АРБУЗ И ГОЛУБИ

БЕРЛИНСКАЯ ПОСТАНОВКА: «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН»

«Евгений Онегин» по А. С. Пушкину. Театр «Шаубюне».
Режиссер Алвис Херманис, сценография Андриса Фрейбергса и Елены Жуковой

Первое, что узнают немецкие зрители о Пушкине, придя в Schaubuhne на спектакль Херманиса, это то, что у Пушкина до женитьбы было 113 возлюбленных. (Некоторым слово «Puschkin» знакомо по названию водки в немецких супермаркетах…)

Зрители решают, что это смешно, и смущенно хихикают: действительно — им будто читают со сцены бульварную газету «Бильд», иллюстрируя чтение проекциями портретов русских красавиц XIX века и изображением самого Пушкина, который, согласно комментарию, «был страшный, как обезьяна». Не думаю, что это самое важное в пушкинской биографии и поможет литературно не подготовленной публике понять особенности романа «Евгений Онегин». Но и анекдоты Хармса тут тоже не пришлись бы ко двору.

Впрочем, сама идея поставить пушкинский роман в стихах как историческую реконструкцию жизни и быта того времени достойна внимания и интереса, так же, как скрупулезное вживание актеров в роман через погружение в «Беседы о русской культуре» и комментарии к роману «Евгений Онегин» Ю. М. Лотмана. На это способны не все западные студенты-слависты. Пушкинская история Евгения и Татьяны известна на западе по опере (кстати сказать, многие немцы искренне удивляются и тому, что сказку «Щелкунчик» написал Э.-Т.-А. Гофман, а «Петер И. Чайковский» — только музыку к балету). То есть просветительская миссия Херманиса и берлинских артистов — верный путь к умам и душам пришедших на спектакль. «Что» и «почему» поставлено, не вызывает вопросов и недоумения, в отличие от того, «как» поставлено.

Зрительный зал воспринимается как зал музейный: сцена лишена глубины, по всей длине авансцены — экспозиция интерьеров пушкинской эпохи, детская перетекает в гостиную, далее онегинская библиотека и модный кабинет, кусочек сада со скамейкой в розах и комната Ленского. Аутентичная мебель, безделушки, книги настраивают на абсолютную академичность происходящего и на то, что эти многочисленные «ружья» таки пальнут…

Сцена из спектакля «Евгений Онегин». Фото T. Aurin

Пятеро современно одетых актеров уютно и непринужденно располагаются на этих креслах, козетках, диванах и начинают развлекать публику близким к тексту пересказом Лотмана, постепенно переходя на стихотворный пушкинский текст.

Вот сестры Ларины объясняют назначение панталон, нижних юбок, корсета, облачаются на наших глазах во все эти предметы туалета — и сразу меняются их пластика, походка, осанка. Попутно нам сообщают шокирующие подробности о гигиене того времени, вернее, об ее отсутствии: в бальных залах воняло, мылись все «под декольте», волосы оставались грязными месяцами… Нам рассказывают про блох, гнилые зубы, ужасы о менструациях и родах. Как будто в Европе было иначе! Но воспринимается информация буквально — привет, «немытая Россия»!

Вот молодой человек пудрится, надевает смешной высокий парик с «коком» и старается правильно завязать шелковый галстук: перед нами Онегин за утренним туалетом. Вот мешковатого Ленского затягивают в корсет, и он еще больше походит на неуклюжего медведя (интересный ключ к роли и разгадка сна Татьяны). Вот маленького роста востренький артист, который глумился в первой сцене над донжуанским списком Пушкина, наклеивает бакенбарды, кудрявый парик, вроде как перевоплощается в поэта-рассказчика, но уж больно карикатурно…

Постепенно музей превращается в театр, а музейные работники в артистов, но отношение их к персонажам несколько отстраненное, брехтовское. Письмо Татьяна напишет, отвлекаясь на разъяснение зрителю, почему пишет по-французски и отчего «она порусски плохо знала». В сцене на скамейке та же Татьяна тянется к Онегину, он выскальзывает из объятий, укладывает ее на бочок и заботливо прикрывает розами. Такой вот усадебный грустный роман.

Увлекшись деталями и достоверностью быта, Херманис со товарищи устроили ловушку самим себе: для тех, кто хоть немного разбирается в истории русской живописи и русской жизни, понятно, что опять все происходит «под развесистой клюквой». Откуда, например, в России арбузы в Татьянин день, 25 января? Хотя действию этот арбуз помог неимоверно! Ленский, который и арбуз-то взрезать не может, только гоняет по блюду (с ножом не умеет управиться), — замечательный штрих к образу «медведя». Онегин приглашает танцевать Ольгу, протягивая ей кусок арбуза. Она принимает этот кусок, держа еще и свой, который не доела, и идет танцевать, с недоумением оглядываясь — куда ей два куска сразу? Этой сценой без слов дан характер Ольги. А Татьяна, которая думала, что Онегин идет приглашать ее как именинницу, теперь, вплоть до сцены убийства Ленского, будет сидеть за столом и есть этот несчастный арбуз. Молча давится, обливается розовым соком, но мужественно режет арбуз на куски и ест. Но скажите мне, при чем тут возникающая проекция «Купчихи за чаем»? Где Пушкин и его герои и где Кустодиев?

А вот пресловутое вишневое варенье, которое варят в каждой опере, у Херманиса «работает»: барьер между дуэлянтами определяют две банки с вареньем, а вслух вспоминают историю дуэли из «Выстрела» (как граф ел черешню и косточками поплевывал). Убив Ленского, Онегин вскрывает банку, зачерпывает варенье, медленно ест, рассматривает окрашенные красным руки и решает уехать. Но зачем и почему в сцене дуэли возникают саврасовские «Грачи прилетели»?

И загадка из загадок: что общего между Татьяной в онегинском кабинете на шкафу и княжной Таракановой (иллюстрация к фразе «Уж не пародия ли он?»)?

Художника судят по законам, какие он сам выбирает. Попытка «объять необъятное» привела в результате к поверхностности. Невозможно говорить сразу обо всем на свете, погружая зрителя в смысл литературного произведения, пытаясь мимоходом рассказать и о личности автора, да еще загромоздив интересным, но бездействующим антиквариатом сцену.

Отсутствие четвертой стены и обращения к залу привели к заигрыванию с публикой. Особенно обидно, что грешил этим исполнитель роли Пушкина. Пошлый, скабрезный — это не то же самое, что «скалозубый, нагловзорый», анекдоты ниже пояса — грубость, какой у Пушкина нет. А есть прямо противоположное высказывание поэта о Байроне в письме к П. А. Вяземскому: «Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы. Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе». У того же Лотмана, кстати, это процитировано в напутствии: не копаться в биографии Пушкина и современников в поисках прототипов.

Спектакль слишком увлекается шнурками от корсетов и правилами дуэли и не «попадает» в текст.

Приезд Онегина в Петербург, диалог с князем, которого представляет актер-«Пушкин», Татьяна в красном платье, медленно, как во сне, проплывающая вдоль всей сцены к Пушкину и садящаяся рядом с ним… Онегин ползет к ней, сдирая парик, жилет, выпутываясь на ходу из корсета. Она строга и спокойна. А на стене рядом с Пушкиным вырисовывается такой знакомый профиль — да, очень похож, и жаль, что только профиль.

Может быть, Херманис и компания просто решили идти обходным путем? Может, мне только показалось, что начался спектакль с обесценивания и романа, и Пушкина-гения? Может быть, зрители всетаки захотят хотя бы пролистать «Евгения Онегина», а потом и Лотмана заодно? Хочется верить. А вдруг.

МЮНХЕНСКАЯ ПОСТАНОВКА: «ВАССА»

М. Горький. «Васса Железнова». Театр «Каммершпиле».
Режиссер Алвис Херманис, сценография и костюмы Кристине Юрьяне

Ну да, Алвис Херманис не скрывает, что и в постановке по пьесе Горького ему очень важна работа со сценографом над созданием пространства с подробными деталями быта, в данном случае — богатой российской семьи начала ХХ века. Домашние «ангелы» и «демоны» никогда не выходят за порог, здесь и нужно искать «правду жизни», считает режиссер. Звучит интригующе, выглядит завораживающе: входишь в зал — и попадаешь на сто лет назад, как на машине времени.

Понемногу освоившись в доме Железновых, начинаешь мысленно дискутировать с создателями спектакля: так красив и узнаваем свет зимнего дня в замерзших окнах столовой, но почему-то умирающий муж Вассы живет на веранде — туда все время приоткрыта дверь, оттуда выносят горшок, там перестилают постель, взбивают подушки. Туда же, на веранду, к смертельно больному, убегают драться и громко выяснять отношения дядя с племянником и племянникова жена. Может быть, как раз там живут «демоны»?

Почему усадьба богатой владелицы пароходства похожа убранством на старую дачу?

Почему православная Васса молится, стоя на коленях на специальной скамеечке у кровати, и так же молится ее служанка Дуня?

Как работают все эти «экспонаты», кроме того, что создают историческую атмосферу? Есть такое известное упражнение-этюд «событие через обстановку», когда через предметы на площадке надо догадаться, что произошло. У Вассы, судя по обстановке, все не так уж плохо, то есть «крушения семьи» ничто не предвещает: свет, цветы, чисто, хоть и не богато. Интересны те редкие моменты, когда предметы таки начинают жить и служить, раскрывая характеры и намерения хозяев. Вот хитрая и жадная сорока-Наталья, невестка Вассы, мечтая все здесь прибрать к рукам, то присядет за письменный Вассин стол, возьмется за золотое перо, примеряя на себя роль хозяйки пароходства, то завернется в ее козью шальку, да что там, она в задумчивости даже шишечку со спинки ее кровати отвинтит и унесет с собой… Туалетный столик Вассы притягивает невесток и служанок, они постоянно что-то там ищут, пробуют румяна, брызгаются духами, может быть, примеряют на себя ее силу?

Сама хозяйка умывается довольно странно — склонившись над умывальным тазом, плещет на подмышки, за тем, макнув в ту же воду указательный палец, водит им по зубам. Затем идет затягивание в корсет и прочие подробности, наподобие тех, что были в «Онегине».

Сцены из спектакля «Васса Железнова». Фото Ю. Рёдера

В «Вассе», в отличие от «Онегина», появляется и снег, его приносят в дом на воротниках, платках и шубах, отряхивают у входа, и он тает лужицей у гардероба. Красиво и сильно решена сцена встречи Вассы с дочерью Анной: сидя по разные стороны стола, женщины примеряются, кто же сильнее, мать или дочь. «Все матери чудесны. Большие грешницы, но и большие страдалицы», — объясняет Васса…

Блестящая работа, богатая актерскими наблюдениями, — Бенни Клаесенс в роли слабоумного Павла: он болтает, ноет, заговаривается, бубнит… А общая актерская удача — сцена циничного, страшного убийства Прохора за семейным обедом, когда под стук ложек и шумное поглощение супа (а свеклу к борщу подавали отдельно! И бытовые подробности способны выбить зрителя из сценического действия…) Прохор издает предсмертные всхрипы, его тело трепыхается на полу, подмятое грузной тушей урода Павла, которого убедили в том, что он виновен в смерти дяди, чтобы отправить поскорее в монастырь.

В спектакле непонятно, почему вдруг умирает Васса, но у нее есть достойная преемница — Анна, на ней и останется этот странный дом, где добрая часть предметов так и не сыграла своей заявленной «главной» роли в этом спектакле.

Останутся живые голуби в вольерах на авансцене — их десять, по одному на каждого проживающего в доме Вассы (может быть, это привет голубям из васильевского «Первого варианта „Вассы Железновой“»?). И сидят они все по одному, воркуют. После убийства Прохора их накрывают платками, и они перестают ворковать. Это и есть домашние «ангелы»? Выходя из зала, зрители норовили заглянуть под платок — как там птички…

Март 2012 г.