«Ленинградка». Кукольная притча для взрослых. Театр-студия «Karlsson Haus».
Авторы проекта Алексей Шишов, Борис Константинов, Денис Шадрин, художник-постановщик Виктор Антонов

Возможно, найдутся те, кто не примет этот спектакль категорически, — взросшие на возвышенной монументальности Пискаревского ансамбля, приземленной героичности «Блокады» А. Б. Чаковского и тому подобной литературе… Не сужу и не виню их. Вспоминаю документы и свидетельства: «Блокадную книгу» А. Адамовича и Д. Гранина, «Дневник Тани Савичевой». Вспоминаю родных моих блокадников — отца Петра Ананьевича Кулиша и соседку Анну Николаевну Басову. Каждое поколение по-своему открывает для себя историю своих отцов, дедов и прадедов.

Спектакль «Ленинградка» театра «Karlsson Haus» состоялся вопреки всему. Вопреки теме (как средствами театра кукол говорить об этих холодных и голодных девятистах днях блокады Ленинграда?), вопреки жанру (часто ли в театре кукол вы видели трагедию?), вопреки театральной традиции (где возможны сразу три режиссера-постановщика?), вопреки, наконец, соединению, казалось бы, несочетаемого (документальных кадров, современной киносъемки и кукольного действа).

Да, «Ленинградка» — спектакль о блокаде… Или, вернее, — трагический сказ о блокаде. Здесь несколько героев. Это город, возникающий в хронике; девочка блокадного Ленинграда, ищущая спасения в платяном шкафу; домовой — сказочный кукольный персонаж, по-своему проживающий эти долгие дни, и, наконец, те сегодняшние старики, которые выжили тогда и умирают сегодня. Им, жителям того города, выстоявшим в то время и тоже — вопреки всему, посвящается спектакль…

Вот на перемежающейся титрами кинопроекции по узнаваемым улицам современного Петербурга мчится красная машина узнаваемой современной журналистки (Ю. Хребтова) под узнаваемый современный ритм, ритм сегодняшнего времени, стремительного и быстротечного, — мимо художника, вышедшего на городской пленэр, мимо Казанского собора, мимо… мимо… Телефонный не диалог — монолог: «Мне ваш адрес дали в обществе блокадников»… В кадре старая женщина, телефон, кукла, плюшевый заяц… Вновь машина. Останавливается около дома, который сносят, где уже никто не живет… Уезжает.

Впрочем, так ли? Впрямь ли никто не живет? Старая женщина (В. Карпова), зажигает свечу, открывает дверцу шкафа. Расплываясь в призмах стеклянных вставок, ее лицо молодеет, трансформируется в иное, в иную судьбу, перешедшую из нашего сегодня в то — давнее — вчера.

Выцветает кинолента, теряет насыщенность красок. Экран являет черно-белое время, в котором есть крепкий дом и есть, как и положено в доме, — домовой.

Вот героиня — девочка Валечка (М. Косарева) — произносит заклинание, как оберег оставленное ей ушедшим на фронт отцом: «Домовой, домовой, приходи ко мне домой…».

Он и приходит — персонаж вполне волшебный и вполне реальный в этом трагическом сказе.

А дальше… дальше разворачивается документально-сказочная история о маленькой ленинградке, оставшейся одинокой в блокадном городе, о Голоде и Холоде, в этот город проникших, и о нем — домовом Тимофеиче, оберегающем от ужасов войны схоронившееся в шкафу дитя и дом, в котором осталась одна живая душа. Оберегающем и… не сумевшем сберечь…

Не льщу себя надеждой, что смогу пересказать все сюжетные линии этого спектакля, пересекающиеся, наслаивающиеся друг на друга, а иногда лишь обозначенные и оборванные. Да в этом и нет необходимости. Важно другое — какими средствами создатели спектакля достигают исторической подлинности и человеческой правды. Историческая подлинность, несомненно, в кадрах блокадного Ленинграда, возникающих на протяжении всего спектакля. И дело не в хронологии действительных событий, иногда сознательно нарушаемой во имя логики художественного замысла. Что же касается правды человеческой, она — в судьбе каждого из явленных здесь героев, в точных интонациях озвучивающих персонажей актеров (С. Бызгу, С. Барковский, А. Ваха, А. Шишов и др.). Она — в конкретных деталях (тиканье будильника, переходящее в стук метронома настолько естественно, что не возникает и мысли о штампе, последние капли влаги, гулко падающие из водопроводной трубы, треснувшее от стужи стекло…). Она, наконец, — в овеществленных несбыточных мечтах (стакан молока и краюха белого хлеба или новогодний мандарин), в рифмующихся кадрах хроники и кукольных образах (занесенные снегом трамваи, авианалеты и бомбежка, Дорога жизни, не детская и не женская работа в замерзших цехах).

Кинопроекция (отнюдь не новация в театре кукол) приобретает здесь уникальное качество — смысловой и эмоциональной сущности спектакля.

Перипетии сказочной истории, повествование о судьбе ленинградки, документальные киносвидетельства порой сплетаются в художественной ткани зрелища так органично и тесно, обретают такую целостность, что не всегда осознаешь границу перехода.

Вот кадры кинохроники: ленинградцы, тушащие сброшенные «зажигалки», дети, выбирающиеся из подвального бомбоубежища, — сменяются эпизодом, в котором домовой растапливает от принявшегося пожара буржуйку… Его волшебная метла, сбившая до того вражеский самолет, уже не может совершить прежнего чуда. Сказочные герои начинают жить по правилам блокадных обстоятельств: когда истинным чудом становится не волшебство, а сила духа и человечность, явленная в нечеловеческих условиях.

Или эпизод, где документальные кадры полуторок, движущихся по ладожскому льду, совмещаются с силуэтом крохотной автомашины, в кузове которой может поместиться лишь один экзотический фрукт. Вот на киноэкране крупный план рук на баранке грузовика, а в провале ветрового стекла — приближающаяся фигурка регулировщика с красными флажками. Это Холод — кукла, вырастающая из маленького, закутанного в тряпье создания в огромный скелетообразный фантом. Руки куклы вытягиваются, указывая путь в никуда. Трещит и расходится лед… Крохотная полуторка медленно опускается на дно…

Вполне соответствуют теме и жанру спектакля его кукольные персонажи, созданные В. Антоновым: домовой Тимофеич (круглолицее, бородатое, лопоухое трогательное существо), монструозные трансформирующиеся фигуры Голода и Холода, Крыса, вызывающая ассоциации с карикатурами Кукрыниксов военной поры.

Художественные метафоры этого спектакля точны, не отторгаемы кинодокументом, потому что не просто выдуманы авторами, но рождены в сопереживании, со-проживании темы. Не только постановщиками, но и филигранно, безукоризненно работающими с куклой в технике черного кабинета актерами (Я. Сарафанникова, И. Зимина, С. Шадрина).

Пожалуй, можно было бы упрекнуть А. Шишова, Б. Константинова, Д. Шадрина в композиционной рыхлости драматургической основы, в затянутости отдельных сцен, в неадекватном решении некоторых эпизодов, наконец, в излишней пафосности финала. Но отчего-то, когда вспоминаешь «Ленинградку», хочется думать о другом: о том, как изменяется сегодня театр кукол, использующий выразительные средства иных искусств на собственной территории; о том резонансе, в который войдут образный строй и ритмы спектакля с душами внуков и правнуков уже ушедших и уходящих блокадников; наконец, о том мужестве, какое необходимо было всем тем, кто хотел, чтобы спектакль состоялся, и, может быть, прежде всего его продюсеру С. Кубайлату.

Ноябрь 2008 г.
Фото А. Шишова.