А. Чехов. «Без названия». Театр драмы им. Ф. Волкова (Ярославль).
Режиссер Евгений Марчелли, художник Илья Кутянский
Евгений Марчелли уже ставил эту пьесу Чехова в Калининградском театре, но никаких внятных рецензий о постановке найти не удалось. Вторая попытка никогда не бывает случайной. Особенно если речь идет о пьесе «Без названия».
Юношеская драма Чехова не так устала от интерпретаций, как его великие пьесы. Может быть, оттого, что она представляет собой сто семьдесят восемь страниц текста, рыхла по композиции и даже в последней авторской редакции неподъемна для сцены. В ней есть какая-то странность, загадочность. Как будто она — конспект всего его драматургического творчества. Это грандиозное юношеское послание будущему, своего рода протопьеса.
Кажется, что Чехов черпал из своего огромного текста то, что ему было надобно для других пьес. Выхвати любого героя, рассмотри его внимательней, и обязательно из ближних и дальних лет откликнется чей-то голос: Платонов — Иванов, молодой Венгерович — доктор Львов, Софья — Саша Лебедева, дружба младшего Трилецкого и Платонова — отношения Астрова и Войницкого. В генеральше Войницевой видны черты Раневской.
Пьеса содержит и множество брошенных мотивов и сюжетов, иногда не проявленных в последующем творчестве. Она не имеет солидной сценической традиции, несмотря на то, что с тридцатых годов двадцатого века находилась в активе европейского театра. Но все это по разным причинам прошло «мимо» российской сцены. Пожалуй, только спектакль Льва Додина оставил заметный след в русской сценической истории чеховского текста.
Так же, как когда-то Додин, Евгений Марчелли активно перемонтировал текст, беспощадно сокращая его. И здесь трудно возразить: пьеса прямо взыскует сокращений и монтажа. Хотя при внимательном чтении начинаешь удивляться тому, что она ставится реже, нежели другие, более совершенные чеховские драмы. Ибо в ней гораздо резче и, может быть, по-юношески грубо определена болезнь, которой страдали чеховские герои: острое чувство бессмысленности жизни, настигающее мужчин в самом цветущем возрасте. Женщины — не в счет. Даже в самой ранней пьесе Чехов насмешливо относится к барышням и дамам, ищущим смысла. Им оставлена любовь, в лучшем случае это любовь-самопожертвование, то есть любовь, типичная для России: тащить за волосы погибающего мужчину, не разобравшись, нужно ли ему спасение.
В «Иванове» эта болезнь разобрана Чеховым подробнее и с полным пониманием диагноза. В драме «Без названия» имени у нее действительно нет, но симптомы описаны абсолютно точно. (Позже он посетует в письме постоянному конфиденту Суворину: «…У нас в душе хоть шаром покати, и эта болезнь безверия, отсутствия цели хуже сифилиса и полового истощения».)
Двадцатисемилетний учитель Михаил Платонов мучается неизвестно от чего. У Чехова есть разные варианты причин этих мучений. Тут и глупая, но верная жена, и встреча с прежней любовью, и не очень удачная карьера (всего лишь учитель — а не Байрон и не «будущий министр каких-то особенных дел»), и вскользь — жестокие фразы об умершем отце. Все это только самые первые, но все же сразу бросающиеся в глаза приметы заболевания. Но главное здесь — непомерное и неудовлетворенное самолюбие.
Марчелли, пригласив на роль Платонова своего всегдашнего протагониста Виталия Кищенко, лишил чеховского героя всего, что составляет хоть какое-то обаяние Платонова. Из спектакля убраны почти все его эффектные парадоксы, эскапады, душевные порывы и даже завидное телосложение. «Бык, настоящий бык», — с восхищением говорит младший Трилецкий (его играет породистый Владимир Майзингер) невысокому, неловко стоящему Платонову—Кищенко. Герой состарен лет на десять. Марчелли считает: «…это другая, мужская зрелая история». Учительство ему оставлено, но какой уж он учитель? Даже представить себе невозможно, чему он может учить. Единственное, что напоминает о его профессии, — школьная доска, на которой Софья пишет ужасную фразу «Он уже знает!», и безуспешные попытки мучающегося с похмелья Платонова зажечь папиросу с помощью школьных приборов и трения.
В. Кищенко (Платонов). Фото Т. Кучариной
Очень забавно, когда высокий красавец Сергей Войницев (Семен Иванов), глядя на понурого, едва живого от пьянства Платонова, плачущим голосом говорит: «Мало ему его ума, его красоты, его великой души. Ему понадобилось еще мое счастье!»
Платонов — какой-то странный миф, никак не соответствующий оригиналу. Кажется, дело в том, что все видят его глазами женщин. Ведь известно, что репутации создают и разрушают именно они.
Марчелли ставит спектакль про зрелого мужчину, потерявшего смысл жизни, но еще чувствующего ее ускользающий вкус. Разумеется, для него это «вкус женщины». Герою Виталия Кищенко оставлено только одно качество — основной инстинкт. И все его слабые усилия направлены на то, чтобы этому инстинкту не подчиниться. Платонов пытается не изменять жене, но его соблазняет генеральша Войницева (Анастасия Светлова). Он сопротивляется призывам Софьи (Ирина Веселова), но не может устоять перед ней. В финале, корчась от похмелья, едва стоя на ногах, он все равно тянется к пышному бедру Грековой (Евгения Родина).
Марчелли обнаруживает мужскую душу в том самом месте, которое и обозначает принадлежность к мужскому роду. Есть в Платонове то, что отличает его от всех мужчин, составляющих это летнее общество. Он не умнее, не благороднее и не честнее их. Он дерзок до хамства, он не порядочен, да еще вдобавок ко всем его «достоинствам» и антисемит. Но он настоящий самец, который мгновенно отзывается на призыв самки. И это чувствуют все. Мужчины ощущают его превосходство, женщины — непреодолимое желание добиться его.
Платонов даже мучается чуть-чуть, пытаясь отогнать от себя любовные наваждения, но устоять перед напором таких женщин невозможно. В этом спектакле все героини — красавицы. Здесь есть даже некоторый перебор, потому что тогда все слишком понятно и объяснимо. (Но не сетовать же на то, что в труппе много красивых актрис?!) Герой бросается на призывы, стыдясь, но только в такие моменты, чувствуя себя живым, только в эти минуты веря, что еще все возможно. Он грешит, кается и тут же грешит еще больше, доводя себя до омерзительного состояния. Роль построена виртуозно — здесь какой-то удивительный договор режиссера и артиста в их общем взгляде на героя. Кищенко способен на мгновенное ироничное, даже язвительное остранение. И на такое же мгновенное возвращение в роль.
В начале спектакля мы видим человека, чье душевное равновесие очень зыбко, но все-таки существует. Ударом оказалась встреча с Софьей Егоровной, женой его друга Войницева. Увидев ее глазами себя и свою жизнь, Платонов уязвлен и взбешен. В сцене с Софьей и происходит драматический слом, понимание, что жизнь-то пропала. Он оскорбляет и провоцирует все общество. Даже старый демагог Петрин (Валерий Квитка), обидевшись, вдруг бьет Платонова газетой по лбу и по щекам. К финалу мы видим человека, который сам себе омерзителен, но не может остановиться. Марчелли и Кищенко выстраивают совершенно мужскую, грубую историю.
А. Светлова (Войницева), В. Кищенко (Платонов). Фото Т. Кучариной
Сцена из спектакля. Фото Т. Кучариной
Но не только судьба Платонова интересует режиссера. В этом спектакле безжалостно препарированы все герои. Сочувствия нет, но ведь скальпель и жалость несовместимы. Здесь у всех обострено желание жить, но никому не дано понять — зачем? Жену Платонова Сашу играет Александра Чилин-Гири. И как ни пыталась опростить ее художник по костюмам Фагиля Сельская, все равно — она красивая счастливая женщина, никак не похожая на простушку и «на самую умную из всех мух». Веселая и грубая любовная игра с ней — одна из лучших сцен в спектакле, в целом наполненном иронией и сарказмом. Ее сцена с мучающимся от собственной мерзости Платоновым, обреченность ее любви к нему и понимание, что все погибло, сыграны так щемяще нежно, что становится понятна фраза Платонова: «Я свою Сашку и за миллион не продам». Но все же продал, и не раз. И не за миллион, а так — из похоти.
Анастасия Светлова играет генеральшу Войницеву остро, иронично, правда часто пользуясь красками, которые уже были в предыдущей роли (Екатерина Ивановна в пьесе Андреева). Героиня одержима ощущением иссякающей молодости, жизни, уходящей, как песок сквозь пальцы. Она здесь сродни Платонову своей готовностью преступить от тоски пределы приличий. Дерзко и смешно поставлена сцена ее прихода к дому Платонова. Войницева мурчит, как мартовская кошка, умирает от желания немедленно заполучить его. Поет романс, стелет шаль, призывает. Только что ускакавший в окно за Сашей, Платонов немедленно возвращается. Застигнутый врасплох появившейся в окне женой, он стоит на коленях, слушая романс, который подхватывает и она, да еще и предлагает выпить холодных сливок. Невозможно поверить, что Саша ничего не понимает. Кажется, они обе в тайном заговоре, и романсовая перекличка — это какой-то военный сигнал. Все женщины тут ведут войну за него. И только жена действительно любит.
Софья в исполнении Ирины Веселовой прелестна и бездумна, как мотылек. Если следовать известной классификации, то молодая актриса играет «прелесть какую дурочку», хотя точнее для этого спектакля было бы играть «ужас какую дуру». Замороченная идеями эмансипации и жаждой подвига, эта героиня и архетипична, и современна. Всегда в России рождались такие опасные девушки, которые, начитавшись книжек, хотят то работы, то новой жизни, то спасти кого-нибудь, то мужу изменить. Беда с ними!
Актрисе в этой роли не хватает иронии, точного отношения к образу. Сцена ее прихода к Платонову построена режиссером почти как фарс. «Я сделаю из тебя человека!» — говорит храбрая девица Платонову, допившемуся до скотского состояния. Видно, что пьет он давно и планомерно, как умеют пить только русские, добиваясь если не смерти, то хотя бы цирроза печени.
Все женщины приходят к нему по очереди, все в современных черных костюмчиках и пальто, все деловитые, готовые к спасению, настоящее женское МЧС России. Умная Войницева слепа так же, как доверчивая Саша и как глупая Софья. И тоже жаждет спасать: «Если уедешь, то со мной!» Потому что жизнь уходит. И плачет она пьяными слезами, и жалуется по-бабьи на жизнь, так обманувшую ее. Саша, пришедшая сообщить о болезни сына, уже готова простить ему генеральшу, но потрясена тем, что есть еще и жена друга. Он же желает только одного — чтобы его оставили в покое.
Марчелли выстроил действие как быструю смену эпизодов, так что рыхлый текст подсобрался и получилась галерея женских типов, ничуть не менее смешная, чем галерея мужских. Мужчины же выставлены напоказ уже в самой первой сцене: все стоят вдоль противопожарного занавеса в утомительном ожидании завтрака. И все что-то лепечут, сплетничают, перешучиваются, острят, задираются, а в это время рослые здоровые работники носят и носят мимо них еду куда-то за сцену, и каждый провожает их голодным взглядом. Одеты все нелепо (по этой части Фагиля Сельская большой мастер). А когда занавес наконец поднимется, то в глубине будет голубое небо, безлюдье, белый стол, уставленный бутылками, и Грекова в шлеме и с пушкой, устраивающая опыты. Это еще один типаж — будущая ученая дама. Ее и Чехов не пожалел, а уж Марчелли и вовсе высмеял со всеми ее комплексами, слезами, полуобморочными истериками.
С. Иванов (Войницев), В. Кищенко (Платонов). Фото Т. Кучариной
Весь четвертый акт словно формула классического чеховского спектакля. Художник Илья Кутянский меняет не места действия, а пространства для игры. Игра же все время разная, как будто предлагающая разные типы чеховского театра. Поддерживает ее и музыка Игоря Есиповича, которая проявляет театральные смыслы, комментируя действие самым неожиданным образом. Иногда весьма насмешливо, иногда театрально, а то вдруг предлагая музыкальную цитату из Шопена. Словом, художник и композитор тоже сговорились. В финале Кутянский выстраивает голубую полусферу, замыкая ею пустое пространство. Здесь мечутся женщины в роскошных платьях, в которых вообще-то чеховские героини не ходили. Это как будто сегодняшнее представление классического театра о прекрасной жизни в умирающих русских имениях. Как в черновике, звучат прообразы будущих фраз: «Жизнь моя пропадает… пропала жизнь… были торги, как вам известно… не я купил именье… на мое имя только… жить можете сколько угодно, хоть до рождества… не нужно мне новой жизни, мне и старой девать некуда…». Все что-то говорят, звуки и голоса сливаются в каком-то странном хоре, никто никого не слышит. Словом, «как все нервны!»
Платонов приходит сюда как больной, погибающий зверь. В белых подштанниках, в запахнутом пальто, полусумасшедший, он, шатаясь, стоит перед Войницевым, который кричит на него из-за плеча генеральши, а она почти рот в рот выкрикивает Платонову про свое. Кричат они так, что начинают кашлять. А он, собирая вокруг себя стулья, чтобы лечь, успевает пообещать Грековой уехать с ней (она ведь тоже рада спасти его), увидеть фортепьянчик на груди у Войницевой, оплакать и воскресить Сашу. Не успевает только одного — понять, что его убили.
Кищенко замечательно играет эту сцену. Платонов падает после выстрела Софьи, уже лежит прикрытый пальто. Уже все произносят монологи над его телом. И вдруг в страшном броске он вскидывается высоко вверх, падает на колени, снова вскидывается и нелепыми страшными бросками бежит по сцене. Так бежит по двору петух с отрубленной головой, так прыгает из стороны в сторону подстреленный заяц. Смотреть на это страшно. Но Платонова не жаль.
Как не жаль уже всех болеющих этой бесконечной русской болезнью, названия которой никак не могут придумать. Остался только пиетет перед страдающими ею чеховскими героями. А между тем великий насмешник через одного из несимпатичных ему героев позже и рецепт выписал: «Дело надо делать, господа!»
Март 2012 г.
Комментарии (0)