Давно известно, что петербургским вечером может случиться что угодно. Одним таким вечером случилось… Открылась выставка. В соответствии с необыкновенностью случившегося, выставка-действо: Карнавал.

Идешь так вечером в Манеж и думаешь: вот, иду на выставку. Придешь, посмотришь и скажешь невольно: «…!» Ничего не скажешь.

Трудно что-то сказать. Да что и говорить, когда — Карнавал. Не какое-нибудь грандиозное общепетербургское, очень серьезное мероприятие «Третий международный фестиваль „Дягилевские сезоны“», а проходившее в его рамках настоящее действо. По идее несерьёзное, очень веселое. И в Маске. Маску надел Манеж. И в таком виде путешествовал по городу. Приглашал то одного, то другого на Карнавал. И каждого, соответственно, в маске.

МАСКА ПЕРВАЯ. ОТКРЫТИЕ ФЕСТИВАЛЯ: ВЫСТАВКА

Выставка, прошедшая в Манеже в рамках фестиваля «Дягилевские сезоны» и по малопонятной причине озаглавленная «Карнавал», продемонстрировала неутешительную картину. Современное искусство Санкт-Петербурга переживает очевидный кризис, если не сказать: упадок. И уповать на то, что главные силы остались за рамками этой экспозиции, не приходится. Здесь были все: и признанные «мэтры» А. Белкин и В. Овчинников, и отличающиеся завидным постоянством «митьки», и адепты местного неоклассицизма. Среди последних я, к своему сожалению, не нашел Тимура Новикова, одного из очень немногих теперь оригинальных питерских художников. Были и другие, гораздо труднее отличимые друг от друга представители новейших в нашем городе направлений. Пройдясь по выставке, можно было составить едва ли не исчерпывающее представление о стилевых особенностях самых разных ответвлений модернизма в их российском, более доходчивом и менее глубокомысленном переложении. Может быть, в этом и заключается «карнавальность» выставки, участники которой как будто надели жизнерадостные маски западных художников и решили просто повесить работы и повеселиться. К такому выводу располагает решительная бессистемность и хаотичность экспозиции. Вспоминаются старые добрые отчётные мероприятия ЛОСХа, где можно было найти и пейзажи, и портреты, и исторические композиции: дескать, на все руки мастера. Теперь изменилась лишь дифференциация: место видов живописи в рамках одного узаконенного стиля заняли столь же проверенные историей стили в рамках одного «метода». И метод этот можно определить не иначе, как безотчётность. Каждый из художников как будто не ведает, что делает, вследствие официально провозглашённой свободы действия. В подтверждение своих слов приведу один из диалогов, подслушанных мной на открытии выставки. Очарованная чем-то журналистка допытывалась у Е. Шитова, автора замечательного полчища разноцветных фарфоровых крыс, в чём же смысл его произведения. Прибегнув к самым разнообразным формулировкам, вспомнив и «идею» и «толчок к созданию», она так ничего и не добилась. Очевидно, что кроме известной степени ремесленного мастерства и фактора случайности, обусловившего появление самой «темы крыс», за произведением ничего не стоит. Между тем, это один из лучших экспонатов выставки. В большинстве остальных случаев упомянутая безотчётность приводит к плачевным выводам. Особенно бросается в глаза случай «митьков»: их завидное постоянство заключается в том, что они годами не замечают изначальной банальности своих раешных картинок. Поначалу она казалась смелой демократичностью, как будто бы подрывающей одномерность советского искусства, но теперь освободилась от малейшей примеси интереса. Особенно забавной делает ситуацию то, что «митьки» стали академичными. С совершенно неожиданной в их неолубке мастеровитостью А. Шагин и А. Флоренский перемывают седые сюжеты питерского фольклора, в то время как «нива есть» везде и на любой вкус. Подобный же преждевременный и амбициозный академизм заметен и в новых работах Вл. Овчинникова. Не искупает общей бессодержательности выставки и наличие редких интересных вещей — таких, как, например, строгие геометрические абстракции Л. Борисова или новая работа А. Белкина. Однако, остаётся утешаться ими.

МАСКА ВТОРАЯ. ЗВОНЫ СЕВЕРНЫЕ. РУССКИЕ КОЛОКОЛА.
КОНЦЕРТ АРХАНГЕЛЬСКОГО ЗВОНАРЯ ИВАНА ДАНИЛОВА

Большая афиша приглашала послушать звоны. Маленькое объявление уточняло: звонарь заболел. Концерт не состоялся. Карнавал предлагал новое действо — действо несостоявшегося концерта. Звоны звенели где-то в душе, Манеж стоял с непроницаемым, как в маске, видом. Ветер усердно сдувал тех, кто шёл к Манежу. Мороз щипал за нос, а если это не удавалось, то за него успешно водил Карнавал…

МАСКА ТРЕТЬЯ. КАМЕРНЫЙ ХОР. КОНЦЕРТ РУССКОЙ ДУХОВНОЙ МУЗЫКИ.
РУКОВОДИТЕЛЬ ИГОРЬ ПАНКОВ

«Божественная литургия есть вечное повторение великого подвига любви, для нас свершившегося», — писал Н. В. Гоголь в заветном своём «Размышлении…». Церковное пение, оно же молитва, всегда обращено к Богу — в храме нет исполнителей, также как нет и слушателей. Священнодействие или тайнодействие совершается с непосредственным участием прихожан, в большинстве своем, верующих…

Духовная музыка нынче в моде. Нередки записи всевозможных хоров и ансамблей, их выступления в разнообразных концертах. Можно расслабиться дома, к примеру, под «Всенощное бдение» С. В. Рахманинова, или прийти в Манеж на концерт Камерного хора.

Таковых желающих оказалось, правда, не так уж много, зато каждый имел возможность почувствовать себя настоящим меломаном, подлинным ценителем традиции. Кстати, рождественская музыка Бортнянского, Турчанинова, Строкина и других композиторов звучала вполне достойно. И все же что-то мешало, сковывало: слушателям неловко было аплодировать, а исполнителям — кланяться. До тех пор, пока не прозвучали две колядки (с позиции традиционной культуры их правильнее назвать кантами). Сразу возник нужный контекст: поздравления с Рождеством были адресованы слушателям и приняты ими с удовольствием и благодарностью.

МАСКА ЧЕТВЕРТАЯ. ВЕЧЕР АВТОРСКОЙ ПЕСНИ

За концертом духовной музыки в Манеже последовал вечер авторской песни. Жанры, стили менялись как в калейдоскопе — Карнавал. В рамках фестиваля «Дягилевские вечера» в этот вечер выступали лауреаты осеннего конкурса авторов-исполнитепей. В гулком, высоком зале непривычно звучали голоса, усиленные микрофоном. Исполнители спускались на подиум по широкой лестнице. В зале встретились друзья. Повернувшись спиной к Выставке, отгородившись от окружающей суеты, концерт лауреатов стал точкой, в которой понятия времени и пространства соединились. За краткий момент времени слушателям был представлен целый спектр различных направлений авторской песни. Городской романс и фольклор, шутка и серьез переплетались между собой, что создавало впечатление непрерывного карнавального шествия разнообразных масок. А тепло и сердечность исполнителей и слушателей согрели огромное пространство Манежа.

МАСКА ПЯТАЯ. РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ПРАЗДНИК ДЛЯ ДЕТЕЙ. РОЖДЕСТВЕНСКАЯ МУЗЫКА

7 января по православному календарю — Рождество. Тёплый семейный праздник, вечером — литургия в соборе.

Карнавал развеселился не на шутку. Детей он потешал Святочными играми и Ряжеными. Это гулянье, овеянное духом язычества, и было детским рождественским праздником.

Игры для детей городского этнокультурного центра творческого развития «Китеж-град» плавно переходили в игры для взрослых. За перегородкой справа шумели и посмеивались новоиспечённые деятели России. И деятельность их, органично вплетаясь в действо Карнавала, оказалась для него подходящим фоном, далее — частью, далее — очередной его маской. Манеж был одинаково гостеприимен и для тех, кто хотел купить себе немножечко OLBI, и для тех, кто хотел в Рождество послушать немножечко духовной музыки. Хор Спасо-Преображенского всей Гвардии Собора пел сегодня здесь. Песнопения окунались в гулкую атмосферу выставочного зала, терялись, стесняясь своих гармоний. Словно скрывали свою подлинную красоту и силу за странной маской…

Существуют слова, особая притягательность которых объясняется, вероятно, тем простым обстоятельством, что не всегда смысл их до конца ясен даже произносящему. Конечно, для того, чтобы посетить международную программу перфомансов, были и другие причины, но не будем умалять значение этой. Встреча с искусством, само название которого всякий раз пишется по новому (перфоманс? перформанс? перфоменс?…), что ни говори, — событие. Оставляя сложный вопрос транслитерации специалистам, в который раз сошлюсь на Хармса: «На замечание:„Вы написали с ошибкой“, — ответствуй: „Так всегда выглядит в моём написании“».

Но если бы дело было только в словах! Ведь то, что предстало нам в Манеже 6 января, никакие слова передать не могут. Ну ладно бы только в разных точках выставки появлялись девушки, под медитативную музыку двигающиеся, подозреваю, как в их представлении должна была делать это незабвенная Айседора. (Не имея на сей счёт чётких представлений, прошу не воспринимать последнюю фразу как язвительную.) Ну ладно бы только эти девушки раскладывали на чем придётся яркие ткани; ансамбль «Рождество» играл бы негромкий акустический рок; публика бродила бы по залу, разглядывая «Фрески III тысячелетия» Илоны Бородулиной и Элизабет Хинтон — огромные рулоны бумаги, испещренные рисунками и текстами (первая из художниц знакома зрителю, в частности, по выставке в галерее «Борей» с блестящим названием «Картины на вес»). Обстановка чрезвычайно располагала и к задушевному общению с другими экспонатами, да и вообще, если бы пиком эмоций был жест смелой девушки (полагаю, это и была художница Ксения Соколова), на глазах автоматчиков, охраняющих «OLBI», и администрации зала бросившей в публику пару бенгальских огней — всё происходящее было бы чрезвычайно мило… и не более того. Я бы остался доволен и этим представлением о том, что такое перфоманс в Петербурге, наряду с предыдущим опытом подобных акций, создающим успокоительное ощущение одомашненности в наших условиях этого дикого ребенка глубокого кризиса буржуазной культуры.

Если бы не Джон Смит, с которого, собственно все и началось. Сначала этот молодой человек, перемотанный бинтами, появившись в пространстве, ограниченном марлевыми занавесями, фаршировал большую рыбину, висящую тут же, белыми гвоздиками. Затем он стал (под неизменный и почему-то нисколько не раздражающий скрежет, исходящий из магнитофона) выливать из пробирочек по капельке какие-то цветные растворы — синий, жёлтый, — и всё это очень долго, аккуратно. Заботливо перебинтовав рыбу, он, наконец, попытался взять у себя кровь из вены. Тут, каюсь, я изобразил безумную заинтересованность «Фресками III тысячелетия», пусть читатель меня простит, — есть слабости менее простительные. Через несколько минут Джон, страшно раздосадованный, пробежал мимо меня в направлении служебных помещений. Вену, слава Богу, вскрыть не удалось; недавно то же самое художник делал в Москве и организм воспротивился. Музыка понравилась. Через некоторое время рыбу положили на поддон, куда сливались растворы, оказавшиеся проспиртованными, и подожгли. Всё. Лечил ли он рыбу, нам ли хотел кровь передать…

Теперь ответьте мне, что же такое перфоманс? — прикидываясь совсем уж неучем, приставал я с этим вопросом к одной из организаторов вечера искусствоведу Л. А. Скобкиной. И получил на удивление ясный ответ:

Перфоманс — это творчество на глазах зрителя. Творчество с полной самоотдачей.

Вот этот ответ и передаю удивлённому читателю; ответ, многое объясняющий, возможно, проще, чем в действительности, но очень важный. Засим опускаю свои рассуждения: о наличии (отсутствии) художественного в таком творчестве; о близости (отдалённости) художника перфоманса к театральному артисту и к живописцу или скульптору; о разнице (сходстве) между перфомансом, хэппенингом и инсталляцией; наконец о том, что же будет-то с нами, когда нетрадиционные формы обретут на отечественной почве хотя бы подобное могущественное воплощение? — да повсеместно, — на это есть специалисты покруче. Могу лишь быть свидетелем. И свидетельствую: ощущения столкновения с дешёвкой, с пустым эпатажем, с маниакальной страстью к самоуничтожению, с безнравственной игрой животных инстинктов… — …нет. И, как свидетель, передаю без комментариев сопроводительный текст: Джон Смит. Лечение.

Основная структура человеческого состояния поддерживается через синтез душевного и физического здоровья.

Хирургия и церемония, некогда единые — сейчас разделены, и техника исполнения ревностно оберегается соответствующими «посвященными», которые сами часто удалены от людей, они любезно обслуживают благодаря использованию высокоспециализированного жаргона по своему усмотрению.

И, кажется сейчас, личность должна восстановить познания и применять их для самого себя.

Возвращение к основам необходимо.

Здесь есть повод о чём поговорить. Повод ещё случится.

В самом названии «Вечер элитарного джаза» таилась какая-то загадка. Почему «элитарного»? Понятие элиты столь размыто в наши дни, — в Манеже 4 января, ожидались самые неожиданные варианты: то ли квинтет Ральфа Шраббе представит слушателям суперавангардный вариант нового джаза, требующий особой подготовки, то ли форма вечера будет значительно отличаться от привычного джазового концерта — быть может мы столкнёмся с чем-то подобным незабываемым шоу позднего Чекасина? неутомимых в своей изобретательности Гайворонского и Вокова? удивительных по нетрадиционности исполнения Шилклопера и Альперина? и т. д.

Но загадка разрешилась вполне просто — входные билеты на вечер стоили на фоне билетов на другие программы «Карнавала» невообразимо дорого — 10000 рублей. Этим, вероятно и объясняется определённая «элитность», то есть немногочисленность публики, часть которой, однако, составляли безусловные знатоки джаза — музыки (вспоминается клише 20-30-х годов) для богатых? Но ныне — прежде всего для понимающих; музыки для меньшинства, для избранных ценителей, отличающих истинное качество исполнителя.

А на концерте 4 января это качество было бесспорно высоким. Квинтет пианиста Ральфа Шраббе представил петербургской публике традиционный мейнстрим, прозвучали и авторские композиции руководителя ансамбля и «вечнозелёные» джазовые стандарты. Но состав квинтета вполне традиционным назвать нельзя: в нем вместе с пианистом Ральфом Граббе, саксофонистом Райнером Витцепем, бас-гитаристом Йорном Бракельбергом и ударником Роландом Хёппнером играет француз по происхождению Оливье Кёр Урио. Боюсь, что подобного исполнителя на губной гармонике, виртуозно владеющего всеми возможностями инструмента, со столь исключительным качеством звука, мы не слышали доселе никогда.

Шраббе-квинтет отличает высокая ансамблевая культура. Их музыка мелодична, гармонически проста, но в высшей степени темпераментна. Музыканты, преподающие в Дортмунде, смогли создать в несколько холодном (по их мнению как всегда блестящего ведущего вечера Владимира Фейертага) зале Манежа особую непринужденную атмосферу, которая присуща настоящему джазовому музицированию. Большое пространство зала, где за столиками, как и положено в джаз-клубе, расселись немногочисленные слушатели, было активизировано, конечно, и с помощью соответствующих напитков, предлагавшихся тут же в импровизированном буфете. Но главная роль в этом процессе принадлежала всё же музыкантам из Германии, продемонстрировавшим, что джазмены высокого класса способны дружелюбно настроить не только внимательную публику, но и саму обстановку зала, где подобные вечера со временем, может быть, станут чаще?…

МАСКА ШЕСТАЯ. НОВЫЕ ИМЕНА. ВИРТУОЗЫ МОСКВЫ И САНКТ-ПЕТЕРБУРГА

Вы с удовольствием предвкушали услышать юных дарований обеих Российских столиц. Вы пошли в Манеж. И вы не ошиблись!

Юное дарование было! Карнавал никого не обманул.

Ничего, что только одно. Симпатичная девочка-пианистка — единственная представительница и Москвы и Санкт-Петербурга, и всех юных виртуозов обеих Российских столиц. Зато всё было, как и полагается: беспокойная мама, озадаченный педагог, бесчисленные титулы исполнительницы… Звучали произведения Листа, Шопена и др., сыгранные действительно виртуозно. Так, как было обещано в афише. Очень серьёзно сыгранные, серьезно не по-карнавальному…

Манеж снимал свою маску, на пару с уставшим Карнавалом. Действо подходило к концу.

МАСКА СЕДЬМАЯ. «ПАРАД». БАЛЕТ МАРИОНЕТОК. Э. САТИ

Вкратце напомню сущность скандала, в начале века одного из шумных (даже для Дягилевской антрепризы), происшедшего на премьере «Парада» Эрика Сати (либретто Ж. Кокто, декорации П. Пикассо, хореография Л. Мясина, дирижёр Э. Ансарме). Содержание представления описано Жаном Кокто следующим образом: «Декорация изображает дома вокруг площади в Париже в воскресный день. Ярмарочный балаган. Три номера из программы мюзик-холла служат парадом. Китайский фокусник. Акробаты. Маленькая американская танцовщица. Трое зазывал организуют рекламу. На своем дивном языке жестов они сообщают друг другу, что публика принимает вступительный парад артистов за спектакль, и стараются разъяснить ей эту ошибку, — настоящее зрелище будет внутри балагана. Но никто туда не входит. После заключительного номера парада обессиленные зазывалы валятся друг на друга. Китаец, акробаты и девочка выходят из пустого балагана. При виде бесплодных усилий зазывал, они также пытаются заманить публику в балаган».

Словом, вот-вот сейчас вы увидите представление, вот сейчас… И так минут пятнадцать- двадцать, пока публика (учтите ещё, что премьера состоялась 18 мая 1917 года, а на сцене рядом с балетными артистами и мимами выступали фокусниками, жонглёры и акробаты; партитура Эрика Сати также вполне исключительна для того времени: она включает стук пишущей машинки, гул пропеллеров, гудки автомобилей), так вот, пока публика не стала сперва шикать, затем свистеть, и, наконец, просто покидать зал, не поняв гениального трюка: парад, обещание представления и есть основное содержание «Парада», совершенно непохожего на традиционный балет. Публика, негодуя, ушла из театра Шатле, чтобы через три года устроить овацию тому же спектаклю…

В Манеже зрители показали себя куда более толерантно настроенными: двое студентов театральной академии, кукольники из США и Финляндии, в сопровождении петербургского фортепианного дуэта Абрамян-Кроль показали вполне качественную и вполне учебную работу на тему «Парада». Кабаретно-саркастическая музыка Сати в четырёхручном переложении, изобретательные (сведенные к миниатюрной ширме) декорации Пикассо, прелестные домашние аттракционы: кукла-Шпагоглотатель, из которой извлекается неимоверное количество блестящего серпантина, а затем зажигалка изображает огненно-адское дыхание; кинопроекция поездки по Парижу 1910-х г. и т. д. и т. п., в общей сложности также минут на двадцать. Со вкусом и — без претензий, в отличие от нашумевшей премьеры в Париже. Так равнодушное становится традиционным, затем хрестоматийным и, наконец, — учебно-познавательным.

…Но и гимназические забавы сохраняют порой часть очарования давних игр гениев.