М. Исаев. «Садоводы». Совместный проект Александринского театра,
Формального театра, Инженерного театра «АХЕ».
Постановщик Андрей Могучий, сценография и костюмы Максима Исаева

Обычно Андрей Могучий, выбрав пьесу или прозу для постановки, делал ее приблизительный пересказ, полностью подчиняя текст своему нынешнему видению мира, отражению этого мира, нагромождая образы и аллюзии (были исключения, были). Работая с Денисом Ширко и Александром Шишкиным, заваливая сцену «блошиным» хламом или прошлогодними листьями, наслаивая текст на текст, давал точную характеристику своего времени и себя, рефлексируя и ностальгируя, вводил зрителя в мир своих визуальных ассоциаций.

Здесь не то. Специально написанная и скорректированная пьеса Максима Исаева точно воспроизведена в спектакле, практически ничего не прибавлено сверх текста драматурга. Новая комедия в 4-х действиях — отражение сегодняшнего мира, со всеми намеками и постмодернистскими играми.

Сцена пуста — деревянный помост и больше ничего, слишком аскетично для Могучего. Исаев написал пьесу, где действуют персонажи с именами героев «Вишневого сада». Варя (Ольга Муравицкая) — в черном пальто прямо на черное белье (траур по жизни, как у Маши из «Чайки»), женщина-вамп, с шелковым платком на голове — из 1990-х. Ермолай (Александр Машанов) в вязаной дырявой кофте мог бы жить в любое время. Семен (Николай Мартон) — в черном строгом костюме и в цилиндре, как будто из XIX века. Только Внук (это фамилия такая, немец, а может, и не немец) не из пьесы Чехова, но он точно внук Шарлотты Ивановны. Вот этот Внук (Вадим Волков) и задается вопросом, рубить или не рубить сад, конечно вишневый. Он в плаще и синтетическом костюме откуда-то из 70-х. Смешение стилей сбивает с толку, не дает возможности понять, когда все происходит. Другой вопрос — важно это или неважно.

Сначала откуда-то снизу, из помоста, появляется некто, достает стул, садится к нам спиной и начинает диктовать текст. И так минут десять. Иногда он повторяет слова, иногда акцентирует удвоенную согласную. Сидит себе человек спиной к зрителям и говорит про ПУСТОТУ за его спиной, которую он пытался увидеть. А потом надевает маску с длинным носом и красный колпак и поворачивается к нам — Буратино. Звуков, кроме голоса, практически никаких, только постукивание, такое же, как у меня сейчас, когда я набираю этот текст на клавиатуре. По бокам помоста — трое «садоводов», уставились в мониторы и не поднимают глаз, их совершенно не заботит, что там на сцене. Все остальные персонажи будут появляться из помоста и в него же уходить. Мы долго, почти до конца спектакля пытаемся догадаться — что это за помост и что за персонажи. Нас сбивают с толку — то вишневый сад и соседка старушка Аня, то бабушка Шарлотта, то нелепый вопрос «Здесь есть кто-нибудь?» при наличии всех персонажей на сцене. При появлении эффектной Вари Внук спрашивает: «А вы в жизни выглядите ну хоть немножко так же, как здесь?» Где здесь? А то, что актеры нам представляют, не отражает жизнь? Что тогда? Почему Николай Мартон вскакивает и бегает как мальчик, нелепо вскрикивая, демонстрируя нам неврастеничного подростка? Почему застывшие истуканы по бокам сцены в какие-то моменты отрываются от мониторов и по своей воле, не обращая внимания на героев, переставляют предметы на сцене, достают новые, убирают старые. Могут даже стул выдернуть из-под только что усевшегося Внука…

В финале, когда красотка Варя объявляет себя глухонемой, Ермолай—Буратино оказывается обстоятельным пенсионером, а Семен 21-летним парнем, тут-то и нисходит на нас озарение. Персонажи не персонажи вовсе, а аватары в интернете. Кем захотел, тем и представился, скрыл истинное лицо за маской. Теперь возможность стать другим, дать представление о себе вместо себя настоящего есть у каждого, а не только у актера. Например, зарегистрироваться на сайте «Садоводы» под именем — Семен, но поставить чужую фотку-аватарку, допустим актера Николая Мартона в роли Аполлона Аблеухова из спектакля «Петербург».

Вот он, виртуальный мир, глазами режиссера Могучего — ПУСТОТА, в которой неизвестно почему появляются и неизвестно куда пропадают люди и предметы и непонятно, кто есть кто.

Для сомневающихся зрителей — на вытащенных из помоста телевизорах, намеренно стилизованных под 60-е, 70-е или еще какие-то, но точно не на новых жк-мониторах, демонстрируются истинные лица персонажей. Варя — старомодная толстушка, Ермолай — лысоватый дед в очках, Семен — длинноволосый юноша, беспрерывно поправляющий прическу. Внук такой же, как на сцене.

Раньше слово в театре Могучего было лишь одной из составляющих сценического решения (это почти всегда титры) и только иногда обретало смысл, а не теряло его. Здесь же создатели спектакля задумались даже не о том — как слово отзовется, а о том, останется ли что-нибудь после. После них (буквально — Чехова и его героев) останется вишневый сад и стопка никому не нужных писем Ани (дочери Раневской) — старушки-соседки Ермолая (Лопахина). А после нас — что? Пустота, которой так боялся Ермолай. И страх. Страх новых переживаний и чувств. Мы от нахлынувших эмоций можем даже умереть, как Семен, страдающий выдуманной болезнью Дафниса.

Сцены из спектакля.
Фото В. Красикова

У Николая Мартона роль молодого человека, чья аватарка — лик Аполлона Аблеухова. Все движения и повадки степенного актера Мартона должны быть как у молодого, и это он старательно исполняет. Семен — легко возбудимый, с быстрой реакцией, его движения кажутся слишком суетливыми не только для возраста Николая Мартона, но даже для молодого парня. Он моментально заводится, обижается, выбегая из своего шкафа-дома, хлопая дверями. Когда появляется Варя, все мужчины наглядно демонстрируют оторопь от появления красавицы и только Семен реагирует не так. Он подскакивает и замирает, затаив дыхание, надевает и снимает очки. У Внука и Ермолая — заинтересованность, у Семена — тщательная паника. Обычно молодым актерам приходится играть возрастные роли в студенческих спектаклях, здесь — наоборот. И Мартон поражает легкостью, точностью наблюдений, подтверждая, что возраст только внешняя характеристика, особенно для актера. Семен — трепетное и нежное существо, пытающееся скрыться, как в раковину, в образ старика Аблеухова. Внук — самый пытливый и наивный. Его аватар соответствует его истинному лицу, он новичок в интернете, не научившийся ловчить. Мужчина средних лет, все время задающий вопросы, ответы на которые его не устраивают. Говорит ему Ермолай — «Руби!», а он сомневается, потому что у его деревьев предназначение есть, а когда они зацветают, у него «в голове дверца приоткрывается». Именно поэтому он готов мыло запихивать в лунки, а на деревья натягивать колготки, чтоб не замерзли. Он поэт, и его занимают последствия его действий.

Все в этом спектакле меняет смысл и значение и, в конечном счете, оказывается совсем не тем, что мы видим. Пьеса только кажется абсурдистской. Появившийся из помоста дачный рукомойник на самом деле емкость для чая. А пианино — это узкая раковина, где есть кран с холодной и горячей водой и мыльница. Шкаф — вот, но в него ничего нельзя повесить. Там живет Семен — сквозь открытые створки виден фасад типично питерского здания. Сценография Исаева — с инженерным подходом к решению пространства. Когда догадываешься, что речь про интернет, то все встает на свои места и уже никакие вскрики «Сейчас администратора позову!» не сбивают с толку.

Весь спектакль намекает на рефлексию человека, успевшего пожить в Советском Союзе, хорошо помнящего заставку к «Спортлото» и к «Международной панораме», на эту же рефлексию ориентируют и финальный монолог Внука, который просит записать его лицом чеховской национальности, и тот самый последний вопрос: а что останется после нас? А нам не дано предугадать, да и зачем? Страх пустоты закономерен, но и к нему привыкаешь.

Октябрь 2008 г.