«Цикады». Санкт-Петербургский Маленький балет.
Балетмейстер Андрей Кузнецов. Режиссёр Борис Юхананов.

8 февраля 1992 года. Сцена Эрмитажного театра, где прошла премьера спектакля «Цикады», вряд ли видела столь необычное зрелище. И завзятому театралу непросто было сориентироваться в разнонаправленных потоках авторских фантазий. А уж у зрителя неискушенного голова и вовсе шла кругом от сногсшибательного театрального коктейля, где перемешаны серьезный тон и зубоскальство, эстетский изыск и дешевка, музыкальная классика и пародия, сценический танец и примитивные телодвижения.

«Цикады». Сцена из спектакля.
Фото А. Усова

«Цикады» состоят из двух частей и, соответственно, из двух балетов: «Нимфа» и «Любовники». В первом под музыку «Детского альбома» Чайковского разыграна незатейливая, но не лишенная интереса история. Наивная юная Нимфа (Галина Козлова) теряет прежнюю безмятежность, встретившись с Дионисом (Анатолий Щетинин) и Шмелем (Мария Гиппиус), причинившим ей боль и страдания. Возможно, вас удивит альянс мифологических персонажей с насекомым. Наверно, вам также захочется уяснить смысл загадочных манипуляций героев с цветами типа одуванчиков, рассаженных вдоль рампы и… на голове Нимфы (к концу балета несчастная собственными руками поочередно вырвет все 20 цветиков, так мило кивавших головками в такт ее движениям). Естественно, вы заглянете в программку и тут, к неописуемому удивлению, узнаете, что трогательный балетик таил в себе многозначительный, едва ли не сакральный смысл, и был то не просто балет, а еще и «Песня мертвого летчика», точнее, история его погибшей и возродившейся души. Действительно, перед началом балета раздался звук падающего самолета, закадровый голос прочел какие-то стихи (песню летчика?) — слов из-за плохой дикции невозможно было разобрать. На сцене в это время лежало сжавшееся комочком тело, а когда балет закончился, живой и невредимый летчик прошел вдоль рампы и скрылся в кулисе. Нам остается предположить, что данный летчик был знатоком мифологии и по-набоковски обожал насекомых, но все же, как-то странно повела себя его нимфа-душа. Цитирую программу: сначала был «Момент рождения» и «Предчувствия души», затем — «Провозвестия», «Вступление в игру», «Обучение», «Приобщение к игре», после чего произошло «Посвящение» и, наконец, настала «Регенерация», последовавшая в результате «безумия».

Здесь видится намерение авторов изобразить нечто экстраординарное, сверхутонченное, невиданное прежде. Органично и внятно это намерение осуществлено лишь художником. Пользуясь минимальными средствами, Юрий Хариков создает на сцене атмосферу таинства. Он помещает квартет музыкантов вместе с пюпитрами и зажженными свечами внутрь полупрозрачного полиэтиленового эллипса, превращая его в волшебную звучащую жемчужину-гигант. Откровенная условность и неожиданность приема обращены к воображению зрителей, и почему бы в самом деле не поверить, что полиэтиленовые звездочки, нежно шелестящие под колосниками, — это души людей, вознесенные в небесные сферы?

Изобретательность и вкус художника сказались и в решении костюмов. Они по-балетному лаконичны и выразительны. Трико, обтягивающие тела исполнителей, украшены причудливыми аппликациями, необычайно эффектны головные уборы, а покрытый пушком спиралевидный «скафандр» Шмеля просто великолепен.

Зрелищность доминирует в первом балете. Хореография ей уступает. Однако будь балетмейстером хоть сам Бежар, и он навряд ли смог бы оживить искусственный, надуманный сюжет, никак не вяжущийся с музыкой «Детского альбома» Чайковского. Андрей Кузнецов запечатлел в череде танцевальных миниатюр странные игры своих странных героев, передал пластикой детскую чистоту и хрупкость Нимфы, элементарность Шмеля, напористую энергию Диониса, но в целом балетное действо получилось довольно однообразным, внутренне статичным и скучноватым.

Куда полнее возможности балетмейстера раскрылись в балете «Любовники». Программа здесь вовсе отсутствует, и Кузнецов, словно вырвавшись из пут, творит уверенно, свободно, а порой и с истинным вдохновением. Не мудрствуя лукаво, он делает драматургическим стержнем балета испытанный прием контраста, но пользуется им неожиданно и остро. В балете представлены шесть любовных историй прямо противоположного свойства. Дуэты серьезного содержания на музыку Брамса, Шопена и Генделя живописуют томления духа и плоти, рассказывают о муках и взлетах неодоли-мого чувства (исполнители М. Гиппиус, Г. Козлова, А. Щетинин). Возвышенность страсти оспаривают любовники-шуты (Грета Шатри и Сергей Фокин). Их буффонады скроены из театральных штампов. Разыгранные на музыку Юрия Ханина сценки-пародии напоминают актерский капустник, не подымаясь, правда, до лучших образцов жанра. Заряд юмора не срабатывает в полной мере: слишком суетливы движения исполнителей, ударные «точки» смазаны, и очень не хватает пауз. Зато невнятица шутовских номеров оттеняет (опять же в силу контраста) художественные достоинства классических дуэтов. Особенно удался балетмейстеру дуэт на музыку «Арии» Генделя, захватывающий внутренней напряженностью и красотой пластического рисунка. В проникновенном исполнении М. Гиппиус и А. Щетинина этот дуэт стал эмоциональным пиком спектакля.

В финальном эпизоде любовные противостояния переведены в контрасты «чистого» танца, устремленного к гармонии. Отбросив роковые страсти и шутовские маски, вся труппа (5 человек!) выходит на сцену, чтобы исполнить — теперь уже от собственного лица — развернутую динамическую композицию на музыку Моцарта (20-й концерт, часть вторая). Унисон движений и общий эмоциональный порыв танцовщиков красноречивее всяких слов запечатлели единство труппы, ее волю к творчеству.

«Цикады». Сцена из спектакля.
Фото А. Усова

На этом спектакль закончился… Постойте, а где же цикады? Должна же появиться хотя бы одна! Уж не цикада ли тот странный субъект в цилиндре и белых перчатках, что появился в зрительном зале перед финальным номером балета? Издав дикий вопль, субъект тот медленно прошел на сцену и хладнокровно вонзил спицу в огромный воздушный шар. Однако что бы все это могло обозначать? Придется снова полистать программку. Находим следующее: эпиграфом к каждому балету служит строка поэтессы Татьяны Щербины «Цикады, мой Рамзес, поют цикады!» Весьма изысканно, но причем тут Рамзес? А вот и все стихотворение целиком, но о цикадах больше ни слова, зато ниже приведена сугубо научная справка. Читаем: «Семейство насекомых… Самцы издают громкие продолжительные звуки… От их уколов на некоторых растениях вытекающие капли сока затвердевают, образуя манну». И правда, нечто похожее на сцене было, и все же — куда девалась «манна»? Допустим, «манна» — это иносказание, да и вся история с цикадами, скорей всего, задумана как некая метафора. Но к чему тогда претенциозный балаган с криками и уколами, и как его увязать с балетом о нимфе-душе и о любовниках? Такого рода вопросы, похоже, не слишком занимали режиссера Юхананова. Художественная идея, которая могла бы превратить всю эту гремучую смесь в художественное целое, была им сокрыта с высочайшим мастерством.