22 года назад, в № 0, когда мы практически не выглядывали за пределы Петербурга, а театральное пространство России не было так едино и информационно открыто, молодой автор Эльвира Гафарова убедила нас: в Казани появился редкий режиссер, молодой Фарид Бикчантаев, мы не можем обойтись без его «Ромео и Джульетты» в пилотном номере нового журнала…

Иногда, нечасто, на каких-то съездах-гастролях мы встречались с похожим на персидскую миниатюру изящным Фаридом, раскланивались, улыбались, как хорошо знакомые, но хорошо знакомы на самом деле не были, потому что не разговаривали подробно. О его творчестве я знала по статьям (и даже руководила как-то дипломным сочинением о творческом пути Бикчантаева), но видела… раз… два… Да было ли даже и это «два»? Он, Фарид Бикчантаев, знал обо мне, потому что читал журнал, а журнал разными перьями иногда писал о его спектаклях…

И вот не так давно мы встретились для подробного разговора с художественным руководителем театра им. Г. Камала. Незадолго до этого его спектакль «Однажды летним днем» по Ю. Фоссе сыграли на «Золотой маске» и в Петербурге на «Радуге». Спектакль этот коренным образом отличался от того, что принято считать традиционным татарским театром и что долгие десятилетия считалось основой основ театра Камала. И хотелось поговорить про эти «основы», традиции, новые татарские «песни о главном»…

Марина Дмитревская Фарид, что осталось от так называемой школы, от ГИТИСа, и осталось ли что-то? Или школа отдельно, а следующая жизнь в театре — отдельно?

Фарид Бикчантаев Со школой с самого начала было сложно. Я поступил к Марии Осиповне Кнебель, мы отучились у нее первый курс, проводили ее в последний путь — и меня забрали в армию. Первый курс я помню смутно: Мария Осиповна приходила редко, ее увозили в реанимацию, занятия вели Леонид Ефимович Хейфец, Олег Львович Кудряшов, Наталья Алексеевна Зверева. Но огромную роль в моей судьбе сыграл Михаил Михайлович Буткевич. Каким-то чудом получилось, что в свое время они с Марселем Хакимовичем Салимжановым жили в одной комнате в общежитии, дружили, Марсель говорил ему, что я, его ученик, поступаю в ГИТИС (в первый год не поступил, только на второй). И когда я вернулся из армии и попал на курс к Борису Гавриловичу Голубовскому (а я ужасно этого не хотел, хотел переждать год и поступать к Фоменко, а пока поработать в Казани), — вдруг встречаю Михаила Михайловича. И он говорит: «Ты совершаешь большую глупость, иди к Борису Гавриловичу. Я наблюдал за тобой весь год, Хейфец тебя убьет, а Голубовский ничему не научит, но ты сам научишься многому». И мы начали учиться. И после первого же семестра стало ясно, что никто ничему нас учить не собирается, но мы с моим сокурсником Алехандро Гонсалесом Пуче, моим другом по сей день, делали все наоборот. Это и была, собственно, школа: я научился делать все наоборот.

Дмитревская А Буткевич?

Бикчантаев А Буткевич набрал первый курс, где был Юра Альшиц и который он потом передал Анатолию Васильеву. Но я попал в мощную творческую среду в нужное время — в начало 90-х — и благодарен эпохе: пошел кинематограф, приехали Брук, Штайн, открылась Европа, вообще мир открылся, а у нас возник Фоменко.

Дмитревская Фарид, когда мы заканчиваем институт, у нас существуют идеальные представления о профессии, мы точно знаем, чего хотим (может быть, я сужу по себе, но помню, чего хотела от театра и от себя). Потом идет жизнь. Ты помнишь, чего хотел, какой театр хотел делать? И как это скорректировала жизнь?

БикчантаевВначале было очень тяжело, хотя я вырос в этом театре, театре Камала, и прекрасно его знал. Правда, еще учась в театральном училище, я сопротивлялся тому театру, в котором работал как актер, меня многое не удовлетворяло. Поэтому я и поехал в Москву. А когда вернулся — конечно, ломка была очень сильная.

Дмитревская Но ведь сразу был такой успех с «Бичурой»!

Бикчантаев «Бичура» очень быстро сошел, как и все мои первые спектакли. Народ не ходил! Только «Ромео и Джульетта» продержался пять лет: его отстаивали актеры. Вообще многие спектакли отстаивали актеры, они шли в дирекцию и говорили: «Не снимайте, мы хотим играть». Я прошел очень жесткую мясорубку…

Дмитревская Народ не ходил, потому что у татарского зрителя есть четкая эстетическа установка, какой театр ему нужен?

Бикчантаев Да, конечно.

Дмитревская Когда нам громко говорят «традиции татарского театра» — что имеется в виду, можешь определить?

Бикчантаев Я попал в театр в тот самый момент 90-х, когда был катастрофический отток зрителей, театры горели. И наш театр Камала тогда выработал тактику брать количеством премьер. Нужно было во что бы то ни стало заманить зрителя простым сюжетом, сразу захватить его репликами, направленными в зал. То, что происходило на сцене, мало волновало участников, их занимала только задача — держать зал любыми способами. Годами мизансцены строились только так: «Сначала сказал в зал — потом посмотри на партнера».

Дмитревская Это не в традициях татарского театра вообще?

Бикчантаев Это было в традициях, но не так явно, контакты с залом ломали четвертую стену, но в 90-е это просто перешло в насилие над зрителем. Поэтому и «Бичура», и «Ромео и Джульетта», где все было достаточно замкнуто, атмосферно, зритель воспринимал с трудом. Зато именно тогда мы привлекли в зал университетскую публику, интеллигенцию, которая никогда в театре не была или давно отхлынула.

Дмитревская А основная часть зрителей — «колхозно-совхозная»?

Бикчантаев Не городская. Те, кто недавно стал городским жителем.

Дмитревская Сейчас зал смешанный. Часть — женщины в платках, часть — молодые ребята. Примерно пополам. И какая-то часть должна взять свое…

Бикчантаев Это зависит от спектакля. Зритель теперь делится довольно, знаешь, четко.

Дмитревская Фарид, когда-то у Аннинского я прочла любопытную мысль. Пока был СССР и существовали фестивали, на которых грузины давали якутам премию за спектакль по киргизской прозе, — был, так или иначе, общий культурный контекст. Эфрос и Стуруа рядом с Андреем Борисовым, а Пансо и Някрошюс в одном поле с Чхеидзе и Любимовым… И когда СССР распался, каждой национальной культуре пришлось искать новый контекст своего бытования и встраиваться в него. Эстонцы по языковому принципу двинулись к финнам (а там с театром хуже, чем в Эстонии), литовцы с этим принципом зависли (только в одной итальянской провинции, кажется, есть сходный диалект), но все-таки большую роль сыграла русская школа их ведущих режиссеров… И так далее. Татарстан остался в составе России, но изменился контекст, в том числе тюркоязычный. У меня к тебе вопрос: как изменился контекст по сравнению с советским? Куда встраивается татарский театр? Чего вы ищете сейчас, взяв на себя «Науруз» как фестиваль и как образовательный форум? Ведь без контекста — беда, без него ты сразу провинция…

Бикчантаев Я очень хорошо понимаю, о чем ты. И очень хорошо помню, как в начале 90-х мы попали в Ашхабад на «Науруз» с «Бичурой». Тогда этот фестиваль собирался в разных городах. И там мы наблюдали, как лихорадит все театры, как судорожно они ищут что-то свое. Вся Азия бросилась в шаманство и чингисханство. У нас этот процесс прошел более мягко: мы всегда существовали на перевале межу Востоком и Западом. Вся история татарского театра связана с развитием русского театра, по лекалам МХТ здесь ставились спектакли, например «Вишневый сад». Мы, как и вся страна, топали за Художественным театром, но нас всегда ругали: «по мизансценам Художественного театра» выходило слишком экзальтированно, красочно, мелодраматично. Обвиняли в том, что татарский театр потакает невзыскательному вкусу своего зрителя. Но таким образом мы своего зрителя сохранили! Ты же понимаешь, что такое — искусство в автономной республике… Литература была, но она не восполняла потребность нации в языке, культуре, обычаях. Это всегда делал театр. Марсель Хакимович Салимжанов очень страдал от критики, упрекавшей спектакли в примитивизме…

А по поводу контекста сейчас… Я всегда в несколько напряженном состоянии: боюсь потерять баланс и свалиться, стараюсь сохранить пограничье. Это очень тяжелое состояние. Вот мы начали ездить за рубеж: впервые в Германию (с «Чайкой» и спектаклем по Туфану Минуллину), потом в Англию (с национальным репертуаром), в Китай, Колумбию — и что началось! Почему вы не ездите исключительно с татарским репертуаром, почему не пропагандируете наше искусство!

Дмитревская Какие отличительные признаки этого татарского искусства? Спрашиваю у разных людей — не дают ответа.

Бикчантаев И не дадут. Это сложно. Мы очень многое потеряли. И потеряли еще до революции, в начале ХХ века, несмотря на то, что я так увлеченно и восторженно рассказывал тебе вчера о театре той поры. Мы много теряли, внедряя русскую и европейскую культуру. Ведь любое новшество уничтожает то, что было. А тогда (я не преувеличиваю) в Казани татары жили только в слободе, не допускались в центральную часть города, сохранилась вывеска, висевшая на входе в парк: «Музыкантам и татарам вход воспрещен». Это, собственно, началось еще с завоевания Казани Иваном Грозным…

Дмитревская Что дают вам теперь «Наурузы», которые вы проводите? Я говорила с участниками — для них это налаживание «тюркоязычного кровообращения». А для вас, хозяев и устроителей? Миссионерство или контекст?

Бикчантаев Долгие годы театр Камала был цитаделью и диктовал многим театрам, как жить. Меня это не устраивает, я не хочу быть монстром. Мне кажется, театральный процесс должен быть взаимообменным. А будучи монстром, мы просто сядем радоваться, что зритель на все ходит, настанет стагнация (банальное слово). Наш покойный директор, легендарный Шамиль Зиннурович, тоже был демократ. Когда праздновалось 100-летие театра, он сказал: давай отпразднуем не 100-летие театра Камала, а 100-летие возникновения татарского театра вообще, пригласим все татарские коллективы, отпразднуем… Так и сделали, выпустили джинна из бутылки: людям захотелось ездить, участвовать в фестивалях. Но самое любопытное: меня все равно обвиняют в узурпации театром Камала фестивального пространства. У нас есть актерская премия «Тантана», и, если кто-то из театров не получает ее, я слышу: это Фарид все подстроил… Как это удручает! Все думают, что Камаловский театр до сих пор рулит… Потому что долгие годы так и было. Тинчуринский театр организовывался как передвижной, колхозно-совхозный, как филиал театра Камала для обслуживания села. Мензелинский театр создал актер нашего же театра. Все было под контролем. И вдруг я этот контроль снял, отпустил. И теперь уже атакуют нас.

Дмитревская Зритель хочет национального репертуара?

Бикчантаев Хочет!

Дмитревская Но ведь запас национальной драматургии не слишком велик?

Бикчантаев Да, он не очень большой. И не все публика принимает. Вот, например, моего «Банкрота» по пьесе Камала часть публики не приняла.

Дмитревская Из-за легкого стилевого реформаторства?

Бикчантаев Ну да, причем критика исходит из нашего же театра, который привык классическую пьесу играть не так. Считают меня разрушителем, хотя ничего радикального я не предпринимал. А уж как я «посягнул » на «Голубую шаль» Карима Тинчурина…

Дмитревская В русском театре уже как-то перестали говорить о посягательствах на классику, а в Татарстане существует канон?

Бикчантаев Существует.

Дмитревская Выработанный в 30–40-е годы?

Бикчантаев Хотя я все время говорю труппе: сейчас такое время, что татарская классика может быть подвергнута некоторой модернизации и надо зрителя приучать…

Дмитревская Знаешь, последнее время я думаю: мы живем в таком нестабильном мире, что людям- зрителям необходимо что-то устойчивое, неизменное. И этим неизменным оказывается канон: бабушка хочет привести внука на то, что видела она… Это я пытаюсь найти психологические основы традиционализма в мире, где все ходит ходуном…

Бикчантаев Да, существование национального театра очень непросто. К тому же у нас мало современной татарской драматургии. Когда в связи с развалом СССР в 90-е годы встал вопрос о создании государственности Татарстана и Ельцин произнес: «Берите столько независимости, сколько хотите», — народ всколыхнулся, пошел подъем самосознания, национального самоопределения, пошли партии, голодовки… Тогда отделился от России Союз писателей (Салимжанов не дал отделиться СТД, просто твердо настоял!). И они сейчас варятся в собственном соку, пишут друг другу, читают друг друга, никто их не переводит и не знает, сами себе премии дают, Правительство выделяет им приличные деньги… И эта замкнутость, думаешь, приносит пользу? Нет. Мы создали конкурс новых пьес, но если попадается одна-две удачных — уже хорошо.

Дмитревская Пишут по старым лекалам?

Бикчантаев Да. И ни формы, ни содержания. Мы стали теперь проводить режиссерско-актерские лаборатории по современной драматургии.

Дмитревская Лаборатория — отличные дрожжи, она лишает актеров доспехов привычного.

Бикчантаев Да нет, наоборот, когда надо сделать за короткий срок — все пользуются наработанными ресурсами, хватаются за свои штампы, в лабораториях я вижу и опасность. Хотя это интересно. Первую лабораторию придумал Олег Лоевский: «Давай позовем режиссеров-татар». Позвали Дениса Хусниярова, Радиона Букаева, Дамира Салимзянова (он, кстати, оказался родственником Салимжанова, его дед — родной брат отца Марселя, близкая родня!) — и была замечательная лаборатория.

Дмитревская И как отнеслись к ней артисты?

Бикчантаев Понимаешь, уже процентов шестьдесят труппы — мои ученики. Четыре выпуска, с 90-го года. Так что нормально отнеслись.

Дмитревская Тебе в работе важно, что — ученики?

Бикчантаев Очень важно. Мы понимаем друг друга, они мобильны, поскольку я и сам подвижный. И в лаборатории почти не было семидесятилетних, набрали сорок молодых артистов, хватило.

Дмитревская А труппа сколько?

Бикчантаев Больше шестидесяти человек, включая пенсионеров, труппа большая.

Дмитревская А перекрестья с режиссерами других стран не пробовали?

Бикчантаев Француз Доменик Питуазе начинал ставил «Тартюфа» (это последствия моей поездки в Авиньон, я хотел найти французского режиссера именно на Мольера). Провел кастинг, все было очень серьезно, репетировали неделю, и вдруг он пропадает. Что случилось — не знаю. Мы, естественно, — с претензиями в сторону Франции. И они нашли ставящего актера, потомка Струве, он начал репетировать. Но тут наши стали задавать ему простые вопросы, на которые он не мог ответить. И уехал в слезах… У нас ставил спектакль Алехандро Гонсалес, приезжала китаянка Ма Дженг Хонг, ставил Георгий Цхвирава, сейчас будет ставить Максим Кальсин. Я всегда только за.

Дмитревская Фарид, должность главного режиссера уже органична? Чувство ответственности не давит? Вот меня прямо придавливает…

Бикчантаев Давит, давит, это болезнь. Усталость.

Дмитревская Накопительная?

Бикчантаев Да, бьет в затылок. Устаешь ставить пьесы. Недавно я был по приглашению в гостях у театра «Мено Фортас». После премьеры я спросил Някрошюса, почему он поставил «Книгу Иова». Устал, говорит, от пьес, от ремарок, а проза — территория свободы. И я понял, что тоже устал от пьес. Сейчас делаю «Ходжу Насреддина» и смешиваю всё. Добавляю притчи, куски из других пьес. И, наверное, возьмусь за «Книгу Иосифа». Давно, много лет хожу с ней. Есть поэма Кол Гали «Сказание об Иосифе», древний памятник татарской литературы XIII века (в Коране много сюжетов из Ветхого Завета и есть глава об Иосифе). Лет пятнадцать назад я набрал команду и мы начали репетировать. Еще был жив Марсель Салимжанов: «Что это у тебя нет распределения?» — «Марсель Хакимыч, нельзя играть Иосифа, не может тут быть распределения». Мы собирались, обсуждали, читали вслух. Но чего-то не хватало. И я предложил позвать кого-то из исламского мира. Как раз один актер собрался в хадж и познакомился с паломникомсуфием. И тот пришел. В репзале стоял массивный круглый стол (сейчас исчез куда-то, на дрова, что ли, распилили…), мы сели, он — молодой, в рваном халате, говорил по-русски. Мы задавали вопросы, и я задал один, после которого все остановилось: «А вообще мы имеем право касаться такого материала?» И он говорит: «Если вы верите — вы можете делать что угодно». Больше мы не собирались. И на каждом курсе я пытаюсь вернуться к этому материалу, и всегда останавливаюсь… Даже режиссерскую лабораторию проводил по этой книге, приехали семь режиссеров, мы ее разбирали, и в разборе я очень многое понял. Там — хорошо…

Дмитревская Вообще говоря, соприкосновение театра с такими книгами — большая проблема. Когда Фокин сделал, например, «Ксению», — это был абсолютно туристский сувенир. Когда Праудин делал «Житие и страдание преподобной мученицы Февронии » — это был некий путь, выяснение вопросов веры, вопросы Богу: если ты есть, почему допустил муки этой девушки? И, как потом говорил мне Праудин, к концу работы вопросы сами собой отпали… При этом святой Февронии не было дано никакого текста, она лишь тихо читала в углу Евангелие. Причем вся внутренняя актерская задача была — умалять себя, и от этого Светлана Замараева выглядела по-актерски еще крупнее… Позже из Евангелия от Иоанна Праудин с актерами сделали спектакль «Урок первый. Воскресение», и он сильно влиял на молодых людей-зрителей.

Бикчантаев Я посмотрел «Книгу Иова», но спектакль, увы, построен на усталом приеме и существует в профессиональном поле, а тут нужно какоето другое… Някрошюс и сам о себе грустно говорит: «К сожалению, я все еще ставлю спектакли…»

Дмитревская А правильно я понимаю, что твой спектакль по Фоссе специально сделан поперек татарской традиции с ее однозначной ясностью мотива и присутствием прямой реакции на все? Ты посадил весь ход действия на отсутствие хоть какого-то мотива, на отсутствие реакции. Это такой радикальный протест против штампов татарского театра?

Бикчантаев И против собственных тоже.

Дмитревская И когда ты ставил по-советски написанную пьесу Туфана Минуллина «Мулла», где центральный герой мог быть когда-то комсомольцем, а сейчас работает муллой, ты изменил, усложнил, «размазал» финал, не давая никакого однозначного ответа. Это тоже поперек традиции с ее морализаторством.

Бикчантаев Я не хотел брать «Муллу». Я делал все, чтобы не ставить, а однажды при встрече сказал: «Туфан агай, если начну ставить, я изменю финал и убью вашего героя». Он остолбенел… И вдруг Туфан скоропостижно умирает. После его ухода, в июне я сказал, что буду делать «Муллу», а в августе в Казани убивают, отстреливают одного из наших религиозных лидеров, Валиуллу хазрата, совершают покушение на Муфтия. Это был знак — ставь. И меняй счастливо-нравоучительный финал (я видел спектакли по этой пьесе, заканчивавшиеся молитвой Аллаху…).

Дмитревская Фарид, с чего вообще начался для тебя театр?

Бикчантаев Театр начался сразу. Меня ж обмывали в театре, родился в театре, жил в театре. И легендарный спектакль, который шел лет сорок, — «Старик из деревни Альдермеш» — лет в семнадцать был очень сильным впечатлением. Потом, конечно, «История лошади», еще что-то. А перевернул мою жизнь на долгие годы спектакль «Взрослая дочь молодого человека».

Дмитревская И тут ты не одинок, хотя у меня «Первый вариант „Вассы Железновой“».

Бикчантаев Я его не видел. А дальше — опять же Васильев, «Шесть персонажей», я просто заболел! Эти два спектакля перевернули меня.

Дмитревская Откуда вообще берешь силы? Чем подкармливаешься?

Бикчантаев Так сложилось, что мой дядя — скрипач, мама — актриса, бабушка работала контролером в кинотеатре «Вузовец»… Она была киноманка — с альбомами актерских фотографий, с автографом Матвеева (до Рыбникова бабушка как-то не добралась). И я все детство провел в кинотеатре: мама уходила на репетицию и отводила меня к бабушке. У меня было собственное кресло, я по десять раз смотрел одно и то же, знал наизусть. И я остался кино-наркоманом. Сварганил домашний кинотеатр, прихожу домой, сажусь в кресло, беру чай и смотрю. Иногда засыпаю. Но отсматриваю все, что появляется. А еще у меня в деревне, где родились мой дед, отец, — дом. Я совершил такой поступок (это был неконтролируемый позыв), купил этот дом, 70 километров от Казани. Отец (художник, актер, окончивший ГИТИС, режиссер, учившийся у Охлопкова) ушел рано, в 51 год, он с нами не жил, я был как бы оторван от корней, знал только его «культурный слой». И как-то лет в восемнадцать, на гастролях, попал в ту деревню. А теперь купил там огромный дом. И каждый раз жду не дождусь, когда туда снова смогу поехать. Дом с баней, водой, газом, я чувствую себя помещиком, у меня 30 соток земли.

Дмитревская Ух ты!

Бикчантаев Вопрос — что делать с землей? Я посадил много деревьев, сажаю картошку и морковь, две пихты, ели, горную сосну.

Дмитревская А деревня живая?

Бикчантаев Еще как! Я возил туда Додина — он обалдел: советский колхоз-миллионер, деревня цветет и пахнет, по две машины в каждом доме, зарплаты у доярок по 30 тысяч. В Татарстане осталось еще сколько-то таких мест. 300 хозяйств! Красота неописуемая! И этот дом для меня — место, где я прихожу в себя. Зимой жду, когда выпадет снег и я буду делать дорожки к сараю. Это ни с чем не сравнимо. А какое чудо приехать туда в мае! Начинают цвести вишня, яблоня, черемуха…

Июнь 2014 г.