С тех пор как наш журнал писал о театре в городе Лысьва Пермского края, прошло более шести лет (см. № 28). За это время ремонт здания после пожара завершился, и теперь театр имени А. Савина — один из самых уютных и ухоженных театральных домов в российской провинции. Последние сезоны театром руководит Тимур Насиров — молодой, интеллигентный, талантливый режиссер петербургской школы, выпускник мастерской Г. М. Козлова. Мне довелось посмотреть три его спектакля, дающих представление о широких возможностях этого постановщика в союзе с крепкой, профессионально работающей труппой.

Понимая, что своего зрителя нужно воспитывать, Насиров ставит спектакли для детей. Один из них — по сказке М. Бартенева «Про того, который ходил страху учиться» — начинается уже в фойе. Публику встречают забавные указатели «СТРАХ — туда», зрителям предлагают снять обувь и выдают чистые носки (кстати, производят их на местной чулочно-перчаточной фабрике). Кажется, что весь зал завален подушками, поэтому малыши могут не только сидеть, но и лежать, если вдруг устанут, а в финале подушками разрешено кидаться… Программка оформлена как настольная игра-путешествие: можно вырезать фишки, кидать кубик и пробираться к финишу через задуманные авторами препятствия, пропуская ходы или обходя опасное место по стрелке. И в сюжете сказки, конечно, есть горы, река, лес и заколдованный замок, которые обозначены на карте-программке. А вот на сцене нет почти ничего, кроме актеров, — все остальное с помощью их игры возникает в воображении зрителей. Иногда артисты пишут или рисуют мелом на обычной школьной доске, усиливая ощущение рождающейся прямо на наших глазах сценической реальности.

Детям нравится и сам способ «рассказывания» сказки (шутливый, игровой, с «придумками» и «хохмами»), и парадоксальность сказочной истории — герою надо найти свой страх, научиться бояться. Всегда ведь взрослые детям говорят «Не бойся!», а тут — все наоборот! Два старших брата (Вадим Пугачев и Эдуард Фролов), соревнуясь между собой в изобретательности, пытаются испугать младшего брата (Игорь Безматерных), а он — ни в какую… В сказке мудрый и трогательный финал: только найдя заколдованную королевну (Ольга Петрова), герой впервые пугается и вдруг понимает: бояться можно не за себя, а за любимого человека.

Лирическая стихия, в отличие от игровой, в спектакле себя почти не проявила. Встреча героя с любовью, честно говоря, не очень впечатляет — она скорее обозначена, чем сыграна.

Если спектаклям Насирова чего-то не хватает — так именно лирики. Режиссер словно не разрешает себе проявлять эмоции в сценических решениях, как будто боится показаться чересчур чувствительным, всячески избегает сентиментальности. Его спектакли не назовешь холодными, рассудочными, рациональными, но они сдержанны, строги и стильны. Выбирая для постановки материал, в котором есть и лиричность, и мелодраматизм, и открытая эмоциональность («Поминальная молитва», «Дульсинея Тобосская»), Тимур Насиров его не ломает и не душит, но внятно интерпретирует. От неполного совпадения природы режиссуры и драматургии возникает содержательное напряжение, поле сложного взаимодействия двух авторских начал.

Когда-то успех пьесы Володина на сцене театра им. Ленсовета во многом определили музыка Г. Гладкова и пение А. Фрейндлих. Интерес спектакля Насирова не в музыкальности, а в живописности. Смысл всей истории можно прочитать через изменения пространства, сочиненного режиссером вместе с художником Ольгой Вологиной. В первом акте задействована только авансцена. Глубина площадки отгорожена массивными деревянными воротами с коваными засовами, с резными башенками по бокам и окошками вверху. Длится и длится фронтальная статичная мизансцена: все сидят за столом. Только в конце действия Альдонса (О. Петрова) и Санчо (Анатолий Лепихин) открывают ворота, расширяя пространство, снимая преграду, но все, кроме Альдонсы, остаются на месте: Мать (Людмила Шуваева), Отец (Валерий Себекин) и Жених (Виктор Косарев). Во втором акте фон действия — уже не прочная стена, а мягкая драпировка — бордовая портьера. Пространство, однако, еще ограничено — с двух сторон створками ворот, как стенами, а поперек поставлен балетный станок. «Дом изысканных удовольствий» синьоры Тересы (Ирина Савина), в который попала Альдонса, — это ловушка, свободы здесь нет. В финале акта Луис (Э. Фролов) ломает одну стену, а Альдонса срывает драпировку и лупит ею направо и налево.

В третьем действии сценическая коробка полностью открыта и обнажена — до кирпичной кладки. Никаких декораций, только весь пол завален книгами, как бранное поле — останками воинов… Пространство расширилось до своего театрального предела, это уже как бы вся вселенная. Так сценография рассказывает о стремлении человека вырваться из клетки на свободу, в безграничность, о его желании перемен.

А. Лепихин (Санчо), О. Петрова (Альдонса). «Дульсинея Тобосская».
Фото Е. Меденникова

Альдонса О. Петровой неутомимо ищет свое истинное Я. Ее как самостоятельной личности, можно сказать, и вовсе не было, пока ее не назвали Дульсинеей. Не будучи Дульсинеей, она ею наряжается — надевает костюм и репетирует роль, тренируется у станка и учит наизусть непонятные красивые слова. В течение спектакля она не просто переодевается, а примеряет разные образы, чтобы стать собой. Покидая дом синьоры Тересы, Альдонса сбрасывает богатое платье, надевает шинельку, повязывает по-бабьи платок на голову, перекидывает через плечо холщовую суму — становится похожа на нищенку, богомолку, странницу. В конце концов Альдонса (как и сценическое пространство) освобождается от одежды, добираясь до самой своей сущности. Она становится прекрасной рыжеволосой Евой, ее целомудренная нагота нежно светится в темноте.

В спектакле, режиссерски продуманном и сложном по мысли, интересны практически все актерские работы. Смешная, искренняя, очень женственная и земная Альдонса. Луис, проходящий драматичный путь от инфантильного зануды до готового принять бой мужчины. Замечательна Варвара Утробина в роли Санчики — отчаянной девчонки, страстной и глубокой. Истово работает А. Лепихин: его странствующий оруженосец Санчо Панса вовсе не похож на традиционного персонажа Сервантеса (внешне он, как и написано у Володина, высокий и худой). Эпизодическая роль Маттео, поклонника выдуманной Дульсинеи, удалась Михаилу Тихомирову — этот мальчишка взрослеет прямо на наших глазах, отбрасывая все фальшивое и показное, стремясь к подлинному, настоящему, своему…

На безусловный зрительский успех «Дульсинея» не рассчитана — слишком изысканна ее красота. «Поминальная молитва», будучи не менее красивой, умной и тонкой, горячий прием у публики находит. Эта работа Насирова кажется гармоничной и светлой (в володинской постановке чувствуется какой-то надрыв, звучат щемящие ноты), несмотря на трагические мотивы пьесы. Жанр в программке почему-то обозначен как трагифарс — но на самом деле Насиров поставил скорее элегию. При этом шолом-алейховский и горинский юмор он вовсе не потерял.

Деревня Анатовка на лысьвенской сцене оказывается маленьким островком или даже плотом в безбрежном мировом океане: наклонный помост приподнят над сценой, прямо из досок «растут» голые деревца, к ним прикреплены скворечники — образ ненадежного, хрупкого дома, который так легко потерять (художник спектакля — Евгений Меденников, актер, играющий в «Поминальной» соседа Степана). Когда начинаются погромы, скворечники сами собой падают с веток, переворачиваются вниз крышами (как будто роняют головки на тонких шейках), а в конце спектакля у всех анатовских беженцев, бесприютных скитальцев, к чемоданам привязано по скворечнику: свой маленький домик каждый уносит с собой.

Л. Шуваева (Голда), О. Павлов (Тевье). «Поминальная молитва».
Фото Е. Меденникова

Удивительно, что в не очень большой труппе нашлись актеры для всех персонажей пьесы — нет ни одного приблизительного или компромиссного назначения. Горький шут Менахем-Мендл — А. Лепихин. Влюбленный мясник, трогательный престарелый жених Лейзер-Волф — Александр Миронов. По-своему сочувствующий евреям-односельчанам Урядник — В. Косарев. Студент-революционер Перчик — М. Тихомиров. Федор, деревенский увалень-интеллигент в очках, — В. Пугачев. Три дочки Тевье — каждая со своей историей: отправляющаяся за женихом в Сибирь Годл — Елена Елькина, принимающая православие Хава — Елена Чурилова и Цейтл — В. Утробина, выбирающая любовь, а не богатство. Одна из самых выразительных и эмоциональных сцен спектакля — свадьба Цейтл и Мотла (Кирилл Имеров). Как забавно все бегут под зонтиками, по очереди поскальзываясь и падая в лужу, как торжественно потом усаживаются по периметру помоста, ставшего свадебным столом. Перчик читает «Песнь о Буревестнике», Лейзер дарит швейную машинку, Менахем делает общее фото! Но веселое застолье прерывает весть о готовящемся погроме. Перед тем как погаснет свет, мы видим нахохлившегося, как птица на ветке, Менахема, испуганные громадные глаза Цейтл, опущенную голову Тевье…

В спектакле замечательно выстроен дуэт Голды и Тевье — Людмилы Шуваевой и Олега Павлова. Хлопотливая хозяйка дома, погруженная в труды, заботы и тревоги, Голда вроде бы являет противоположность мужу — неторопливо рассуждающему, любящему понежиться на солнышке, вместо того чтобы тащить телегу… Но на самом деле они похожи — у обоих ласковый юмор, они излучают тепло. Сильно и проникновенно играет Шуваева последнюю сцену в жизни героини: Голда помогает дочке разрешиться от бремени. А Тевье вдруг как будто сразу стареет и становится меньше ростом, когда теряет свою Голду.

В главном герое спектакля покоряет, прежде всего, естественность — этот человек не мудрствует, не вещает, он говорит тихо и как-то легко, но его слушаешь, затаив дыхание. Сдвинув на нос очки и подняв глаза к небу, Тевье беседует с Богом, как с самым близким собеседником, — советуется, удивляется, сетует. Герой Павлова обладает настоящей, не наигранной значительностью, он масштабен без пафоса, как и вся «Поминальная молитва» Насирова — светлая, сдержанно-печальная, тонко прорисованная…

О работах петербургского режиссера продолжаешь думать, уехав далеко от его нынешней пермской обители. Размышляешь, вспоминаешь — и надеешься на новые.

Сентябрь 2008 г.