Э. Ростан. «Сирано де Бержерак». Театр «Мастерская».
Режиссер Александр Баргман, художник Анвар Гумаров

Самое замечательное в этом спектакле то, что в нем четыре Сирано! Не два (а так было, например, в прекрасном спектакле Б. Морозова с Шакуровым и Виторганом, где Кристиан и Сирано невозможно, сильно, равно любили Роксану, но один был лишен дара слова и, поняв, что выиграли слова, — шел под пулю, а Сирано, осознав, что любовь Кристиана — не меньше его, замолкал на долгие годы и не признавался ни в чем Роксане). В «Сирано» Баргмана именно четыре Сирано, четыре вариации сильной истинной любви.

Нет, конечно, имя Сирано носит только один, Евгений Шумейко (и Шумейко, находящийся в той театральной форме, в которой были сыграны его лучшие роли в самом начале Мастерской).

Но его «брат и саботажник» Кристиан (Сергей Агафонов) в какой-то момент тоже из резвого дурачка превращается в печального Пьеро, в нем поселяется грусть, а значит — поэзия. Он — та половина, в которой Сирано—Шумейко осуществляет свою собственную неосуществимость. Этому Сирано с его театрально-поэтической природой, поэту Сирано затеянная игра в прятки даже по сердцу, ведь важнее всего — поэзия, рожденная любовью, закинутая голова, вторая реальность, осуществимость исключительно в слове, доходящем до адресата-читателя-Роксаны. Ему удобно: в какой-то степени Кристиан — тоже вторая реальность. А неосуществленная любовь ведь всегда сильнее воплотившейся…

Зеркалятся в спектакле Сирано и де Гиш. Это ново: Алексей Ведерников — чистый Сирано еще и потому, что нелеп и несуразен, и пьян при Аррасе он не потому, что струсил и бросил на неприятельской территории шарф, а потому, что любит, но не любим. Он появляется в последней сцене трагическим героем, несущим по жизни одну любовь — к Роксане.

Но главное открытие — это Сирано в юбке Роксана (Анна Арефьева). Простая девчонка, она и влюбляется сперва в простого мальчишку Кристиана. Но поэзия — штука коварная и заразительная, и недаром Роксана и Сирано так дружили в детстве (а детство было недавно, они очень молоды и теперь). Поэзия постепенно входит в Роксану, делая ее умной, глубокой, отважной. Роксана Арефьевой чуткий «приемник», подсевший на волну поэзии: «Я — страница твоему перу». Арефьева прекрасно играет эту неутоленную жажду по слову, опьянение стихами, и приезжает ее Роксана в Аррас — «отдать сторицей». В последней же сцене Роксана так смеется над новостями, которые докладывает ей Сирано, что непонятно, кто их них более злоязык (впрочем, озорная Роксана и вначале готова эпатировать общество наравне с кузеном). И когда, обняв ее в предсмертном монологе, Сирано мотает Роксану, как куклу, а она со слезами и смехом упивается этими минутами и обиды, и горечи, и реальной, воплощенной любви, — становится понятно: эстафетная палочка перехвачена, остается жить дальше поэт и бретер Роксана, а с нею — вся та поэзия, которая прошла через ее жизнь, впиталась, стала ее собственной и тем самым оказалась воплощенной.

Все это необычайно, здорово и вдохновенно сыграно артистами.

Эх, если б оставить на сцене только их, четверых… Ну, еще Рагно и Дуэнью — для сюжета…

Но в первом акте сцена набита массовкой. То ли это зрители Бургундского отеля, то ли артисты — не разберешь. Неугомонная режиссура достигает своего апогея, когда в кондитерской Рагно суетится группа кондитерских изделий… Как все это, по сути, чуждо той простоте и глубине, с которой сыграна история четверых, как мешают эти коллективные экзерсисы молодых артистов… И второй акт, освобожденный от ненужного дивертисмента, выступает из лучей света благородно-целостным, чистым, внятным. Он — про пути поэзии, да и всякого творчества, о котором вспоминает умирающий Сирано. А спектакль, несомненно, идет этим ретроспективным ходом, представляя собой воспоминания Сирано де Бержерака перед смертью и последним свиданием с Роксаной.