Весной 1993 года мы — компания, которая в свое время сделала в ТЮЗе спектакль «Записки Аксентия Ивановича Поприщина»: художник Эмиль Капелюш, актеры Валерий Дьяченко и Лиана Жвания и я — принимали в Петербурге французского режиссера и актера Алена Сеско-Резье. Ален привез в Питер свой моноспектакль «Письма из Омска» по «Запискам из мертвого дома», а по окончании гастролей спросил, нельзя ли увидеть наши работы. Спектакль наш в те дни в ТЮЗе не шел, и нам пришлось ограничиться не очень хорошей видеозаписью «Поприщина». Однако Алену понравилось, и он сказал: «Я хочу вывезти это во Францию. Если вы готовы поехать с минимальным количеством людей, если вы готовы освоить там совершенно иное пространство, если вы найдете денег на дорогу, то там я вас встречу и обеспечу. Отнеситесь к этому как к авантюре», — сказал он. И мы подумали: а почему бы и нет?

Ну, что мне вам рассказывать? Мы очутились в Париже… Вы когда-нибудь были в Париже? А я прежде — никогда. Сутки в Париже, месяц в Авиньоне… Мне кажется, это был самый счастливый месяц моей жизни.

В Авиньоне все подчинено театру. Город живет этим ежегодным фестивалем, живет благодаря фестивалю, сделан этим фестивалем. В дни фестиваля первые представления начинаются на улицах Авиньона в 8 утра. Везде, на каждом перекрестке, в каждом кафе. Такое ощущение, что в каждом доме есть свой театр. Причем на улицах работают не только собственно уличные театры, но и те, кому вечером выступать на площадке. Они рекламируют себя, раздают программки… и так — до пяти часов. Потом это беспрестанное уличное действо как-то сразу прекращается — идет уборка, а через два часа всё возникает снова — и до глубокой ночи. Весь город, разумеется, обклеен афишами. И везде залы, зальчики — на 200 мест, на 100, на 70, на 50! И нет ощущения, что это бедный театр. Это — образ жизни, это способ существования. Обеспечивающий, кстати, «офф-программу» — в Авиньоне есть «ин-фестиваль», богатый (в больших, отличных помещениях, оплаченных самим фестивалем), а есть второй круг, программа «офф», в которой выступали и мы (где уже вы сами или кто-то за вас должен арендовать помещение — но не фестиваль вам диктует, что играть, и вы можете показать любую постановку). Есть, наконец, еще и «офф-офф-Авиньон» — все эти необъявленные уличные представления, идущие вообще без всякой программы — все те, кто просто съехался на фестиваль.

Ален встретил нас замечательно. И сразу повез в то помещение, где нам предстояло играть. Я страшно волновался. Послезавтра спектакль, а Эмиля с нами нет (Капелюш так и не смог прилететь). Осваивать пространство нам предстояло без художника, и я сильно дергался.

А пространство нам досталось, я вам скажу, особенное. Здание это называлось «Депо де Пресс», когда-то это была окраина Авиньона, но, в общем, и теперь не центр. Невдалеке от вокзала стоит такое… действительно, депо. Построенное в эпоху их индустриализации, в конце XIX века. Туда ежедневно свозилась вся городская пресса, сортировалась, хранилась до развозки, оттуда пересылалась далее (оттого и рядом с вокзалом). Такой пакгауз технологического назначения. Цех этот давно по назначению не используется, муниципалитет уже готов был его снести, но для горожан — для тех, кто понимает — здание это своего рода исторический памятник. Оно и вправду очень выразительное, значимое и в историческом плане, и как часть городской среды. И при поддержке общественности Ален Сеско-Резье взял «Депо де Пресс» в аренду на три года. Снос отложили. И Ален приспособил здание под театральные представления. Там нашлось место для очень популярной труппы из Лиона — большой зал, а рядом помещение для нас, как бы малая площадка, мест на 300-400. Ален оборудовал в этом малом зале места для зрителей, почистил-покрасил, навесил современные двери, но все цеховое оборудование осталось на месте. Вдоль стен — периметр металлических столов с ячейками, где, видимо, пресса сортировалась; в центре площадки — транспортер, конвейер для подачи прессы наверх (в потолке — широкий проем на второй этаж) или, наоборот, оттуда — вниз. В общем, всё в неприкосновенности. Мы зашли и обомлели.

До начала гастролей оставалось два дня. Из них в нашем распоряжении было только десять часов — время нам предоставлялось утром и немного ночью, и всё. Десять часов — и мы должны превратить это «Депо де Пресс» вместо действия наших «Записок Поприщина». Тут мы все одновременно и с отчаянием подумали: «Где Эмиль?!»

Но Эмиля не было, и терять нам было нечего. Оставалось сосредоточиться, напрячь фантазию и всё придумать. Была теплая французская ночь, у нас разыгралось воображение, актеры — Валерий и Лиана — были в нужной форме готовности, и мы придумали все, все мизансцены в этом пространстве, так, чтобы использовать условия зала. Когда мы собирались в Авиньон, то по рассказам Алена отдаленно представляли себе, что за сцена нас там ждет. Но мы даже предположить не могли, что все станки окажутся в рабочем состоянии! У нас играла даже люстра. Когда Поприщин произносил: «И Земля сядет на Луну», — Валера Дьяченко, находящийся к этому моменту где-то наверху, на узеньком уступчике, так неуверенно, осторожно касался этой люстры… и вы сразу представляли, как это тяжелая, увесистая Земля садится на хрупкую Луну… Жутко.

«Записки Аксентия Ивановича Поприщина». Сцены из спектакля.
Фото В. Дюжаева

Главным было найти эквивалент нашему решению пространства в ТЮЗе. Здесь спектакль игрался, как известно, на сцене, зритель сидел на поворотном круге, актер — перед железным занавесом. И когда Поприщин сходил с ума, публика начинала вращаться, занавес поднимался, и актер уходил в зрительный зал — на пустые ряды кресел: там для Поприщина было новое пространство, сумасшедший дом. Здесь мы привели в движение транспортер. Поприщин в безумии выбегал на Невский — и Валерий взбегал на транспортер, его лента начинала двигаться сверху вниз, Валера, не прекращая монолога, бежал вверх, оставаясь таким образом на месте. А потом, когда Поприщина забирали в сумасшедший дом, лента транспортера была пущена в обратном направлении, и на ней герой уезжал наверх, на второй этаж. Действие продолжалось на верхней площадке, видной через проем, и там заканчивалось.

Случилось так, что наш спектакль открыл для города «Депо де Пресс» как театральное помещение. Мы были первыми, кто там показал спектакль, с тех пор как Ален арендовал здание. Мы открыли его театральную историю. Это новое ощущение оказалось для авиньонцев безумно важным. Новый зал, новый театральный адрес… Кроме того, спектакль мы играли по вечерам, а в дневное время в этом зале проходили сборища фестивальной публики по другим поводам. Например, читка новых пьес. Обсуждение спектаклей. «Депо де Пресс» активно вошло в жизнь фестиваля, что, конечно, сильно помогло нашему спектаклю. Мы не смогли бы при всем желании остаться на обочине внимания. Это нам и психологически помогло: мы появлялись среди фестивальной публики, раздавали свои программки…

Играли мы на русском языке. Но отдельные узловые фразы, необходимые для элементарного объяснения сюжета, Дьяченко выучил по-французски (не зная языка). У Лианы Жвании есть языковой опыт, она свою роль играла на французском языке, причем говорила стремительно, и это оказалось органично для спектакля: подчеркивался момент разноязычия персонажей, невозможность их взаимопонимания. Для французского зрителя ведь очень важен словесный ряд. И нам приходилось перед спектаклем дополнительно их успокаивать, что, дескать, нечего им бояться спектакля на незнакомом языке, мы обещаем, что они всё-всё поймут. И ещё мы проделали такой опыт. После десятого представления один французский актер специально прочел на зрителе в нашем зале гоголевскую повесть. И на эту читку, надо сказать, публика повалила так же, как на спектакль.

О нас вышло пять восторженных рецензий. В программе новостей национального радио, которую там все слушают, один авторитетный критик сказал, что на этот раз «офф-программа» победила «ин». И одним из аргументов был и наш спектакль (он коллекционировал постановки «Записок сумасшедшего», и мы в его коллекции были сорок первыми). Нам есть, чем гордиться — пройти в Авиньоне не очень-то просто, у фестиваля свой норов, довольно неожиданный порою. Товстоногов дважды участвовал в Авиньоне, с триумфом показал «Историю лошади», а задолго до этого случился провал «Зримой песни». Хотя, что значит — «провал»? Спектакль пригласили в программу студенческих театров. И наши, естественно, рассчитывали всех обойти. А устроители имели в виду, как выяснилось по приезде, студенческую самодеятельность, и наши профессионалы пришлись не ко двору. Авиньон это моментально просёк, и «Зримую песню» просто бойкотировали…

Так что наша удача была, конечно, счастливым случаем. Нас увидел Даниэль Дэбос, директор фестиваля в Монпелье (такой небольшой городок вроде Авиньона), и предло-жил участвовать в его фестивале.

Монпелье — фестиваль далеко не мировой известности, но во Франции достаточно престижный, с Авиньоном полемизирует. Вторым последствием Авиньона было приглашение в Париж, на Елисейские поля. Мне предложила постановку польская труппа, работающая на французском языке. Мы обсуждали целый веер названий с их директором, который, между прочим, директор также и в театре Жана-Луи Барро. Для них я сочиняю композицию «Акакий Акакиевич» (им очень захотелось именно Гоголя), но, возможно, будем ставить не Гоголя, а некий проект под названием «Пуркуа па?», рассчитанный на их ведущую актрису. Она уроженка Кракова, выпускница консерватории, брала уроки у Марселя Марсо, в общем, универсальная артистка. Ей хочется соединить театр слова и театр пластики, я ей предложил тему взаимоотношений славянской и романской культур в таком, несколько ироническом ключе. Но режиссерская партитура вроде бы готова, а литературной основы проекту пока не хватает. Так что, может быть, еще вернемся к Гоголю…

Все эти проекты возникли там, в Авиньоне. Мы были просто покорены полным отсутствием у европейцев, знаете, снобизма нашего, зависти… Рядом с нами, я говорил, играла очень популярная труппа из Лиона (за их спиной — сорок выступлений в Париже, одно это им собирало полные залы), так их режиссер, Филипп Делек, и артисты часто приходили на наш спектакль, так живо реагировали… Один поэт был на спектакле трижды, и потом множество его друзей приходило по его совету — а в «ин-программе» фестиваля в эти же дни шел спектакль по его пьесе.

И еще одно трогательное воспоминание. Когда мы покидали Авиньон, нам сказали, что «Депо де Пресс» останется в городе местом, где игрался «Поприщин», что они там даже надпись какую-нибудь сделают типа «Здесь был Поприщин». А по партитуре спектакля Поприщин — Валерий Дьяченко — ведет свои записки мелом по стене. И первую запись Валера сделал в той части стены, где были ячейки для прессы. И поставил дату представления: 15 июля. Мы решили их не стирать: назавтра герой заполнял следующую ячейку… И зрители видели эти каждодневные, датированные записи Поприщина.

Это ощущение конкретности, сиюминутности происходящего действовало на зрителя потрясающе. Возникала еще одна, очень простая, но важная взаимосвязь. И в последний день, когда публика видела семнадцать заполненных надписями ячеек — дневник наших гастролей — Валерий после даты приписал по-французски «Се ту». Всё, мол.

Записал Леонид ПОПОВ