И. Стравинский. «Похождения повесы».
Музыкальный театр им. К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко.
Музыкальный руководитель и дирижер-постановщик Тимур Зангиев, режиссер-постановщик Саймон Макберни, режиссер возобновления и хореограф Леа Хаусман, художник-постановщик Майкл Левин

Театр Станиславского и Немировича-Данченко сделал хороший выбор, вступив в кооперацию с фестивалем в Экс-ан-Провансе и Национальной оперой Нидерландов: он получил в свой репертуар первоклассный спектакль «Похождения повесы», достойно спетый русскими на английском языке. Правда, эта постановка оперы Игоря Стравинского добралась до Москвы только через два года после рождения, но ожидания того стоили.

…Абсолютно белый павильон. Просто белые стены (tabula rasa — чистая доска). В углу обмякшее тело. Или спящий человек? У рампы девушка с цветами. Скорбно ссутулилась, наклонилась, положила цветы. Но вдруг улыбнулась, скинула темный плащ, негромко нежно запела — и на белых стенах проявился классический английский пейзаж, спокойный, элегически-красивый. Человек в углу блаженно потянулся и ответил девушке беспечно-ласковой интонацией. Весна. Любовь. Жизнь так прекрасна, актеры-певцы Мария Макеева — Энн и Богдан Волков — Том так молоды и голосисты, нежно нарисованная видеохудожником Уиллом Дюком природа так хороша, оркестр Тимура Зангиева так идиллично-прозрачен… Почти пасторальной любовной игре молодых людей пытается слегка помешать только обстоятельный папа Трулав — Роман Улыбин: предлагает будущему зятю солидную работу. Ну нет, фортуна подарит ему совсем другое — уверен Том!

М. Макеева (Энн), Б. Волков (Том). Фото С. Родионова

И вот оно: мелькнула чья-то тень, тут же странным образом скользнув с другой стороны… Фаустовский мотив соблазна решительно вторгся в спектакль — белая бумажная стена надорвана, в отверстии материализуется благообразный современный клерк при строгом костюме и кейсе. Ник Шэдоу. С сообщением о наследстве. Все невероятно хорошо! Оркестр ликует, Том собирается в Лондон, только нежный тембр голоса Энн—Макеевой вибрирует скрытой тревогой…

Режиссер Саймон Макберни последовательно выстраивает историю стремительного взлета, цепи разочарований и катастрофического падения молодого человека Тома Рейкуэлла оригинальными средствами театра и сложного видеоконтента, нынче узаконенного родственника сценических представлений, особенно музыкальных, практически идеально сообразуя визуальную динамику с темпоритмической и колористической драматургией Стравинского. Внешнее действие то почти замирает, то срывается в неудержимое движение, скачет галопом. Мелькают рельсы, пейзажи, урбанистические сооружения, коллажи реклам, несущиеся машины, бегущие люди — стены-экран стационарного павильона великолепно принимают на себя сложную сюиту видеосюжетов, очень точно совпадающую с характером музыки. Невольно вспоминается знаменитый чаплинский конвейер: обалдевший Том внедрен загадочным Ником Шэдоу — Дмитрием Зуевым в поток беспрерывного движения. Только здесь это поток развлечений, наслаждений, соблазнов…

Сцена из спектакля. Фото С. Родионова

Но никакие сценические эффекты не «затирают» певца-актера: он всегда в центре внимания, он главный в этой истории, где есть место поэтичности и сатире, напряженному драматизму и гротеску, прозрачной пасторальности и темной густой мути дьявольщины; но и отрешенным от пестрой суеты моментам ариозного погружения в собственные мысли. Это разнообразие красок с присутствием рефлексии, восстающей против пустых суррогатов, иногда даже изощренного психологизма — на редкость тактично сопряжено с рациональной прозрачностью и мастерской сконструированностью партитуры Стравинского.

На деле в жизни Тома фальшиво все, кроме смерти: и его любовная идиллия, которой он с легкостью изменяет, и эротические победы на уровне публичного дома Матушки Гусыни — колоритной Оксаны Корниевской, и популярность в столичных тусовках, и экстравагантная женитьба на трансвестите Бабе-Турке (ее блистательно представляет английский контртенор Эндрю Уоттс), и увлечение, чисто от скуки, благотворительной идеей осчастливить человечество — выпекать хлеб из камней. Метафора фальши всех этих затей, как и самой жизни Тома, — бумажный павильон, который на своих стенах изобразит что угодно цветистое и эффектное, но начнет дырявиться с самого начала, как только Том откажется от нормальной работы, предложенной отцом любимой. По ходу спектакля дыр все больше и больше; стены и потолок прорываются уже капитально, когда «молодая жена» Баба-Турок притаскивает в квартиру свои экзотические приобретения — голову жирафа, египетскую мумию, странного вида светильники и еще кучу всякого псевдозначительного барахла. Потом все эти сомнительные ценности будут задорого втюхиваться ловким профессионалом-аукционщиком (Валерий Микицкий) очумевшим от восторга состоятельным дуракам. А тихий медленный вынос экзотических приобретений (оркестровое вступление к последнему акту) станет метафорой краха карьеры разорившегося Тома, да и его жизни тоже.

Э. Уоттс (Баба-Турок), Б. Волков (Том). Фото С. Родионова

После этого в белом изодранном павильоне не останется ничего. Только в полу будут проявляться жутковатые дыры, а из них — руки с пистолетом, веревкой, ножом и ядом — меню, предложенное Тому дьяволом для эффективного сведения счетов с неудавшейся жизнью. Или ямы-могилы, куда затравленный бедняга оступается под натиском безысходности. Ник Шэдоу Дмитрия Зуева (чрезвычайно удачная работа) из исполнительного клерка превратится в жесткого дельца, требующего расплаты по долгам, но актер нигде не пережимает, не изображает махрового злодея телевизионных сериалов. Он, деловое воплощение дьявола, даже потеряется слегка, проиграв Тому в карты его душу, и по полу потянутся черные тела, вытянутые руки прошлых жертв, загоняющих нечистого в пол и после расползающихся словно бы в никуда.

В грязной, некогда белой пижаме в изодранном кабинете-клетке бредит проклятый Ником-дьяволом потерявший рассудок Том, воображая себя Адонисом, счастливым возлюбленным Венеры. Ангельски чистому голосу Богдана Волкова вторит с извечно-печальной женской нежностью Энн, пришедшая с отцом в скорбный дом проститься со своей любовью. Колыбельная ее тиха и умиротворенна. Лишь один еще эмоциональный всплеск возникнет — Том поймет, что она ушла, — и жизнь в его теле замрет навсегда. В том же углу, где он проснулся прекрасным идиллическим утром в начале спектакля.

Отзвучала первая порция аплодисментов, и персонажи, живы-здоровы, выходят на мостик перед оркестром. Ну не хочет Стравинский оставить зрителю сладко-романтическое послевкусие красивой смерти героя! Отсылкой к Моцартову «Дон Жуану» (заодно и к «Сosi fan tutte», и к «Свадьбе Фигаро», и к целому ряду старинных оперных опусов) звучит бодрый эпилог, где зрителю сообщается, что на самом деле все ОК, только надо бы не забывать мораль, преподнесенную в театральной истории. А там, уважаемый зритель, сам разберись, чему верить: представлению или морали, из него извлеченной…

Сцена из спектакля. Фото С. Родионова

В истории, рассказанной режиссером Саймоном Макберни (в творческом содружестве с драматургом Джерардом Макберни, его братом) — актуальность во всем, начиная с совершенно неординарного сценографического решения Майкла Левина до словно бы цитат из нашей теперешней жизни, поданных в абсурдистски-экстравагантной манере. Здесь слишком многое знакомо: темпоритмический угар мегаполисов, головокружительная гонка за популярностью, трансвестит a la Кончита Вурст в гипертрофированно длинном свадебном лимузине, аукцион — аналог Сотбис, сбывающий раритеты дикой абсурдности; сатирические зарисовки и фантасмагорические ситуации, от реальных выходок наших звезд (хотя бы свадьба Собчак и Богомолова) далеко не уходящие. Все это, к счастью, не дешевая злободневность, не кич, хотя постановщики умеют рисково балансировать на грани, не набор эффектов ради эффекта. Каждое из этих явлений — театрально-образный сгусток моральных и физических извращений, через которые умелый клерк-дьявол ведет Тома к гибели. Расчет его точен не менее, чем изумительная техническая просчитанность всей сложной, так легко и непредсказуемо рвущейся сценической конструкции, всей абсолютной согласованности видеоконтента с музыкой.

При этом корни и оперы Стравинского, и созвучного реалиям современной жизни спектакля Макберни (тщательно пересаженного на нашу почву режиссером-хореографом Леа Хаусман) естественно уходят в прошлое музыкального театра, литературы, живописи, культуры. Стравинский, создавая «Похождения повесы», подчеркнуто декларировал свой поворот к традиционным формам оперы. Правда, совсем особый музыкальный язык композитора это опровергал, и тем не менее структуры вроде бы привычной он придерживался: речитатив, ария, ансамбль. Да и по содержанию «Похождениям» можно найти немало аналогов.

Опера — это почти всегда история взлета и падения героя (или счастливой свадьбы в комических образцах жанра). Схожесть судеб героев с участью Тома Рейкуэлла — не редкость в мировом оперном и — шире — культурном пространстве. В частности, исследователи находят ее и в «Пиковой даме» Чайковского (выбор союза с инфернальным миром; проигрыш Ника-дьявола Тому в три карты). Уже не говоря о прямом источнике темы произведения Стравинского — серии гравюр художника Уильяма Хогарта «Карьера мота». Однако у Хогарта представлен как бы концентрат порока, без особых рефлексий. Нет у него ни мучительных разочарований героя, ни нежной Энн, ни коварного Ника, предложенных Стравинскому либреттистом Уистеном Хью Оденом. Есть только сочные жанрово-бытовые зарисовки с назидательным акцентом.

Б. Волков (Том), М. Макеева (Энн). Фото С. Родионова

С «Фаустом» Гете оперу Стравинского связывают своеобычные параллели совсем не только по признакам, лежащим на поверхности: явление дьявола в ответ на призыв героя и образ идеальной женственности, противостоящей злу. Ведь бордель Матушки Гусыни и последующий калейдоскоп наслаждений — это, по существу, парафраз на тему гетевского шабаша на Брокене. Забавно преломлен и поиск оригинального совершенства в античности: у Гете это Елена Прекрасная, у Стравинского в ХХ веке ее замещает Баба-Турок, гермафродит из площадного цирка. В спектакле Макберни это еще и со смаком изображенный трансвестит. Энн является в Лондон на поиски возлюбленного как раз в тот момент, когда Баба-Турок и Том едут на раут после заключения брака, но спасти Тома уже невозможно. Да и благородная фаустовская идея возведения плотины ради блага людей и права воскликнуть «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» транспонировано в спектакле в шутовской аттракцион Ника — создание на глазах у зрителей чудо-машины для выпечки хлеба из простой картонной коробки с приставленной к ней загогулинкой. Слепая вера Тома в потрясающее изобретение, восхищение мощью сенсации и собственной ролью спасителя человечества губит его окончательно, приводя к банкротству. Ну и, наконец, чисто оперная параллель: в «Фаусте» Гуно бред-воспоминание Маргариты перед смертью (на одной ноте с проведением темы в оркестре) о встрече с прекрасным кавалером рифмуется с бредом Ника в воображаемом диалоге с Венерой — Энн. Только здесь мужское и женское начала меняются местами: женщина ХХ века находит силы жить дальше, а мужчина, потеряв последнюю ниточку связи с ней, мгновенно угасает.

Сравнение оригинального спектакля с переносом его на другую сцену дело неблагодарное и почти всегда не в пользу последнего. О московском спектакле такого не скажешь. Он счастливо, без технических потерь сохранил необычность сценографического решения, а с ним и суть режиссерского послания. Здесь отлично, строго следуя непростому сценическому рисунку и требованиям качественного звучания, работает хор, на редкость пластична и ритмична группа миманса (или это балет?). А русские певцы-солисты, может быть, и потеряв немного в активной действенности, вносят в содержание спектакля доверительно-лирическую ноту. От чего строго сконструированный, чуть остраненный, иронично-язвительный притчевый музыкально-театральный опус Стравинского приобретает особую русскую задушевность.

Октябрь 2019 г.