«Иванов» в версии Тома Стоппарда в лондонском Donmar Warehouse

В Лондоне снова ставят Чехова. Что, несмотря на бесспорную популярность Чехова на Западе и тайное уважение англичан к глубинам русской души, происходит не так уж часто. Из недавних постановок русской драматургии можно назвать «Чайку» в Королевском Шекспировском театре и «Мещан» Горького в Королевском Национальном, но и с их появления минуло около года. Если ставят, новой интерпретацией не ограничиваются — залог успеха видится в синтезе своей, английской идеи и русского текста, причем вольность результата только приветствуется. Так, в 2005 году в Королевском Национальном театре с успехом прошла современная версия гоголевского «Ревизора» — «Инспектор ООН» в обработке Дэвида Фарра, в которой все шутки были адаптированы согласно реальности, близкой англичанам. Появлению Городничего предшествовала видеонарезка — штурм Белого дома и флаг с серпом и молотом, а вместо «брата Пушкина» в спектакле звучало имя Гарольда Пинтера.

Постановка чеховского «Иванова» театром Donmar Warehouse — не исключение. Так, по крайней мере, кажется на первый взгляд. Афиши подчеркивают, что Чехов преподан в «невероятно смешной» версии Тома Стоппарда. Однако от Стоппарда можно ожидать серьезного отношения к делу без неуместной игры с текстом — у него богатая история отношений с русской литературой, от собственной версии «Чайки» до «Берега Утопии». Пьеса открыла сезон в лондонском Вест Энде. В английском понимании любой театральный поиск должен иметь успех у публики — и здесь зрителю предложена беспроигрышная комбинация. Текст — Чехова (причем выбрана пьеса, мало известная английскому зрителю), интерпретация Тома Стоппарда, уже давно ставшего в Британии классиком, режиссура Майкла Грандажа. В главной роли — Кеннет Брана, актер с мировым именем и массой наград за роли в экранизациях Шекспира (неискушенный зритель вспомнит Брана как красавца профессора из второй серии «Гарри Поттера»). В этом звездном составе Чехов позиционируется как лишь одна из составляющих успеха.

А. Райзборо (Шурочка), К. Брана (Иванов).
Фото из архива театра

Спектакль, который с 12 сентября по 29 ноября 2008 года играют по западной системе каждый день, а в некоторые дни и по два раза, собрал все возможные похвалы критиков. Что примечательно, львиная доля текста в английских обзорах неизменно посвящена примерному пересказу сюжета. Для критиков Иванов — русский Гамлет (сравнение, не понравившееся бы в первую очередь самому герою), и в пьесе им интересно рождение истинно «чеховского» человека, для которого «ломка» в повседневности жизни — естественное состояние. А трагедия героя является отражением состояния России, находящейся на пороге перемен. В этом критикам видится определенный элемент экзотики и русскости. Все сходятся во мнении: «It’s a must see», что значит — «смотреть обязательно».

Легкая настороженность по отношению к пьесе — каков он, этот стоппардовский «Иванов», так понравившийся критикам, — стала исчезать довольно стремительно. Постановка, несомненно, высочайшего уровня, по крайней мере с технической стороны. Спектакль проходит в довольно небольшом пространстве. Все костюмы и декорации выполнены с истинно английским вниманием к качеству. Во втором и четвертом актах — это уездные салоны с большими окнами и высокими дверьми на заднике, а первый и третий — элегантные решения картин «сельской жизни». Актеры не позволяют себе ни единой ошибки в тексте. Довольно стремительный для Чехова ритм блестяще выдержан, но при этом без механистичности исполнения, есть и паузы, и надрыв, и запинки, и неловкости, и все они — к месту. Нет и намека на показную «русскость». Единственное, уменьшительные имена — Зюзюшка, Шурочка, Матюша — с некоторым трудом даются актерам, но это лишь вызывает умиление. Действие развивается до предела близко к зрителю, от этого и герои, и пространство кажутся крупнее, ярче, четче. Все отработано до мельчайших деталей и позволяет полностью сосредоточиться на том, что зависит не только от профессионализма.

К. Брана (Иванов).
Фото из архива театра

В самом тексте, вопреки ожиданиям, не заметно никаких видимых отклонений от чеховского текста, скорее — некоторое смещение акцентов. Где у Чехова паузы и «пустоты», там у Стоппарда — плотность, постоянное движение, иногда — попытка четче разъяснить ситуацию. Так, Лебедев вместо классического «среда заела» советует Иванову: «Тебе нужно выбраться отсюда». Ощущения, что из чеховской пьеса стала стоппардовской, не возникает, и в этом искусство драматурга, известного умением изящно играть в предложенный стиль. Тем не менее чеховская пьеса вдруг стала гораздо смешнее. Стоппард максимально использовал и развил ее комический потенциал. Режиссура Майкла Грандажа развивает и усиливает этот подход. Выпуклые, яркие мизансцены, стремительный ритм обмена репликами, новые интонации и подтексты — все это работает: зрители смеются начиная с первого акта. Очень много смеются во втором, в сцене приема у Лебедевых, где заводит свою волынку проигравшийся Косых (Джеймс Такер). Смеются в начале третьего, где Шабельский (Малькольм Синклер), Лебедев (Кевин МакНалли) и Боркин (Лоркан Кранитч) произносят бесконечные тирады и неутомимо поднимают рюмки. Продолжают смеяться, когда опять заводит свою дребедень Косых, а граф наводит на него пистолет со словами: «Я тебя все-таки убью». Смеются и в четвертом акте — в сцене, когда рыдает граф, плачут Шурочка, Бабакина и Зинаида Савишна. К плачущим по разным краям сцены парам присоединяется сидящий посередине Лебедев… а зритель смеется. Комичность мизансцены «разбавляет» чеховский надрыв. Радуются зрители и фразе о том, что хранить капиталы сейчас тяжело, — чеховская ирония обретает новую актуальность в условиях финансового кризиса. Английский Иванов идет без пустот и в хорошем ритме, на одном дыхании, без малейшего намека на скуку — и в этом опять сказывается английское внимание к зрителю.

Тем не менее режиссер и драматург умело и постепенно проявляют, как сквозь легкую папиросную бумагу, трагическое, чеховское. Смещенный акцент английской постановки — в том, что трагизм, который у Чехова есть во всех героях, здесь подчеркнуто перенесен на Иванова. Его выделяет даже костюм, он всегда одет как-то более неряшливо, скромнее, чем другие, тогда как они даже чересчур элегантны, эффектны и при этом говорливы. Во втором акте Иванов, весь в черном, с повязанным сверху кашне, тихо перебирает гитарные струны в стороне от остальных. Боркин выделывает ногами антраша и напевает о прошедшей молодости, а взгляды зрителей непроизвольно прикованы к Иванову, и рождается уверенность, что сказанное — про него.

Шурочка (Андреа Райзборо) производит двоякое впечатление. Ее влюбленность в Иванова выглядит скорее сумасбродством, детской прихотью, возникающей от нечего делать. В отличие от Иванова, она чувствует себя прекрасно на домашнем приеме среди гостей (второй акт). Ее сомнения в необходимости брака в четвертом акте больше похожи на готовность отказаться от своего каприза, чем на борьбу чувств. Рядом с седым Ивановым Шурочка, при ее подчеркнуто подростковой внешности, кажется чуть ли не Лолитой. Тема идеальной женской любви и самопожертвования тоже звучит с комическими нотами. И когда Иванов, пытаясь поднять Шурочку на руки, вдруг роняет ее, это выглядит символом того, что не только ее любовь, но и причастность ко всем остальным слишком тяжелы для него.

Анна Петровна (Джина МакКи) предельно строга и сдержанна в своих страданиях, даже ревность ее сдержанна. Эта тайная и скрываемая от всех мука сближает ее с Ивановым — их разъедает изнутри одна и та же боль. Когда Сарра срывается на крик, а Иванов после мучительной внутренней борьбы решается выкрикнуть ей в ответ приговор врача — они опять вместе в этом исступленном двойном выплеске боли. И Львов (Том Хиддлстон, премия Оливье за лучший дебют, 2008), как это ни странно, тоже под стать им — молодой интеллигент в очках, все больше и больше теряющийся из-за непонимания окружающих. Он честен и при этом невыносим, каждое его появление все больше подчеркивает муку Иванова.

Сам же Иванов в исполнении Кеннета Брана, несомненно, явление. Он, как это ни парадоксально, выделяется своей русскостью. И его неприглаженный вид, и его сутулость, и открытый, уставший взгляд — все заставляет поверить в Брана как в своего Иванова на фоне мастерски играющих, но все же чем-то не своих лебедевых, шабельских и боркиных. Замечательна сцена во втором акте, где Лебедев предлагает ему деньги и затем уходит. В этот момент Иванов вдруг замолкает, медленно оседает на пол, и следует монолог с метанием, паузами, слезами, сбрасыванием с себя пиджака и затишьем в осознании собственного бессилия. Брана играет эту сцену надрывно и не по-английски, а по-русски, по-общечеловечески искренне. После такого самобичевания все обвинения Львова в адрес Иванова выглядят бессмысленными.

Но в последнем акте Иванов вдруг кажется одним из остальных. Его отказ от Саши и самокритика звучат как заученные реплики, страдание не возникает здесь и сейчас. Как все, Иванов беспричинно суетлив и одет с иголочки — в черный фрак с белой манишкой, в этой новой роли он невыносим не только Львову, но и сам себе. Смерть становится логическим выходом из ситуации. Он был не таким, как все, чувствовал себя неприкаянным в салонах и на приемах и в этом был целен. Был правдив в мученическом самоотрицании, в том, с каким достоинством принимал бесконечную критику Львова. Ложь наступила тогда, когда Иванов оделся во фрак, чтобы начать новую жизнь с Шурочкой под дружеской опекой ее отца. И здесь он — плохой игрок. Смерть — выход для Иванова потому, что он не может стать еще одним Лебедевым. Хотя Лебедев искренно предлагает ему свой вариант жизненной философии: «На этом свете все просто. Потолок белый, сапоги черные, сахар сладкий». И ни к чему устраивать «галерею современного искусства» (эта добавленная Стоппардом фраза находит живой отклик у зрителя, хоть и звучит в тексте как легкий анахронизм). Но Иванова такой вариант не устраивает. Он уходит со сцены, а все остальные безмолвно смотрят ему вслед под приглушенные рыдания Саши, уткнувшейся головой в грудь отца. Раздается выстрел. На сцене остается «галерея современного искусства» с открытыми ртами и наклоненными вслед Иванову головами — финал, напоминающий по эффекту гоголевский.

Но не успевают прозвучать первые аплодисменты, как Кеннет Брана останавливает их и призывает зрителей пожертвовать деньги в фонд работников сцены. Причем хорошо бы в купюрах, а не мелочью — дополняет Кевин МакНалли (Лебедев). Все серьезно, по-деловому. Для англичан пожертвования — дело чести. Хоть не в деньгах счастье, но все же — финансовый кризис, господа. И отходит сердце, уже приготовившееся заболеть от игры Брана, — никто не умер, не пострадал, застрелившийся Иванов улыбается и призывает к благотворительности. Английский театр зрителя бережет. Что ж, может быть, это и хорошо. Страдание должно быть дозировано.

Ноябрь 2008 г.
Лондон — Санкт-Петербург