Прошлое протянуто в душу… Помню комнатку: в ней предметов не помню;
но — беспорядок во всем; все — раскидано, разворочено, взрыто, как… в душе моей — затрепетавшей, встревоженной, вспугнутой, потому что… бабушка, бабушка там, посиживает и набивает себе папиросы…
Не «Время женщин» — а «Время женщин» почувствовал в романе Елены Чижовой Геннадий Тростянецкий. Аналогия с давней постановкой «У войны не женское лицо», часто встречающаяся в текстах коллег (почему, кстати, не с «О вы, которые любили!..», например? Тоже ведь, по этой логике, спектакль о трудной женской доле…), вряд ли уместна. В Омске была дерзкая по тем временам попытка зарифмовать документ (более того — реальные судьбы актрис — участниц войны) с подчеркнутой условностью театральной игры; сообщить простой, сдержанной прозе Светланы Алексиевич эмоциональную приподнятость, а в итоге — тот пафос, что помог бы выразить восхищение театра женщинами, прошедшими подлинный ад военных лет. Произведение Чижовой — уж точно не документ. Это довольно претенциозная сказка (как говорится, «на любителя», коими оказались члены жюри премии «Русский Букер-2009»), длинная, мрачная и чувствительная. Здесь режиссеру, не озабоченному поиском материала для сценария на соискание «Оскара», всерьез интересоваться судьбой конкретной героини (какой бы то ни было, их там много) — дело неблагодарное, даже если его уж очень волнует «женская» тема и не волнует, скажем, Мольер…
Тростянецкий (он же — соавтор инсценировки, что есть лучшее свидетельство заинтересованности) если и попадает периодически в «капкан» мелодрамы, то сам тотчас же стремительно из него выскакивает. Да, событийная канва, взятая за основу для сценической версии, постоянно провоцирует: обманутая невинность, незаконное дитя, любовь и смерть… но на сцене-то? Сыгран пронзительный зачин (никаких претензий к Марине Адашевской, имеется в виду интонация режиссера, на голубом глазу назвавшего в программке части спектакля «Вера», «Надежда», «Любовь»!), все настроились рыдать — и вдруг пошло-поехало. Прозаический диалог старательно поют, как в опере, либо произносят с постными физиономиями демонстративно нейтральным речитативом. Хохмят, развлекаются. Держатся за палку, как за поручень, — готов эпизод «давки в автобусе», это что, уже эстрада? Красавица Тоня (Нина Александрова) с пионерским задором отчитывается перед залом, будто на собрании, — правда, в какой-то момент персонаж перестает быть однозначным и пионерка с плаката обретает плоть и кровь… вот и фирменный прием Тростянецкого, любителя метаморфозы! Тем обиднее, что весь третий акт задача актрисы — однообразно и утомительно «умирать». Зато блистательная Ирина Соколова дает мастер-класс сидящим в зале студентам драмфака, как надо играть «всехнюю бабушку», то есть бабушку каждого зрителя в зале, и от психологической достоверности ее образа, ощущения чего-то родного и теплого буквально мурашки бегут по коже, — но тут же на сцене кто-то дергается киборгом, громыхает музыка, плавают вверх-вниз металлические конструкции, безвольно болтаются на них искусственные тела «семи повешенных» рабочих, жертв молоха — завода-гиганта…
Сценография Олега Головко в вынужденных условиях ДК им. Горького существует до странности амбивалентно: с одной стороны, затерянный в металлически-пустом пространстве «островок» быта помогает достичь нужного зрительского впечатления; с другой, когда уже метафора считывается, у зрителя возникает желание разглядеть внимательнее комнатку, обои, чашки, скатерть… как бы «придвинуть» все это поближе — в конце концов, вглядеться в лица героев! — не получается. На крупный план и громкий голос (под аккомпанемент оркестра) здесь имеют право лишь фантомы: гротескный Женсовет, сюрреалистическая фигура Никиты Хрущева (Сергей Лосев), буквы, с бездушным треском пишущей машинки складывающиеся в слова из истории болезни пациентки Беспаловой, панорама Красной площади… Подлинное здесь — маленькое, как безмолвная хрупкая девочка…
Получается, что слово «ирония» будет недостаточно сильным, «юмор» — неточным, «отстранение» — банальным… К тому же одним определением этот спектакль не исчерпывается. Беллетристику современной писательницы Тростянецкий азартно рвет на куски, грубо сшивает их «на живую нитку» в произвольном порядке, откровенно любуется одним персонажем
(браво, Василий Реутов, давно не было у нас на сцене таких еврейских врачей!), рисует на другого ядовитую карикатуру… во всем этом есть что-то отчаянное, агрессивное и вместе с тем исповедальное, возможно даже сугубо личное.
Сюжет спектакля не мелодраматичен (хорошо, не
только мелодраматичен!) — он, рискну предположить,
скорее окрашен в ностальгические тона. Думаю, перед
нами своеобразный набросок к не написанным (не поставленным?..)
еще мемуарам, темпераментный, сбивчивый
монолог не проявленного в сценическом тексте
«лирического Я»… Настоящая «ленинградская история» — это он и есть, рассказ о городе, начавшийся
еще в «Портрете» на Малой сцене ТЮЗа лет девять назад.
Если угодно, это причудливые картины памяти ростовчанина,
когда-то с южной горячностью влюбившегося
в Ленинград, в БДТ
Лишь в памяти все одновременно, все вперемешку. Немой призыв «Слушай, Ленинград!..» (эффектное решение с сурдопереводом — из тех, над которыми театроведы всегда издеваются, но забыть не в состоянии) обращен к городу, которого нет и никогда не было. Потому и попытка «воскресить весь тот мир», заявленная цветаевской строкой в эпиграфе к спектаклю, безусловно, обречена — и вместе с тем не может не удаться. «Время…» Тростянецкого в БДТ каждый раз с третьим звонком будет начинаться с нуля.
Апрель 2012 г.
Комментарии (0)