«„Дядя Ваня“. Работа актера над ролью». Учебная работа по пьесе А. П. Чехова.
Экспериментальная сцена п/р Анатолия Праудина.
Режиссер Анатолий Праудин, художник Ксения Бурланкова

Анатолий Праудин не очень-то верит в чудеса от добрых фей, он верит в силу творчества, преображающего невыносимую порой повседневность. Даже игрушки в его «Доме на Пуховой опушке» — старые и потрепанные, они пережили своего демиурга и, предоставленные сами себе, бесконечно ищут центр мира. Месседж «Вся жизнь впереди» для праудинских персонажей не несет в себе оптимистического заряда: какой-то она будет, эта жизнь, в отсутствие Кристофера Робина, без точных координат центра мира и под назойливым присмотром безобразной девочки-судьбы («Царь Piotr»), могущей в любой момент потребовать старый должок. А вот спектакль «„Дядя Ваня“. Работа актера над ролью» получился, быть может, самым жизнеутверждающим спектаклем Праудина за последние годы.

А. Еминцева (Елена Андреевна), С. Андрейчук (Войницкий). Фото Д. Пичугиной

Его название состоит из двух частей, я позволю себе подробно остановиться на первой и лишь немного сказать о второй. Почему? Потому что эксперимент Праудина показался мне наименее экспериментальным и даже как будто не совсем праудинским. В этот раз режиссер сделал то, чем никогда не увлекался, — рассказал историю. И так убедительно, что не возникло желания остраниться и докопаться до истины — а при чем здесь Станиславский. Я увлеченно шла следом за актерами, погружаясь в эту новую, альтернативную историю дяди Вани, его племянницы Сони и всех-всех-всех.

У чеховских героев, как правило, вся жизнь, по крайней мере все лучшее и светлое, позади. Сколько бы им ни было лет, они любят вспоминать о том времени, «когда была жива мама». Праудин и его актеры вернулись в те дни, когда еще действительно была жива мать Сони — болезненная и кроткая сестра Войницкого, а сам он был полон идей и энергии. И друг Астров не только пил и рефлексировал с ним на пару, а конструировал рентгеновский аппарат и карты свои рисовал вдохновенно, а не обреченно. Фиксировал на них живую жизнь, а не свидетельствовал об уничтожении. В первых сценах дом Войницкого кажется уютным, светлым, просто и правильно устроенным миром. Даже болезнь и постепенное умирание Веры не несут в себе трагического разлада, она угасает красиво, и есть в этом уходе жизнеутверждающая гармония. Спектакль начинается с аттракциона, устроенного чудаком дядей Ваней, решившим электрифицировать свой дом: он устанавливает самодельный агрегат, и, к удивлению няньки Марины, тот начинает работать, и лампочка загорается. Но светит она, только пока кто-то крутит колесо. И, конечно же, ни у кого не хватает терпения, кротости и сил, чтобы делать это безостановочно ради неяркого света, озаряющего дом и жизнь. Лишь простодушный и мягкий, немного «тряпка», но зато душачеловек дядя Ваня (Сергей Андрейчук) может крутить и крутить педали. Он не задумывается о целесообразности этого движения, о выгоде и собственных затратах, он просто делает то, что кажется ему правильным и единственно возможным, — дает свет. Эта самодельная динамо- машина, когда много сил прилагается для достижения скромного, но необходимого результата, — вся суть, метафора жизни Войницкого. Так живет он, так будет жить Соня. Они создали теплый, правильный, человечный мирок, в котором все на своих местах. Здесь трудятся, разговаривают, читают книги, пьют чай и в положенное время едят лапшу. Здесь уважают и любят друг друга. И с того чудного времени, когда была жива мама, до сего дня (начала событий пьесы) настоящими домовыми, хранителями очага были нянька Марина (Ирина Соколова), уютная, в теплых носках и шапочке, казалось бы совсем дремучая и простодушная, но на самом деле замечающая все происходящее лучше, чем обуреваемые чувствами молодые, и неразлучный с ней Вафля (Александр Кабанов). Эти два персонажа что-то такое знают о мире, что ставит их вне игры. Они свои игры уже отыграли — Вафля расскажет в импровизационном монологе, родившемся из скудных строчек, доставшихся ему от автора, драматичную историю своей любви к некой Оленьке — с тех пор он тоже не игрок, а только наблюдатель. Вот сидят в сторонке два старика, перематывают бесконечные клубки шерсти (так наматываются ниточки жизней героев) и беззлобно ворчат, комментируя происходящее. И всегда умеют в нужный момент предложить поставить самовар или поесть лапшички, такими немудреными вещами спасая ситуацию, не давая порваться натянутым до предела нитям взаимоотношений и жизней.

И. Соколова (нянька), А. Кабанов (Вафля).Фото Д. Пичугиной

В той лучшей жизни был бог. Не Бог, а божок, но все же имеющий большую власть над умами домочадцев Войницкого, — профессор Серебряков. Он в прологе так и не появится, не при едет навестить угасающую жену и маленькую дочь, но из Москвы, из своего большого кабинета он подчинял себе всю жизнь в этом уголке. Половина комнаты загромождена упаковками книг профессора, они стали и частью интерьера, и частью мировоззрения членов семьи. Все читают книги в красных переплетах, все думают в унисон с Серебряковым, а полоумная фанатка-мамаша (виртуозная актерская работа Анны Щетининой) еще и цитирует его с придыханием, как Библию. И вот вернувшийся из поездки к Серебрякову дядя Ваня неожиданно теряет сознание… Это становится кульминацией «додуманной» театром истории и основной интригой: что же случилось в Москве. В финале дядя Ваня даже начнет рассказывать, но махнет рукой, остановится на самом интересном месте, потому что это уже неважно.

Можно предположить, что случилось в тот момент решающее — Войницкий усомнился. Стала поводом для этого встреча с Серебряковым или откровение дядя Ваня нашел в рублевских иконах, на которые зашел посмотреть, — не так уж важно. С этого момента идиллическая жизнь заканчивается. Прошлое уступает место настоящему.

Сцена из спектакля. Фото Д. Пичугиной

Настоящее врывается с приездом столичных гостей — Серебрякова с супругой. В этот немудрящий мирок врываются приметы современности. Серебряков (Юрий Елагин) экипирован как надо: есть у него и мобильный телефон, и продвинутый прибор для артритного колена, и новенькая пижонская пижама под цвет его книг — глянцевая суперобложка для его старческого, изношенного тела. Серебряков— Елагин демоническая личность: он притягателен и отвратителен одновременно, козлиная бородка и подскакивающая игривая походка «шоумена» делают его похожим на черта, так и кажется, что сейчас зацокают копытца. Всю сцену с Еленой Андреевной (Алла Еминцева) он проводит почти без слов, зато она вглядывается в каждый его жест, в каждую мимическую складочку, пытаясь разгадать каждое кряхтение. Вглядывается напряженно и подобострастно. Вот как когда-то, когда он предстал перед ней в образе гламурного столичного павиана и она, юная и простоватая (в роли молодой Елены — Анна Щетинина), обомлела, так и находится до сих пор в этом состоянии. Только очарованность из радостной и восхищенной превратилась в брезгливо-обреченную загипнотизированность, но расколдоваться, выйти из-под его власти она не может.

Елена Андреевна в исполнении Аллы Еминцевой женщина исключительной красоты, но совершенно незначительная. К ее драме и переживаниям актриса относится с холодным раздражением. Елена Андреевна ходит в черном (траур по ее жизни) коктейльном платье, столь неуместном в этом незамысловатом деревенском мирке, что выдает в ней провинциалку. Она кутается в черный тонкий шарф, который развевается у нее за спиной, как крылья (отсылка к героине «Чайки», чью жизнь тоже «переехала» большая любовь к столичному «шоумену»). И пьяно рыдая, заламывает руки, бросаясь на стены и трагически выкрикивая: «Я хочу играть!» Праудин и Еминцева не сочувствуют этой птице, запертой в золотой (ну, или позолоченной) клетке, потому что она — не настоящая. Она из «сегодня» и из «столицы», а в пространстве этого спектакля авторитетны те, кто «из вчера» и из «деревни». Они настоящие, и с ними может происходить настоящее. Их страдания, метания, любови, глупости, надежды и отчаяния — имеют смысл, потому что все это подлинное, человеческое, не симулякры, как у мажоров из столицы, которые мнят себя хозяевами. И жизни, и этого старого дома. Елене Андреевне сочувствуешь, ее жалко, но той же брезгливой жалостью, какой она жалеет пафосного супруга.

А. Щетинина (Войницкая), Ю. Елагин (Серебряков). Фото Д. Пичугиной

Из женских персонажей кроме няньки Марины — такой чудесно-родной и душевной в исполнении Ирины Соколовой, — вобравшей в себя дух многих литературных нянек, только Соня (Маргарита Лоскутникова) кажется живой и человечной, только ей авторы спектакля не отказывают в сострадании и уважении. Соня пополнила галерею «хороших девочек», сыгранных Лоскутниковой. Но в этой роли актриса уходит от игры в юность, ее Соня не девочка ни годами, ни сущностью, а создание без возраста и пола, выросшее на этой странной, но очевидно добротной почве. Это женский вариант дяди Вани, быть может, только она пока не столь надломленная. И все же он — мужчина, а в ней совсем отсутствует женское. Скорее что-то монашеское и даже ангельское. Если Елена Андреевна напоказ телесна и сексуальна, то Соня — существо без тела. Даже обнажаясь, она остается одетой — в рубашке и дядиваниных кальсонах, которые отказывается снять, «потому что там совсем голая», очевидно, ее тело не существует и для нее самой. Именно Соня заменяет дядю Ваню у динамо-машины и берется крутить колесо.

Сергей Андрейчук обладает таким природным мужским обаянием, что в его исполнении герои, которых можно счесть «тряпками» (например, Карандышев в «Бесприданнице»), всегда остаются привлекательными в своей слабости. Страдания дяди Вани не кажутся отталкивающими, по крайней мере не более, чем слезы отвергающей его Елены Андреевны. После отказа Андрейчук доводит своего героя до некоего унизительного распада, так что дядя Ваня и правда вызывает неприязнь. Но в финале, оскорбленный, он находит силы для того, чтобы выступить на защиту своей жизни. Монолог Андрейчука— Войницкого проникновенный и яростный, кажется, что он говорит не о себе одном, а о пропавших жизнях целой прослойки людей. И Серебряков со своей супругой — несостоявшейся пианисткой — принадлежат к интеллигенции, и дядя Ваня с простоватой Соней тоже. В какой-то момент произошел этот раскол на элитарную «интеллигенцию», тех, кто смог попасть в тренд, заработать деньги и имя, и «отстойную » — тех, кто всю жизнь честно и без шумихи делал какое-то маленькое и на посторонний взгляд бессмысленное дело — крутил динамо-машину, например, давая немного света. Спектакль Праудина о том, что не какие-то варвары со стороны, а сами интеллигенты «поедают» друг друга. Но дядя Ваня держит удар, и сбегают из «деревни» «столичные» родственники, оставляя этот мир с его трудной, ясной жизнью. Разрушенная присутствием чужаков атмосфера восстанавливается, и жизнь налаживается. Режиссер дает возможность своим персонажам «отдохнуть» не когда-нибудь потом, а сейчас: дядя Ваня нервно ест лапшу, своевременно подсунутую расторопной Мариной, и внезапно начинает смеяться. Этот смех облегчения и выздоровления подхватывают все остальные. Они смеются, и понимаешь, что у них — жизнь не где-то впереди, а вот сейчас, в этом самом мгновении. Потому что они живые.

С. Андрейчук (Войницкий). Фото Д. Пичугиной

Если работа актеров над их ролями не оставляет никаких вопросов, то работа режиссера над пьесой — самый неоднозначный момент постановки. Почему Праудин не поставил «Дядю Ваню», а выпустил спектакль «„Дядя Ваня“. Работа актера над ролью »? Почему была необходимость вынести лабораторную, внутреннюю работу на зрителя, включить ее в художественный текст спектакля? В первых сценах раздражает словесная шелуха, кажется, что все это необязательно, и по-настоящему увлекательно смотреть становится с того момента, когда начинаются пусть пересказанные, но все же авторские эпизоды. И тут начинаешь поражаться, как органично и изящно современная речь вплелась в язык чеховских персонажей, не разрушив его. И как деликатно можно «переиграть» канонические сцены на современный лад, ничего не нарушив в целом. Самое интересное не то, что режиссер «надстроил» «от себя», а то, какую операцию произвел он с классическим текстом. «Распорол» пьесу по швам, перелицевал и так аккуратно «заштопал», что сумел ничего не потерять. Получился современный, болевой спектакль про сегодня, но в то же время Чехов остался Чеховым, подмены не произошло.

Ноябрь 2014 г.