ПРО КРОТА

«Swamp club». Театральная компания «Вивариум Студио» (Франция).
Автор концепции, сценограф и постановщик Филипп Кен, художественное и техническое содействие Иван Кледа, Сириль Гомес-Матье

Спектакль — не спектакль. Тут все понятно, и глубина смыслов, «разверзшаяся» перед нами, не повергает, не удручает, не удивляет. Останавливает, это точно. За полтора часа — минимум реплик и только технически необходимые действия. Сценография похожа на красивую иллюстрацию из журнала ландшафтного дизайна, с архитектурой, вписанной в природу. Пространство, застывшее для созерцания. Произошла замена живого, настоящего, полнокровного мира с солнечными лучами идеально сделанным, бутафорским, с прожектором, заливающим все ровным желтым светом. Мертвый мир. Подделка не скрыта. Перед нами замкнутая искусственная экосистема малого масштаба. Основная постройка, нависающая над водопроводным болотцем, — прозрачный куб размером с хорошую комнату. Внутри струнный квартет исправно наяривает Шостаковича и Шуберта. Сидят себе в глубине куба и играют, как будто там им самое место. Вокруг небольшого пруда-болота расставлены резиновые цапли, камыши колеблются и, кажется, издают характерный пластиковый звук. Сбоку искусственный грот со смотровым мостиком и входом в пещеру, из которой совсем скоро вывалится огромный Крот в полуобмороке. На полу перед болотом расставят шезлонги и будут делать вид, что отдыхают. Сделанные из веток огромные буквы увиты электрической гирляндой. Это название коммуны «Swamp club» — «Болотный клуб». Включают надпись в торжественный момент приезда новых поселенцев. На все надвигается туман и постепенно рассеивается.

«Swamp club». Сцена из спектакля. «Вивариум студио». Фото В. Луповского

Сюжет ограничен несколькими предложениями. В эту и без того интернациональную команду приезжают три новичка из трех стран, и их знакомят с различными правилами: жизни, техники безопасности. «Аборигены» практически не общаются между собой — только необходимые реплики, да и к гостям обращено несколько стандартных фраз. Уже все сказано и все понято. Необходимости хоть что-то делать нет. К тому же все предусмотрено, любая последовательность действий, в том числе и в момент опасности. Бегущая строка в поставленном на столе мониторе внутри прозрачного куба не имеет начала и конца. Крутится на нескольких языках: «Эвакуация квартета», «Установка баннера „Центр“», «Робин Гуд», «Ужин для гостей в пещере», «Защита растений и животных» и т. д. И опять все с самого начала. В куб, когда опасность станет «как бы реальна», эвакуируют муляжи растений и чучела животных, кроме цапель. Внутри куба поднимется столб пара, напоминающий атомный взрыв, а сквозь клубы «взрыва» блеснет карий глаз чучельной косули. Погибающая экосистема спасена. В новой уже нет места ни водоему, ни струнному квартету. Людей эвакуируют в подземелье. По всей видимости, через какое-то время в подземелье будет так же упакована часть экосистемы из куба. Мини-конец света со всеми удобствами. Когда речь заходит о какой-то невнятной в этом чучельнобутафорском, мертвом мире опасности, начинает происходить что-то за рамками рутинности жизненного цикла коммунаров. Но потом выясняется, что и это предусмотрено и обставлено нелепыми действиями — например, ходьбой вокруг куба с длинными палками или установкой баннера «Центр».

Для инсталляции здесь много действий, слов, а для спектакля — мало. Актеры не играют — существуют, не стремясь стать персонажами. Только зритель требуется постоянно, без наблюдателя экосистема не работает. Развернутый перформанс, в чем-то ироничный, в чемто едкий. Огромные слитки бутафорского золота, которые вновь прибывшие выносят из пещеры, длинная борода на резинке у одного из хозяев, куртки с вытянутыми капюшонами — легковесный намек на новое средневековье. Робин Гуд вышагивает по пластиковым зарослям и смотрит на зрителей в бинокль. Трогательна забота о Кроте, который больше, чем любой из коммунаров: его укладывают на кушетку, предлагают пива. Через какое-то время он сам заглядывает в холодильник в надежде урвать вкусненького. Гостям выдают подарочные наборы, в которые входят написанный на отдельной бумажке пароль для вай-фая и спрей от насекомых. Слишком серьезно и важно совершаются все действия.

«Swamp club». Сцена из спектакля. «Вивариум студио». Фото В. Луповского

Катастрофа, по всей видимости не только экологическая, а коммуникативная, психологическая, уже произошла. Все застыло, замерло, умерло. Пластиковая природа, остановленные люди. Продумано, логично, решено. Осталось только сидеть и, может быть, читать, а может быть, записывать музыку. Здесь ничего не случается, нет событий. Нет живительной энергии созидания или разрушения. И нет ужаса от рациональности, а только появляющийся и рассеивающийся, как туман, «холодок» внутри желудка смотрящего. В какой-то момент становится невыносимо от простых ненатужных действий. Сгущается ощущение трагедии от музыкального сопровождения.

Возможно, что спектакль Филиппа Кена «Болотный клуб» в руках экокритиков мог бы «обрасти» дополнительными смыслами. Направление в критике неновое, но малоизвестное, воспринимает и анализирует любое творение с точки зрения взаимодействия с окружающей средой, описания или показа негативного или позитивного влияния человеческой/промышленной/технологической деятельности. Возможно, если анализировать спектакль с визуальной точки зрения, держа в памяти полотна Брейгеля, Босха, их бестиарий, станет очевидна легкая, без обвинений или разоблачений ирония Кена. И мы будем воспринимать «Болотный клуб» как «скит художников, культуру, уходящую под землю», крах цивилизации и культуры в целом. Если отделим музыку, то лучше поймем и прочувствуем трагичность бытия и/или его непознаваемость.

Мы продолжаем думать, что живем в преддверии апокалипсиса, в то время как он давно наступил. Ждем и творим предапокалиптические произведения, нагнетая ужас, тревогу. Накатывающему страху, который в спектакле отлично транслируется музыкой, противопоставлен ритуал, где все идет своим чередом.

Спектакль Филиппа Кена как мертвая вода: если ее дать живым — убивает. Но уже убитым она необходима не меньше, чем живая. В сказках она залечивает раны, сращивает разрубленных на куски богатырей. Но жизнь возвращает только живая вода.

Мертвому миру незавершенного апокалипсиса «Болотного клуба» противостоит живой мир свершившихся концов света.

Пожалуй, экокритикам было бы что анализировать и в спектакле Пиппо Дельбоне, где все игра, все театр. Даже богомол, прикидывающийся орхидеей и пожирающий незадачливых соплеменников. Мимикрия, совершенная адаптация к новым условиям среды — своеобразная роль насекомого. Хотя оба режиссера не хотят, чтобы их актеры играли, а жизнь становилась театром.

ПРО ОРХИДЕИ

«Орхидеи». Театральная компания Пиппо Дельбоно.
Автор идеи и режиссер Пиппо Дельбоно, образы, видео Пиппо Дельбоно

Он дико обаятелен в своей нелепости и не испытывает никакого стеснения, оставаясь один на один с огромным залом «Балтийского дома». Он подтягивает штаны и не торопится одернуть футболку, задравшуюся на животе. Но разглядывая этого пузана, вытанцовывающего на сцене, или его актеров, как будто получаешь моральное разрешение быть каким угодно. Не только толстым или неряшливым, геем или психически нездоровым, старым или некрасивым, но и просто самим собой. Режиссер Пиппо Дельбоно не позволяет только быть снобом. Но не в этом дело, и не это главное.

«Орхидеи». Сцены из спектакля. Театральная компания Пиппо Дельбоно. Фото В. Луповского

Главного и важного в спектакле «Орхидеи» много, он сильно перегружен темами, мыслями, цитатами, музыкой. Режиссер хочет поговорить обо всем сразу и долго. Он разрешает себе все, да и нам. Начинается спектакль с обычного для театра предложения выключить мобильные телефоны, нам желают приятного просмотра, а потом вдруг спрашивают, не странно ли нам слышать все это? Не хотим ли мы еще и пирожное съесть во время представления? Уверены ли мы, что в театре нас должны развлекать? И так далее. Режиссер общается с залом, вспоминая, что его мать тоже всегда разговаривала со всеми и даже мясник в лавке у дома был в курсе всех проблем семьи Дельбоно. Прерываются его реплики танцевальными номерами, или выходом женщины в красном с кукольной маской на лице (ироничный «привет» комедии дель арте?), или появлением Нерона, старательно открывающего рот под фонограмму оперы «Нерон», запрещенной к показу еще Муссолини. Или выходом актрисы, которая решила предложить залу купить несколько репродукций из коллекции своей бабушки, пока Пиппо переводит дух, чтобы продолжить речь, поскольку он не любит театр, где актеры изображают того, кем не являются, и поэтому сам все время говорит или танцует. Интерпретационный театр тихо курит в углу, театр представления может заглянуть, но только на роль «камео». Например, чтобы «проиллюстрировать» диалог обнаженных Ромео и Джульетты. Импровизация допустима, но и с ней тут обходятся очень аккуратно.

«Орхидеи». Сцены из спектакля. Театральная компания Пиппо Дельбоно. Фото В. Луповского

Дельбоно режиссирует течение обычного разговора. Где темы развивают, цепляясь за слова, мысль скачет галопом, сбивается, но потом выруливает в нужное русло. С одной стороны, свалка культурного сознания с цитатами из «Гамлета» или «Вишневого сада», и все проговаривается, а с другой — режиссер лишь намекает, а мы уже достраиваем полный смысл. Два голых немолодых мужчины (у одного из них синдром Дауна) застыли в объятьях друг друга. Рабочие вытащили на сцену две тележки с ношеной обувью и вывалили ее перед нами. Сочетание странное, но неминуема (у меня) ассоциация с уничтожением всех отклонений от нормы во время фашистского режима. Для кого-то, может быть, здесь про однополую любовь, но для меня про убийство.

Простыми средствами режиссер добивается многого. Не только включенности в его монолог, но и ощущения, что ты важная часть этого монолога. Почитав рецензии на предыдущие постановки Пиппо Дельбоно, утвердилась в мысли, что он всегда ставит один и тот же спектакль, развивает его, опираясь на течение своей жизни, общества, мира. Все фирменные составляющие налицо. И глухонемой Бобо, про которого Пиппо спрашивает зал: «Вам не кажется, что он помолодел?», а мы видим его первый раз. И мать, умершая, но не переставшая вести с сыном диалог, и Пина Бауш, и какие-то нереализованные проекты. И пробежки Пиппо от своего места за пультом к сцене и обратно. Миф (выдуманный режиссером или имеющий исторические корни, не столь уж важно) о юноше, в процессе взросления приобретшем женские черты, которые окружающие старались не замечать. Юноша не выдержал и покончил с собой. На месте его гибели и выросли орхидеи. Не такого, как все, не надо изолировать, психически нездорового не вылечить до конца, глухонемого не научить говорить или слышать, всю Африку не накормить. Остается только принимать, понимать. Такой гуманистический пафос, но, может, я упрощаю.

«Орхидеи». Сцены из спектакля. Театральная компания Пиппо Дельбоно. Фото В. Луповского

Авторским театр Пиппо Дельбоно делает не только его участие во всех процессах создания спектакля (при наличии других актеров, техников и др.), но и торжество личности. Присутствие абсолютно живого, опьяняющего внутренней свободой человека, конечно скандалиста, но в чем-то поэта и романтика, усмиряет требования к спектаклю, снимает многие претензии. Странно в простецкой композиции, в наивной иллюстративности искать сложное интеллектуальное высказывание. А оно там есть. Режиссер — наследник великой культуры и, похоже, знает, что делать с этим наследством. Но, может быть, в карнавальном буйстве прошлого или будущего он реже танцевал бы на сцене один.

Ноябрь 2014 г.