома, она повисала у них на руках безвольной тряпичной куклой.

Васильевой удалось сыграть многое из того, что Трушкину не удалось поставить. В благодарность режиссер подарил ей спектакль-дуэт и партнера — Константина Райкина.

…ПРОГУЛКА ВТОРАЯ.
«БЕГОМ ОТ ИНФАРКТА»

Место действия: «Там же, тогда же». Переполненный зал БДТ, поздняя осень, год спустя. Пьеса Бернарда — отнюдь не Шоу — Слэйда. Трушкин был уверен, что привез новинку. В Москве не знали, что пьеса Слэйда под названием «В будущем году, в то же время» была впервые поставлена в Александринке. Да и здесь об этом не помнили. Спектакль Светланы Кудрявцевой с Еленой Липец и Александром Марковым прошел тихо, игрался всего сезон и был бесшумно снят. Критика, не заметившая спектакль, не обратила внимания и на варварство дирекции. Спектакля как бы и не было. Жаль, что постановку Трушкина было не с чем сравнить. Две интерпретации не встретились в пространстве города, разошлись во времени. Может быть, странно говорить об интерпретации, когда имеешь в виду пьесу Слэйда? Но речь действительно идет о двух разных взглядах, двух способах взаимодействия с драматургией. Создатели ленинградского спектакля постарались взять от пьесы все, что она могла дать. Кроме того, ненавязчиво, но последовательно углубить, одухотворить и романтизировать эту американскую историю. Лирическому, камерному спектаклю была велика сцена Пушкинского театра.

Актерам удалось сыграть, извините за громкое слово, судьбу, а не набор концертных выходов под аплодисменты. Конечно, герои были американцами — self-made-man и self-made-woman, но при этом какими-то очень нашими трогательными недотепами, милыми чудаками. За время спектакля проходила их жизнь, это было поставлено и сыграно. Время шло и меняло героев, это было и интересно, и забавно, и пронзительно грустно. К сожалению, сейчас трудно описать этот спектакль с той мерой подробности, которой он заслуживает. Приходится передавать только общее ощущение.

К.Райкин (Сирано). «Сирано де Бержерак».
Фото Кравченко

Трушкин отнесся к пьесе иначе. Он даже название сменил: вместо длинного, не броского «В будущем году…» появилось призывное, телеграфно-короткое «Там же, тогда же». Психологизирующие, углубляющие, замедляющие усилия, приложимые к пьесе, — непозволительная роскошь в условиях коммерческого театра. Не этим собирают публику и наполняют кассу. Нужны громкие актерские имена — пусть это будет давний приятель режиссера Константин Райкин и уже «проверенная» Татьяна Васильева. (Вопрос, подходят ли индивидуальности артистов к олицетворяемым героям, похоже, вовсе не стоял.) Зритель повалит на любимцев-актеров и на «хорошо сделанную пьесу» из богатой американской жизни. Трушкин от себя должен добавить темп: спектакль несется вприпрыжку, чтобы зритель, не дай бог, не перенапрягся, не заскучал, не погрузился в раздумья и лишние переживания. Бег полезен для здоровья.

Трушкин опять не просчитался. Зритель опять повалил. Зритель опять глотал и смеялся, глотал и смеялся. Спектакль удобно строится: номер, музыкальная отбивка, переодевания героев, снова номер. Без антракта. Спектакль вообще легко «усваивается». Все без усилий «прочитывается». Декорация: кровать-сексодром, вокруг банальный интерьер; в темноте зажигаются электрические звезды. Это как бы мирозданье, космос, в котором двое встретились на гостиничной койке. Жанр происходящего, согласно программке, — трагифарс. (Нравится Трушкину это слово.) От «траги» в его спектакле, наверное, то, что герои так и не поженились.От «фарса» — то, что Васильева выше Райкина. Обыгрывается через каждые десять минут. Или еще: одну сцену Райкин проводит в падающих брюках. Жутко остроумно. Или такая деталь имиджа героя: он все время достает частую гребенку (в народе ее называют «вшигонялка») и судорожно причесывается. Персонаж одного спектакля БДТ (вспоминается невольно, ведь все происходит «Там же», на этой сцене) постоянно обнюхивал пальцы, а этот расчесывается. Эффект тот же.

«Вишневый сад». Фото из спектакля.
Фото В. Баженова

Не стоит стыдить и презирать публику за то, что ей нравится спектакль Трушкина. В пьесе Слэйда и впрямь много забавных положений и остроумных реплик. Есть чему смеяться. Райкин и Васильева хорошие актеры и должны привлекать публику. Правда, играют они в этом спектакле если не плохо, то бедно, мелко. Разменивают роли на трюки с гримом и костюмом, на «штучки». Такие актеры могут или прикрыть собой огрехи режиссуры или наоборот выявить их, как здесь: в рассыпающихся мизансценах Трушкина даже сверхпластичный Райкин теряется. Остается пожалеть, что публика, привыкшая к халтуре, не замечает ее и в театре. В такую публику легко, как в масло, забивается очередной гвоздь сезона.

…ПРОГУЛКА ТРЕТЬЯ.
«А ЭТИ ВСЕ «НОСЫ?
— Я ИХ БЕРУ ОБРАТНО»

Сирано. Как звучит это имя. Раскручивается, распрямляется пружина, с французским ударением на последний слог. Сирано.

Сирано. Райкин. Версия. Уж от этого точно не стоит отмахиваться, отворачиваться, фыркая и морщась. Разве можно с брезгливым выражением лица слушать стихи Ростана? «Слова, что говорят в подобные мгновенья, Почти не слушают, не понимают, но Их ощущают, как прикосновенья». Волнение понятно: я снова на свидании с Сирано.

Не дает мне покоя этот герой. Задолго до появления спектакля Трушкина меня вдруг пронзила одна мысль о Сирано, одна трактовка, одна «версия», А что, если его отказ от любви, от соединения с возлюбленной, запрет на человеческое счастье, только кажется красивым и благородным? Перед лицом Поэзии и Смерти Сирано прав. Но не виноват ли он перед Жизнью-Женщиной-Роксаной?.. Конечно, так интерпретировать можно судьбу человека — персонажа собственной жизни, а не героя романтической пьесы Э. Ростана.

Но оказалось, что не только я в безлунные белые ночи так думаю о Сирано. Леонид Трушкин тоже не воспринимает его как часть художественной системы. Сирано для него — человек из жизни. А в жизни так, как написал поэт, не бывает и не должно быть. Tpyшкин, в отличие от меня, работает режиссером. Поэтому из его мыслей о Сирано получается не страничка дневника, а спектакль для публики, Это многое меняет.

Трушкин, как и я, проникся сочувствием к Роксане, эта бедная женщина в пьесе выглядит полной дурой, ведь так? Пятнадцать лет ничего не понимать, не видеть в упор, не слышать. Подумать только: мало того, что не узнала поэтический стиль своего кузена в любовных посланиях, так еще и голос его не отличила от голоса возлюбленного Кристиана. Так не бывает, решил режиссер. Женщину жалко, да и актрисе как остаться очаровательной, играя такую тупицу? Трушкин в гневе отбросил пьесу. Вот придуманная им новая, очень правдоподобная история. Роксана и Сирано где-то вместе росли. Юноша-фехтовальщик и девушка-амазонка. Он влюбился в нее, но молчал из гордости. Она кокетничала. Потом в их жизнь и, на свою беду затесался Кристиан. Взбалмошная девица решила вступить с ним в роман, в заодно заставить ревновать своего друга детства. Почему ей это вздумалось? Наверное, потому, что все должны быть у ее ног. Очень скоро Роксана догадалась, кто пишет ей письма и, конечно, узнала Сирано под балконом. И замуж она хотела выйти только за него, все ждала — вот он сейчас обернется и скажет… Но он стоял, втянув голову в плечи, и гак и не признался. Тогда она ему назло обвенчалась с Кристианом. Но на войну она приехала только к Сирано, на Кристиана даже не взглянула ни разу. И всё бы у них было хорошо, только разделила их смерть Кристиана. В прямом смысле: тело его рухнуло между ними. Несчастный юноша долго целился в соперника, но так и не смог в него выстрелить и сам застрелился. Вот и все.

Это очень понятая и очень печальная история. Знаете, как Роксану и Сирано жалко, когда они над телом Кристиана руки ломают и грозят небесам… Только ведь, сами виноваты. Ему надо было не прятаться, а ей не вредничать. Поговорили бы по душам, и все бы сладилось.

Режиссер верен избранному способу контакта с пьесой. Ведь то, что он сделал с «Сирано», намечалось в «Вишневом саде». И тогда под известный текст подкладывались другие мотивы, переигрывались мелочи, детали, интонацией или заменой объекта переворачивался смысл реплики. Здесь переигрывания кардинальнее, но подход тот же.

Спектакль движется центральной любовной историей. В ней состоит ВЕРСИЯ режиссера Трушкина. Все остальное выглядит вполне традиционно, даже банально. Только катится всё скорее, чем обычно в «Сирано де Бержераке». Играется конспект пьесы на одно отделение. Как всегда у Трушкина: ударные фрагменты и паузы для переодевания (костюмы меняет Роксана).

К.Райкин (Джордж). «Там же, тогда же».
Фото В. Баженова

В том, что не касается любовного треугольника, спектакль Трушкина начисто лишен индивидуальности. Снова использованы расхожие приемы. «Театр в театре» видели сто раз. На сцене — театральный портал и бело-золоченые с голубой обивкой (и это — в БДТ!) ложи. Внутри портала меняются картинки и лестничные конструкции из металла. Так было в «Сирано» Малого театра. В финале падают листья. «Мадам, уже падают листья!» — это не их пьесы? Нет, там другая реплика, но эти листья падают во всех версиях «Сирано», и включая телевизионную. Зачем тратить фантазию, здесь можно по тексту… Имеется неисчислимая массовка: и развязные гасконцы, что-то орущие хором, поэты, театралы, монашки и проч. В массовку входят Ле-Бре, Рагно с семьей, Вальвер и даже де Гиш. Общие места принято пропускать.

Чуть не забыла. Есть еще часть «версии», связанная с носом Сирано, Носов героя три. Первый, накладной, длиной полметра. Им гасконец дразнит посетителей «Бургундского отеля». Второй — тоже не настоящий, но с ним герой живет до самой смерти. И наконец третий — подлинный нос Райкина. С ним-то он и остается посреди звёздного неба. В луче прожектора — только его лицо, а вокруг — иллюминация. (Судя по спектаклям Трушкина, над Францией гораздо больше звёзд, чем над Америкой).

Версия Трушкнна не про то, как сталь звездой. Но есть еще «звезда» — Константин Райкин. И про него надо говорить отдельно и сменив тон.

Райкин, конечно, не играет поперек версии. Он ее наверняка вместе с Трушкиным сочинял, она ему нравится. Но он, как Васильева в «Вишневом cадe», играет «больше», шире, глубже версии. Многие серьезнейшие проблемы роли актеру приходится решать самому, так как режиссер их пропускает. Неприкрытость артиста особенно заметна в тех сценах, которые Трушкину вовсе не интересны, но выкинуть которые он просто не посмел. Так, программный монолог «Спасибо, нет! » прочитан горячо, нервно, но как бы ни о чем. Общий протест.

Райкин играет темного Сирано. У него тяжелый взгляд и тяжелое сердце. Он неутомим в своем озлоблении на всех и вся. Его неприятное остроумие ранит, а не веселит, его гибкая фигура змеится по сцене, шипит, как язычок черного пламени. Он кружит и застывает, взмывает и падает. О, как дьявольски он обхаживает Кристиана, искушает, соблазняет. Договор с чертом, не иначе. Только Фауст, то бишь Кристиан — уж такой невинный телок — соблазнять его не стоит труда.

Райкина-Сирано ломает и мучает страшная сила. Любовь с Гордыней дали адскую смесь. Страсть пополам со стальным холодом. Райкин замечательно сыграл сцену под балконом, где страсть берет верх. Горячим потоком рвется, из груди, проливается светом от лица, слезами. Он, конечно, поэт. Несдерживаемые стихотворным размером его темперамент и энергия сожгли бы все вокруг. Он желчен, «горд, мстителен, самолюбив». Сирано-Райкин одинок, и его одиночество не взывает жалости.

Что ж, версия. Райкин. Сирано.

Интересно, что недавним петербургским Сирано был тот же Александр Марков, что играл и в спектакле по Б. Слайду.

Как ни странно, на последнюю по времени «прогулку» Трушкин вышел более легкой походкой. В его «Сирано де Бержераке» больше раскованности и обаяния, чем в двух первых спектаклях. Те уж слишком хотели понравиться, щегольнуть, «Сирано» Трушкина — самый искренний его спектакль. Нет напряженной рекламной улыбки. И это трогает.

Есть на что надеяться. Ведь через год, в то же время к нам опять приедет режиссер Леонид Трушкии, мы принарядимся, как на бал, и при свете множества электрических лампочек встретимся вновь.