«Ленинградка». Кукольная притча для взрослых. Театр-студия «Karlsson Haus».
Авторы проекта Алексей Шишов, Борис Константинов, Денис Шадрин, художник-постановщик Виктор Антонов

В программке «Ленинградки» нет художественно ориентированных слов «спектакль», «актер», «режиссер». Есть словосочетание «авторы проекта». А «проектом» сейчас могут быть названы и антрепризный спектакль, и программа инвестирования, и художественная выставка, и реалити-шоу — формат применения слова расплывчат, но само оно красноречиво заявляет о том, сколь активно вторгаются в сферу творчества маркетинговые технологии. Может быть, пора научиться рассматривать произведения искусства в аспекте удовлетворения потребностей потребителя? В таком случае «Ленинградка» практически безупречна. Обнаружена пустующая потребительская ниша, найдены эффектное название, уже зарекомендовавшие себя как успешные технические приемы, приглашены талантливые профессионалы кукольного дела, собраны фрагменты военной кинохроники, отснят игровой видеоматериал. В результате команда проекта произвела технологически качественный продукт, который в данный момент вполне грамотно продвигается.

Если же рассматривать «Ленинградку» как произведение искусства, то приходится говорить, по сути, о двух «продуктах» — кукольный спектакль и видеоклип, дискретное сосуществование которых довольно сложно признать полноценным художественным синтезом.

Зрителям премьерных показов продюсер «Ленинградки» Салам Кубайлат сообщил, что основой для сюжета о ленинградской девочке, сказочным образом пережившей блокаду, спрятавшись в шкафу, и ее фантастическом кормильце-защитнике Домовом послужили воспоминания одной из жительниц блокадного города. Но на субъективный авторский взгляд литературные аналогии у сценария есть: вспоминаются и рассказ Кира Булычева «Можно попросить Нину?» (о телефонном звонке из семидесятых в сороковые), и мрачноватые фантазии Анны Старобинец (непременные их участники — разнообразные сказочные «сущности», чаще всего извращенные соприкосновением с современной цивилизацией). К сожалению, вербальный текст «Ленинградки» многократно проигрывает текстам упомянутых источников и в стиле, и в логике изложения.

Есть контекст и у приема. В спектакле В. М. Фильштинского «Блокадная страница» (Кукольный Театр сказки, 1985) воспоминания актрисы Ольги Ляндзберг (знавшей о блокаде не понаслышке) служили предисловием к рассказу о девочке (актриса Людмила Благова), осиротевшей и выжившей в Ленинграде. В ее истории оживали предметы, возникали фантастически условные образы умерших родителей. А в спектакле «Детство Никиты» (Омский государственный театр куклы, актера, маски «Арлекин», 2005) события рассказа Андрея Платонова перенесены в годы Великой Отечественной и рядом с действием в черном кабинете существуют кинокадры военной хроники. Создатели «Ленинградки» воспользовались близким по смыслу материалом и схожими выразительными средствами.

Наиболее интересная составляющая постановки — собственно кукольный спектакль в черном кабинете, и художника-постановщика Виктора Антонова сложно было бы перехвалить: придуманные и воплощенные им кукольные образы просто по-гофмановски впечатляющи!

Усатый круглоглазый Домовой расставляет вокруг шкафа-убежища противотанковые ежи игрушечного масштаба и сбивает своей волшебной метлой вражеские бомбардировщики. Хрупко позванивающий ленинградский трамвайчик «увязает» в кинопроекции сугроба. Кукла с косичками, в довоенные времена умевшая только пищать «ма-ма», стоит за станком на оборонном заводе. Волшебная рыбка переправляет мандарин из затонувшей на Ладоге машины прямо в Неву. Леший-партизан глушит кружками фронтовой спирт за упокой погибших солдат. Толстенькая Бомба с красной звездой на боку, не попав в цель, сурово сокрушается: «перед товарищами стыдно». Медлительно шествуют жуткие персонификации Холода (верзила в ушанке и шинели) и Голода (закутанный почти по-детски карлик) — оба с лицами-черепами, с разинутыми в зверином вое ртами…

Видеопроекция здесь служит декорацией (воспроизводит решетку ворот, разрушенный бомбежкой дом, треснувший ладожский лед, буйную метель, горы-сугробы). Есть даже персонаж, существующий только как видеопроекция: злобно рычащий огонь, принесенный зажигательной бомбой, которого Домовой отважно загоняет за дверцу буржуйки (спички-то закончились, а ребенка согреть надо). И световая партитура спектакля выверена до миллиметра (правда, к некоторой смысловой путанице приводит отсутствие каких-либо световых характеристик — кукольные «наши» и «враги», «домашние», «ужасные» и «боевые» эпизоды предстают в одинаково теплом золотистом луче).

Четко и бережно работают актрисы-кукловоды (Яна Сарафанникова, Светлана Шадрина, Ирина Зимина). Каждое движение в черном кабинете (падает желтый осенний листок, протягивает страшные костяные ручки скелетик-Голод, ветер срывает шарфик с шеи бредущей сквозь метель Крысы, Домовой тянет на веревочке игрушечный дирижабль…) осуществляется на тонкой грани жизненной достоверности и виртуозной условности. Мироощущение ребенка, попавшего в «страшную сказку о войне», кукольный план «Ленинградки» воспроизводит в высшей степени художественно и технически совершенно, между актерами и зрителем возникает абсолютное доверие, позволяющее воспринимать фантастическую кукольную реальность как безусловную. Но… программка не дает возможности понять, кто из перечисленных актеров работает с куклой!

Синтез театра кукол и видеопроекции удался в постановке лишь фрагментарно, только когда видео играет прикладную роль. Видеоплан «Ленинградки» начинается и завершается песней группы «Сплин» и больше всего напоминает музыкальный клип, пространный и малоинтересный. В этом клипе, например, долго передвигает игрушечный рояль, а затем играет на нем мультипликационный дубль куклы-Домового. Ничего существенного к смыслу и сюжету этот эпизод не добавляет и воспринимается скорее как излишний, чем действенно оправданный. И таких фрагментов в видеоплане многовато — создается впечатление, что, увлекшись новейшими технологиями, авторы проекта перестали доверять собственно кукольному искусству, его широчайшему выразительному потенциалу. А отсутствие продуманных композиционных связей не дает осуществиться вполне интересному сценическому «двоемирию»: кукольная фантасмагория и блокадный быт, история и мистика здесь оказались скорее беспорядочно перемешаны, чем парадоксально смонтированы.

Кинематографическая часть явно избыточна даже сейчас, когда она сильно сокращена по сравнению с премьерной версией. Кадры кинохроники весьма некорректно чередуются с постановочными, а информация, преподносимая как историческая, чаще всего далека от достоверности. Например, из сюжета «Ленинградки» вполне можно понять, что ледовую Дорогу жизни открыла в преддверии нового 1942 года машина с мандаринами для ленинградских детей, — между тем уже 22 ноября 1941-го по Ладоге в Ленинград пошли машины с мукой. Сильнейшие морозы ударили рано, озеро замерзло быстро — а кукольная трехтонка в спектакле едет по якобы тонкому льду. Для тех, кто голодал и мерз тогда, приведенные факты были вполне значимы. Важными они должны были бы стать и для тех, кто посвятил проект ленинградцам. Но этого, к сожалению, не произошло.

Никак нельзя отнести к числу достоинств видеоряда рекламно-плакатные штампы: блондинка, несущаяся в красном спортивном авто в начале, фотокадры из горячих точек и атомный взрыв в финале. Если образы кукольной части «Ленинградки» воспринимаются как результат бесспорно художественного осмысления исторического момента и человеческих чувств, то псевдоисторизм ее кинематографической составляющей — как результат слишком прагматичной компиляции непростого, разностильного, хотя и весьма зрелищного материала. Сумма двух слагаемых проекта, заявленная в программке как «попытка осознать, попытаться почувствовать», задуманная как игра масштабами, планами и фактурами в отсутствие внятного режиссерского решения осуществилась, увы, как набор приемов.

Приглашение к участию в записи фонограммы «Ленинградки» известных драматических артистов (Сергей Бызгу, Артур Ваха, Сергей Барковский и др.) — еще один, бесспорно эффектный прием, хотя и не новация (так же, например, был озвучен недавний спектакль Резо Габриадзе «Эрмон и Рамона»). К сожалению, тексты диалогов, которые произносят талантливые актеры, далеки от литературного совершенства («дите малое в шкафе схоронилося» — вдруг переходит на этакую «псевдофольклорщину» Домовой, до сей поры говоривший более грамотно).

Очевидно, что первопричина несостоявшейся композиционной целостности «Ленинградки» — отсутствие качественной драматургической основы. Сюжет «притчи» невнятен — и это противоречит заявленному жанру, да и зрители выходят из зала, споря: выжила девочка или умерла? В повествовании нарушена временная логика (вряд ли это продуманный абсурдистский прием) и отсутствует элементарный стилистический такт (жители блокадного города, как гласит белым по черному кинотекст, испытывают, подобно персонажам какой-нибудь мыльной оперы, «неописуемые страдания»).

Но смелость воображения в сочетании с этическим чутьем — явление в искусстве вообще не слишком частое, а ужасы войны глазами ребенка — тема эмоционально и художественно благодарная. Звучит цинично, но формат «проекта», очевидно, и предполагает иные нравственные координаты, чем формат «спектакля». Поэтому, когда действие не клеится, эмоционально пробуксовывает, можно технично вставить реплику о двухнедельном котенке, попавшем в блокадный суп. Критическую бдительность подобный прием, безусловно, ослабляет, но постановку в целом ни художественным, ни гуманистическим высказыванием не делает.

А «наши бабушки», которым посвятили свой труд авторы проекта, не любят много рассказывать о своем блокадном детстве. Хотя, бывает, проскальзывают в совершенно бытовом разговоре какие-нибудь детали. Например, спиртовка, на которой дедушка кипятил в кружке невскую водичку. Или коллекция снарядных осколков, которая «у меня была самой лучшей во дворе». Или щегольские ботики с кнопочкой, которые так не хотелось менять на валенки, отправляясь по Дороге жизни на Большую землю. Этот эпизод, с продолжением про обмороженные ноги, с которых потом срезали омертвевшую кожу хирургическими ножницами и без всякого наркоза, впоследствии действовал на внуков как безоговорочный аргумент в пользу теплых носков и рейтуз — и стал частью семейной истории. Многое, что нам сейчас представляется абсолютно невыносимым, сознание детей военной поры подвергло некоторому «обытовлению» — и позволило сохранить в воспоминаниях детства. А очень многому, недетски и нечеловечески страшному, в праве вспоминаться отказано.

Ссылка на несознательный тогдашний возраст, а то и вовсе сказочные выдумки, вроде этой, про «девятьсот дней в шкафу», часто служат ленинградкам защитой от чьего-нибудь неуемного и настойчивого любопытства… И вдруг становятся «сюжетом для небольшого проекта».

Ноябрь 2008 г.