Дж. Б. Шоу. «Цезарь и Клеопатра». Театр им. В. Ф. Комиссаржевской.
Режиссер Александр Белинский

Вообразите себе: горячий песок, прохладный дворец, шорохи в его темных галереях, полумрак внутренних помещений и пряный фимиам, курящийся над алтарями. Внезапный крик. Гулкое эхо. Луна заливает террасы и пирамиды бледным светом. Бредут чередой утконосые египетские боги. У выступа стены распростерлось тело заколотого раба.

И равнодушный ко всему, взирает на земную жизнь Сфинкс, брат вечности.

А дальше, куда ни кинь взгляд, — войска. Поблескивают шлемы, сдвинуты щиты, скрипят повозки. Ползет вперед железная масса, от сирийской границы в сторону Александрии, разливается неумолимо, как лава. Ступают тяжело легионы Цезаря, день и ночь идущие по чужой горячей земле. Неоромантическая картинка имперских завоеваний а lа Киплинг.

Вообразите также, что война — дело вполне прагматическое. Похожее на бизнес в конторе. Ни слава, ни подвиг, ни патриотические речи не ценятся в ней более, чем умение управлять и находить выгоду для себя и для партнера противника. Убеждать словами, а не войсками. Никогда не терять головы. И ни к чему не относиться всерьез.

Рецепт величия выписан Шоу. Здравомыслящий Цезарь только исправно ему следует. Он снисходителен к бедной человеческой природе. Он внимателен к окружающим и не требует от них больше того, что каждый из них может дать. Он знает, что жизнь — это искусство возможного, а не желаемого, — и ничего не принимает всерьез.

Даже собственное существование и собственное величие, что выдает в нем человека на редкость умного. Впрочем, его отчасти огорчает плешь на голове, которую приходится прикрывать теперь лавровым венком, — скорее из уважения к имиджу, чем по велению сердца.

Подозреваю, что он тайный двойник самого Шоу.

На переломе веков культурное сознание, порядком утомившись от оптимизма, стало выказывать ощутимое раздражение к прогрессу вообще, к светочу прогресса — разуму в частности и ко всеобщему happy end’y в лоне мировой гармонии. Шел новый век, и среди немногочисленных его героев выступал Homo ludens, играющий всеми и со всем. Война ли, политика, искусство, мысль, любовь или мораль — все ипостаси человеческого в бытии стали игрой, всеобъемлющей тотальной игрой, мало обращающей внимания на проблему «серьезного». Главное, ничего не принимать всерьез. Ведь чем несерьезнее, тем подлиннее. Отчего не превратить интеллектуальные упражнения в игру ума? Отчего не насытить их изящнейшими парадоксами?

Между полюсами разума и игры существует драматургия Шоу. Между полюсами игры и здравомыслия, ludens и sapiens, и в соединении этих крайностей живет герой Шоу Кай Юлий Цезарь.

Разумеется, он не теряет голову от любви к юной Клеопатре, поскольку вообще не привык ничего терять. И не любовью движется эта история, целиком построенная на философском столкновении цивилизаций. Старый Цезарь — предзакатный Запад — мудрость культуры, уже утомленной отсутствием тайн, рефлексией и игрой. Нежность к девочке-царице? О да. Кто ж не пленится своенравным царственным ребенком? Кто не восхитится еще не выросшим из детства миром, страной наивноромантической и кровожадной одновременно, не знающей слово «надо», а только «хочу», не мучимой временем, где мифы и сказки управляют делами царей, а человеческая жизнь не стоит ни гроша?

На склоне дней мы все так трепетно относимся к детству.

По-видимому, сентенция известна Цезарю давным-давно. Чтоб не умиляться попусту и не терять времени даром, он предпочитает это детство немного овзрослить, добавив психологии, иронии, рассудка и собственного примера, а Клеопатра оказывается способной ученицей.

С.Ландграф (Цезарь) и Т.Кузнецова (Клеопатра).
Фото Ф.Титова

Однако массе не до красот философии. Масса, как сказал философ, брыкается и не разумеет. Она думает о конкретных вещах и таких же конкретностей ищет на сцене. Естественно. Ведь ей неведомо иное отношение к жизни кроме практического. Она требует «узнавания» своих повседневных чувств, слепленных по одной модели житейских историй и ходовой достоверности. Она, эта масса из зала, в сущности так же лицемерно добропорядочна и склонна к развлечениям, как английский обыватель времен Шоу. Прошу внимания: обыватель — качество не отрицательное. На нем, как известно, мир стоит, и гражданское общество держится. Если же высоколобый интеллектуал Джордж Бернард пытается нарушить его комфорт, вызвать его раздражение и разломать основы добродетели, то режиссер Александр Белинский этого не позволит.

Мыслитель, скажи что-нибудь веселенькое.

Наш обыватель, наш уважаемый зритель желает знать «о жизни порочной женщины», и ничто другое его сейчас не манит. Поэтому возможные разнообразные политические, интеллектуальные, социально-детерминистские или метафорические решения отметены как непригодные. Спектакль не похож на экономический памфлет и равно далек от психологической драмы. Персонажи и сцены, утяжеляющие бездумное порхание фабулы, решительно убраны режиссером. Зрелище войск и железная мощь римской державы, управляемой спокойным посмеивающимся человеком, романтические звезды египетской ночи и детские тайны александрийского дворца, противостояние и борьба атмосфер — остались только s воображении.

На сцене представлены пара фанерных ящиков, позаимствованных с ближайшей детской площадки (художник — Т. Тараканозак) и четыре стражника, по совместительству служащие рабами, а если понадобится — солдатами римской гвардии, с секирами, нарочно вырезанными из папье-маше, дабы никто не усомнился в том, что они просто елочные персонажи. Воздух изгнан. Пространство разрежено. Это все та же непреображенная сцена Театра им. Комиссаржевекой. привыкшая к типовым интерьерам. Пространство коммунального толчка, из которого вынесли мебель в связи с переездом. Оно неподвижно. Ни редкие перемены света, ни навязчивые фронтальные мизансцены не придают ему биения жизни.

Семейная комедия в провинциальной эстетике поздних шестидесятых празднует свой триумф.

Актер надежно служит тексту и, послушный режиссерской воле, внятно проговаривает реплики, попутно превращая их в эстрадные репризы. Учитывая тяготы инфляции и дефицита, экономней было бы публично прочитать пьесу по ролям или представить ее в концертном исполнении, одолжив идею у оперного жанра. Семантический смысл оставленных в сценической редакции слов от этого вряд ли изменился. И остроумие Шоу не пострадало бы. Ведь в данном случае важно не как, а что. Ни капризно-монотонные интонации Станислава Ландграфа — Цезаря, ни рыжий парик Ефима Каменецкого — Потина, ни легкая манерность Татьяны Кузнецовой — Клеопатры не способны испортить удовольствие от текста Шоу. Зал смеется. Спектакль резво подскакивает на изящных поворотах хорошо сделанной фабулы. Да здравствуют Рацер и Константинов! Тени патриархов советской комедиографии, так нежно любимых зрителем и так тонко этого зрителя чувствующих, осеняют сцену своим незримым присутствием.

Бог с ним, со строптивым англичанином. Пусть почивает в мире, не мешая нам веселиться вовсю. Режиссер и зритель нынче интеллектуально безответственны.

Я не о профессиональном умении говорю, о состоянии общественного сознания героя.

А вы рассуждаете о сведении высших слоев бытия к низшим? Упрекаете в игре на понижение?

Зато добавлено квазиромантического флера со «страстным» поцелуем в финале, и пришита лирическая стихия, ознаменованная вальсом из «Золушки» Прокофьева во всех патетических местах. (То ли Клеопатра повторяет судьбу Золушки, то ли лысый Цезарь похож на принца — в глубокий этот замысел мне проникнуть не удалось.) Впрочем, музыка чувствительная и приятно ублажает слух. Без необременительной любови, без уютненького, как кисея на занавесочках, флирта, без прочей знакомой атрибутики — разве вечер в театре покажется зрителю «милым»?

Обласканная и разнеженная, в антракте публика продолжает свои повседневные занятия: читает газеты, рассказывает анекдоты, сплетничает. «Ты знаешь, я видела на днях твою Валентину Васильевну, она хвастается, что похудела на шесть килограммов, но ей совсем не идет». Далее следует подробное описание Валентининых морщин. Той же меркой знатоки ее прелестей оценивают прелести спектакля.

Какая очаровательная история! Он был слишком стар, она молода, он просто испугался… Вы понимаете, в его возрасте это был бы рискованный шаг… Но царица — прелесть…

Выражаясь предложенным языком, царица, действительно, прелесть. Нечто, существующее вне текста и помимо героини Шоу, давно названное сценическим обаянием, живет в Татьяне Кузнецовой наперекор отвердевающим штампам и небрежным костюмам «на живую нитку». Блестят глаза. Наивно и вкрадчиво звучит голос. В наклоне головы и в интонациях порою проскальзывает истинность. Надолго ли?

Я «оглядываюсь кругом — и недоумеваю».

Мне говорят, что режиссер Александр Аркадьевич Белинский — автор незабываемых капустников 60-х годов. (Вот откуда репризная эстетика!) Что он непревзойденный мастер телевизионных балетов. Что он издал замечательные книжки. Что он снимает фильм с Галиной Вишневской.

Возможно, возможно… Успех будет вместе с ним. Да. Но «посоветовать начинающему критику быть менее критичным то же самое, что посоветовать молодому Ирвингу играть похуже».

И только в мечтах останутся: полуденный зной белых каменных улиц, шепоты древней ночи, рев толпы, поступь тысячи ног и громовой привет: «Слава Цезарю!»