А. Н. Островский. «Лесъ». Казанский Молодежный театр.
Режиссер А. Полухина
В знаменитом «Phantom of the opera» (волею судьбы автор видел его в городе Лос-Анжелесе, что находится там, на обратной стороне Земли), почти в самом начале спектакля огромная люстра, дотоле укутанная дерюгой и распластанная по авансцене, вдруг отрывается от пола и с бешеной скоростью летит прямо в лицо зрителю. Красивая и одновременно нелепая махина из «стекла» и «бронзы», напугав, ошеломив и зачаровав, стряхивает собственную униженность, останавливается на секунду в самой высокой точке своего смертельного полета и, лукаво позванивая колокольчиками-лепестками, занимает на вновь обретенной сцене свое, подобающее роскошному экстерьеру, положение. После этого и начинается собственно спектакль — очаровательная love story, смутившая сердца многих и многих своих верных поклонников.
В незнаменитом «Лесе» (волею жизненных обстоятельств автор видел его в Казани, в Молодежном театре), аккурат в кульминационном моменте спектакля летит к колосни-кам дотоле спрятанная за прочными тесовыми воротами огромная люстра. Она никого не пугает и не ошеломляет своим полетом, поднявшись медленно и степенно, но все же чарует, как всякий свет, оттеняющий колдовство сумерек, и заставляет замереть, словно предуведомляя превращение луковых слез в настоящие, балагана — в тайну. Потом, когда, после обряда посвящения Аксюши в актрисы, наступит очередной театральный день в усадьбе Пеньки, наша люстра потухнет и спрячется, словно ее и не бывало. И все пойдет как по писанному некогда великим Островским, смутившим любовью к себе души и умы многих и многих по ту сторону рампы, где парафиновое яблоко ни за что не променяют на настоящее.
Можно еще вспомнить множество светильников из спектаклей отечественного и мирового театра — чего стоит хотя бы затейливо украшенный монолит из «Мудреца» Захарова-Шейнциса, но все же та, англо-американская, — самая что ни на есть родная сестра казанской Золушки.
И дело здесь в том, что, практически не занимаясь ревизионизмом текста Островского, не погружаясь в сладостный для режиссуры театр иносказания, Полухиной удалось поставить русский-прерусский романтический спектакль.
Казанский «Лесъ» начинается с цитаты цитат, апеллируя к которой, уже давно не нужно делать сноску и называть автора, — перед закрытым занавесом у двух гримировальных столиков собираются на спектакль два актера — Михаил Меркушин и Евгений Царьков — будущие Несчастливцев и Счастливцев. Потом они пройдут по помосту, выстланному в центре зала над креслами, спрыгнут с него, вернутся назад, дабы встретиться на тех же подмостках, но уже как персонажи Островского, и пойдет: «Куда и откуда?» — «Из Керчи в Вологду…» — «Да там и труппы нет…» — «А и там нет…»
Несчастливцев Меркушина — двухметровый, слегка потраченный молью «красавец-мужчина» — за счет своего роста и немного, лишь в мельчайших деталях, утрированной пластики выглядит чуточку нелепо на крохотной и уютной сцене казанского Молодежного театра. У бывшего дворянина Гурмыжского отнюдь не бас, а скорее высокий баритон: драматическое «рычание» трагика от этого тоже кажется немножечко странным, по меньшей мере неуместным.
Маленький, нарочито кривоногий Аркашка Царькова гораздо более, чем его коллега, органичен действительности: волосы — перьями, уши — торчком, красное, местами уже приобретающее лиловатый оттенок личико и пластика растренированного дзанни. Счастливцев не наивен, а как-то подспудно и крайне осознанно вульгарен. У него имидж не персонажа, а сошедшего с подмостков Вологодско-Керченской антрепризы, но ушлого мужичка, талантливо приспособившегося к пристрастиям театральной среды. Аркашка — вовсе не комик. Он из тех, кто претендует на право играть социальных героев. Он из тех, кто разливает и подзуживает в театральной гримерке, дожидаясь до времени своего часа быть королем среди несведущих юнцов и зевак. Словом, малоприятная парочка — почти юродивый и почти прохиндей. Но в этом «почти» и спрятана своя маленькая тайна спектакля.
Алла Полухина, будучи предельно почтительна к духу и букве текста классика, все же позволила себе вольность, абсолютно обоснованную замыслом. Внимательный чи-татель уже понял, о чем идет речь. У Островского пьеса начинается с того, что происходит в усадьбе Пеньки. До появления Счастливцева и Несчастливцева на сцене зритель знает все, что ему положено знать из экспозиции и завязки про несправедливости, творимые в поместье. В каноническом тексте актеры — лишь средство, с помощью которого оттеняется и разрешается конфликт. У Полухиной — господа актеры собственно и затевают всю эту историю, приходя в Пеньки для того, чтобы сыграть спектакль, что не может состояться ни в Керчи, ни в Вологде. Своим приходом они провоцируют мгновенное изменение ритма до этого вяло текущего действия: между встречей Аркашки и Геннадия Демьяновича у дорожного указателя на авансцене и их физическим появлением в усадьбе откроется занавес — живущие в поместье и приходящие туда будут не спеша, словно впереди еще целая вечность, выяснять отношения, кому за кого выходить замуж, кому за сколько продавать лес. Так им скучно от собственной обыденности…
Но среда и характеры уже заявлены. Перед нами огромная клумба, сплошь состоящая из одних только георгинов — жирных, как бы масляных, сиренево-лиловых — не цветов, но цветищ. Простите за сравнение, но они своей назойливой множественностью и самодовольством порождают те же чувства, что просмотр рекламного блока по телевидению. Вот на этой клумбе, разбитой на множество мелких островочков по всему пространству сцены, и найдут Аркашка с Геннадием Демьяновичем труппу, чтобы сыграть «коронку» своего творчества — спектакль под названием «Лесъ».
Тетушка Раиса Павловна в блестящем исполнении Натальи Ворониной — относительно молода и для дамы, что находится в предощущении бальзаковского возраста, даже хороша собой, хотя порой и мучима мигренями с радикулитом. Ни нена-висти к Аксюше, ни зависти к ее молодости она не испытывает, равно как и животного страха, оттого что бедная родственница увлечет жениха. Вернее, все это присутствует, но не в той мере, чтобы из подобных эмоций собирать характер. Три страсти сладостно оковывают госпожу Гурмыжскую — любовь к себе, к собственному самовластью, и вожделение. Все же остальное важно постольку, поскольку может помогать или мешать жить и быть в георгинном мареве собственных грез. Денег же Аксюше она не дает не потому, что жалко, не потому, что хочет услать ее подальше от Пеньков, — а из глубинного равнодушия: зачем делать что-либо, когда вполне можно и не делать. К чести актрисы, работающей исключительно на гротесковых приемах, она ни на йоту не переходит за грань допустимого, сохраняя образ предельно цельным даже в достаточно откровенной сцене соблазнения Алексиса.
«Недоучившийся гимназист» Владимира Зайцева, давно выросший из клоунских клетчатых штанишек, — упитан, глуп, эксцентричен и в ничтожестве своем, и в обретенном величии хозяина. Промокашка, испещренная разноцветными каракулями…
Тихая Аксюша (Лилия Замятина) — чистая, умытая и девственная. Верная и кроткая купеческая жена, желающая тихо любить, получая изредка положенную порцию оплеух.
Улита Галины Юрченко — ближайшая, по крайней мере по физическим данным, родственница старухи Шапокляк. Махонькая (актриса — бывшая травести), худющая, с патологически заостренным носом и выдвинутым вперед корпусом, она необыкновенно шустра, несмотря на ковыляющую и заплетающуюся походку. Говорит скороговоркой — при этом или подвизгивает от возмущения, когда выясняет отношения с Карпом, или елейно пришепётывает — с Гурмыжской. Она же, обрядившись в полученное от барыни декольте и обернувшись в неимоверных размеров то ли шаль, то ли скатерть, «лебёдушкой» выплывает на свидание с Аркашкой.
Осанистый и прямой, словно проглотивший оглоблю, Карп (Вячеслав Казанцев) важен и драматически серьезен. Ухает, словно филин, но не Фирс…
Петр Восмибратов (Валерий Арапов), вопреки или благодаря своей влюбленности, мало чем отличается от старшего брата Ивана-дурака, того, что всегда твердо знал, как блюсти свою выгоду, был значителен и непреклонен.
Иван Восмибратов (Александр Кокурин) — приодевшийся в «городское» платье купчина.
Ну, чем вам не балаган? Ну, чем вам не труппа? В ней, правда, мало кто способен к перевоплощению, но свою единственную роль, свою партию исполнит безукоризненно, к тому же лидеры здесь все равно профессионалы.
В петрушечном театре под названием Пеньки, как выясняется, можно играть разные пьесы — у каждого своя, вернее, со своим задуманным финалом. Каждый, в том числе и серенькая мышка Аксюша, и ее стоеросовый возлюбленный, полагает, что в познании законов игры — безупречен. Так нет же, господа, нет — есть только одна игра, одна история — «О том, как „Дон-Кихот“ и „Санчо Панса“ встретились на столбовой дороге Вологда — Керчь, и что из этого вышло».
И начнется история про очарованного рыцаря, который способен на любые подвиги, вплоть до возвращения тысячи рублей, во имя предмета своего восхищения. Ну и что, что исполнитель мало похож на тщедушного испанца, да к тому же и не рычит баритоном в пиковых ситуациях. И наступит трагическое узнавание — рыцарь будет метаться среди георгинов в попытке осознать неправедность бытия так, что впору ему будет найти среди скарба череп — часть костюма Гамлета — и прошептать, обращаясь к костям: «To be or not to be». А воодушевленный чревоугодием собрат и соратник предаст, но они устоят, развенчанные и гонимые, в вере своей. И найдется единственно верная и единственно прекрасная финальная точка, отфиксировав которую, пойдут они с Богом до следующего балагана, пока не найдут единственно свой, если таковой вообще есть.
Великие обманщики — почти юродивый и почти прохиндей — обманутся. Великие игроки — проиграют, приоткрыв завесу своей тайны человеку из балагана, птице из другой стаи — хоть и не хищнику.
Над бутафорскими георгинами, над бутафорскими страстями, лишенными бездны и тайны, над душным сумраком-смрадом опустится люстра, горящая неведомыми доселе огнями. Мокрую девочку оденут в белую простыню Офелии, украсят ее голову венком. В мерцающем торжественном свечении два безумца поверят в то, что случилось чудо, и приоткроют тайну счастья, тайну истинной страсти.
Глупые вы, глупые, болезные и сирые счастливцы, зачем, зачем вы делаете это? Все равно никто никогда не поверит, что клюквенный сок и есть самая настоящая кровь…
Когда же люстра погаснет, «обедневший испанский гранд» и «его жизнерадостный слуга» доиграют свою роль до конца, отважно сражаясь с великанами.
И опять никто не поверит, что великаны были настоящими, как не верил никто, что красавица Cristine влюбилась в безобразного Phamtom’a, который жил в люстре. В той самой.
Комментарии (0)