И. С. Тургенев. «Месяц в деревне». Открытый театр.
Режиссер Анатолий Морозов

Когда погас свет и сверху упало облачко с чертами Гоголя, который оказался Тургеневым, актриса Письмиченко выскочила на сцену и, дразнясь, продекламировала: «свежие розы»; когда «Гоголь» уполз вверх, обнажив гостиную, через которую молча бежал ручей (тут же окрещенный зрителями Иорданом) с кокетливым плетеным мостиком через него, а справа зашумели от закулисного сквозняка проросшие сквозь стенки лианы, и Наталья Петровна, поняв, что любит, задрала в канкане хорошие ноги, и студент Петя Мелузов, т. е., пардон, учитель Леша Беляев, втянув мокрую голову в плечи, взглянул обиженным букою и одарил Верочку пойманной в «Иордане» лилией, и Верочка погрузила в цветок свой нос, и упало второе облачко с конусообразным Провалом, которым Ocтап Бендер торговал в Пятигорске*, — тогда сидящий в партере Тургенев, автор, достал бритву и вышел. В Открытом театре давали комедию «Месяц в деревне».

* Наблюдение принадлежит критику Дарье Крижанской

От комедии в спектакле Анатолия Морозова, видимо, то, что на Кате — желтый сарафан, а на ее приятеле, здоровенном слуге Матвее, — ехидная косовороточка, и в руках он вертит палку, похожую на бильярдный кий. Эти местные дзанни, обнимаясь и приплясывая, разыгрывают перед интермедийными облаками лацци в духе «Фрола Скобеева», снимая с Тургенева хрестоматийный глянец. Глянца, конечно, больше не на самой пьесе (которую молодой зритель по старой тюзовской памяти все время путает: ну, да… «Двенадцать месяцев»…), а вот на этих несчастных «розах», что от частой декламации сникли, съежились, порыжели, и в таком папиросно-зачуханном виде были нашиты на шаль Натальи Петровны артистки Кутасовой.

От комедии в спектакле Анатолия Морозова — косноязычие Афанасия Ивановича Большинцова в исполнении артиста Филатова. На голове он носит «чилиндер» Филатова — князя Дулебова, а заикается как Филатов — любвеобильный писатель из «К-к-ка-а-русели по г-г-аа-спадину Ф-фрейду». Так и ждешь, что, при появлении Верочки, Афанасий Иваныч встанет на четвереньки и брызнет под стол, как Филатов — Карлсон, который живет на крыше.

От комедии в спектакле Анатолия Морозова зажигательные танцы в исполнении помещицы Ислаевой (соло) и Лизаветы Богдановны со Шпигельским (дуэтом)! Со слов на танцы в спектакле Морозова переходят в минуты особых душевных потрясений, дополняя отчаянный брейк песенкой «Жил-был у бабушки серенький козлик». Козликом, по мысли Шпигельского — Дмитрия Баркова, является учитель Беляев, на которого разом польстились и бабушка Наталья Петровна и девушка Вера. За этими танцами до упаду (ибо артист Барков незапланированно растягивается прямо под ногами Лизаветы Богдановны) маячит, кстати, другая комедия. Лет десять назад, в окружении слуги Яши и дочки Ани, отплясывала канкан сама Любовь Андреевна Раневская Алисы Фрейндлих. На этом комедии заканчиваются. Начинаются отражения.

Н. Кутасова (Наталья Петровна) и А. Алексахина (Верочка).
Фото В. Васильева

У спектаклей Открытого театра босые лица. Это значит, что на них видны все гримасы и шрамы, оставленные вчерашней и позавчерашней премьерой. Виснут морщинами живописные задники. Не выслушав реплики, спешат на свой выход персонажи. И если в прошлом сезоне какая-нибудь бутафорская лошадка Великатова выкатывалась на сцену на десять секунд позже выскочившего из кулисы хозяина, теперь Верочка спешит на зов Натальи Петровны, хотя последняя еще не успела раскрыть рот.

Грязь накопилась и в швах мизансцен. Пролезая под огромным воздушным змеем, которого, подпрыгивая, уносят от нас Верочка и Беляев, Наталья Петровна толкает учителя локтем и вопрошает зрителей, как на новогодней елке: кто тут был, Беляев, что ли?

У спектаклей Открытого театра лица желтого цвета. Это любимый цвет театра. Цвет стен бывш. Владимирского клуба. Цвет париков и тальм «Земли обетованной» и «Газового света», «Левши» и «Талантов и поклонников». (Иногда желтый переходит в рыжий. Рыжим заляпан и «Месяц в деревне» — от сарафана и розочек на шали до локонов на шее у Натальи Петровны); наконец, это цвет никогда не заходящего солнца.

Горячего желтого солнца софитов, что с одинаковой безразличной силой греет и в аргентинских дебрях «Дикаря» над горами, и во французской «Крошке» над парфюмерной вывеской, и в имении степного помещика Ислаева, несмотря на обилие голых осенних ветвей, что складываются над авансценой в недвусмысленную виселицу. В конце концов кажется, что действие спектаклей Открытого театра происходит на какой-то одной широте, где всегда лето, через потолок прорастают лианы, а в домах стоит легкая мебель. Жилища тут строят с тонкими стенками, их можно проткнуть одним пальцем. В паре с вечно палящим светилом это смахивает на павильон, в котором какой-нибудь дон Алонсо снимает очередной сериал, перебрасывая действие из провинциальной Гвадалахары (имения Ислаевых) на шикарные пляжи Акапулько, где горячий красавец Ломбарде находит и воспитывает великовозрастного дикаря артиста Сидихина… Где там проблемам наших степных помещиков, их томлению и любви, их длинным ненужным разговорам и блеклым чувствам, что так точно выражаются у Морозова разбрасыванием по сцене искусственных цветков. Весь конфликт быстро разводится между вздорной, недалекой Натальей Петровной и тонкой, восприимчивой Верочкой. И если вожделения Натальи Петровны (такой — как ее играет Наталья Кутасова — с уральским говорком и деспотичными нотками старой ключницы) не оставляют сомнений, они грубы и всевластны, — то чувства Верочки Анны Алексахиной сложны и тонки.

Е. Маркина (Анна Семёновна) и В. Матвеев.
Фото В. Васильева

Верочка Алексахиной умеет не только изящно перебежать через мостик, отставив ручку, — ее жизнь в спектакле пронзительна и разнообразна. Она дразнит Наталью Петровну книжкой, в которую вложен цветок Беляева. Узнав о старом женихе Большинцове, начинает просто визжать от смеха. Ее тонкие руки к финалу теряют плавность движений, а речь начинает дробиться. Она сжимает кулачки и, покачнувшись, с силой толкает Ислаеву в спину. И в этом отчаянном, непозволительном жесте, драмы куда больше, чем во всех криках Натальи Петровцы, которые она испускает при приближении Ракитина. Но в картонном пространстве спектакля для Верочки Алексахиной просто нет места, и актриса невольно съезжает на знакомые ноющие интонации, которыми говорили все предыдущие ее героини. И потому — кажется: в бывш. театре им. Ленсовета второй сезон идет только один спектакль. С одними героями, ситуациями, интонациями. В этом спектакле-сериале действуют три сестры (единоутробные близнецы) — Сашенька, Верочка и Марго. Разлученные в детстве, они живут, не подозревая о существовании друг друга. У них черные кудри и волнующий голосок Анны Алексахиной. Одна — сирота-воспитанница в русском имении (Верочка), другая — начинающая актриса провинциального театра (Сашенька), третья — учительница Марго из далекой и знойной Аргентины. Несмотря на границы, они влюбляются в одинаковых молодых людей, которые втягивают голову в плечи и которых всегда бросают ради молодых длинноногих донов. (Исключением в транскрипции Морозова становится судьба Верочки, что кажется досадным недоразумением.) Есть у крошек и французский дядюшка мыловар, и сексуально озабоченная родня в Австрии, назойливо приглашающая покататься на Карусели по г-ну Фрейду. Словом, та необъятная куча периферийных родственников, что положена каждому порядочному сериалу с интернациональным названием «Любовь под липами». (Развесистое тенистое древо, успешно цветет на мексиканских и немецких почвах, имеет полное сходство с простой русской липой. В сценографии может заменить лианы и клюкву). И неважно, что эти спектакли-серии ставят разные режиссеры. «Француз» Владимиров, «сибиряк-концептуалист» Морозов, или «художница» Казакова. Их режиссерские ухищрения на сцене не затрагивают одного — Актера. С актером в бывш. Театре им. Ленсовета уже давно никто не работает.

И то, что раньше казалось данью провинциальному театру, по исторической шалости возникшему посреди Петербурга (с Вашего позволения, г-н Островский), то, что казалось закостенелым разводом по амплуа —

приподнялась на цыпочки, левую кисть приложила к груди, оттопырила губку и, встряхнув головой, гласных… (Анна Яковлевна, оборочка за гвоздь зацепилась…)

… проглотил аршин, запил чашкой отнятого у Натальи Петровны чаю, проткнул тростью кулисы (г-н Кушаков, да Вы просто душка в этой бежевой тройке…)

…натянул парик на уши, ввалился с букетом, заверещал сверлом, лопнул склянкой (милостивый государь, г-н Шевелев…)

… вкатился колобком, щипнул бакенбарду, щелкнул подтяжками, надулся и хлопнул в потолок пробкой (товарищу Филатову, артисту и гражданину…)

— теперь может, наконец, сравниться со своим зарубежно-импортным вариантом.

Где из фильма в фильм играют одни и те же артисты, и отечественный зритель с радостью и азартом следит за их перемещением в мексиканских границах. Так и за актерами Открытого театра, кажется, надолго укрепится: ну, этот «муж», «студент», «сирота», «гранд-дама» и т. д. и т. п.

И когда Открытому театру надоест, наконец, повторять провинциальный репертуар от «Крошки» до «Дикаря» — он снимет с фасада свои афиши и оставит одну. Последней премьеры Олега Левакова «Ты, и только ты…» Ведь именно так первоначально назывался знаменитый мексиканский сериал «Никто, кроме тебя», над которым плакали обе столицы. На него, кажется, и спешат сегодня доверчивые зрители в театр на Владимирском.

И только в моей памяти надсадно крутятся и звучат чужие строчки чужой статьи: «Где вы, любимые?..»

— Владимир Матвеев — измученный и несчастный Ислаев,

— Сергей Кушаков — с растерянным взглядом «борисовких» глаз,

— Анна Алексахина, Евгений Филатов, Алексей Михайлович Розанов, Евгений Баранов, Олег Леваков, Сергей Мигицко…

… где вы, молчаливые, довольные своей судьбой в театре, или недовольные ею? Ежедневно выходящие на сцену, даже если это очень не нравится какой-нибудь дуре-критику. Где вы, любимые?..

Эпилог. Год спустя в Гвадалахаре.

Из дверей белого дома с подносом в руке вышел Тургенев. На его босом бритом лице бродила улыбка.

— С вашего позволения, сеньорита…

— Поставь в спальню, Рамон.