POST SCRIPTUM

Застрелиться! Крайслер пишет в воздухе скрипучую предсмертную записку (или последний неудавшийся скрипичный этюд? В моей смерти — или смерти этюда — прошу никого…) «Прошу никого…» — так скрипят несмазанные двери, стекло под пальцем и сухое перо по бумаге…

Как давно и как, в сущности, недавно это было… В 1999-м. № 17. А сегодня в Москве прощались с Лешей Девотченко.

Ужас и скорбь утраты — это даже не совсем те слова. Оказалось, что актер и гражданин Алексей Девотченко — часть жизни огромного числа людей. Признаюсь, я сама не ожидала, что несколько суток, денно и нощно, в голове будет стучать только: «Леша, Леша…», что все мысли будут о нем. На три дня как будто остановилось течение жизни: все сидели в сети и ловили каждое новое слово с тегом «Девотченко ». Не просто уточняли, каждый для себя, версию смерти, но постепенно понимали, какое, оказывается, огромное место в жизни каждого он занимал. Мы так или иначе давно жили в присутствии Леши Девотченко в разных его качествах. А теперь его нет…

Он был частью жизни не только зрителей, но и совершенно других «масс»: в последнее десятилетие стал активнейшим оппозиционером, яростным участником всех митингов и маршей (единственный из артистов до такой степени! Рядом стоят Лия Ахеджакова и Оксана Мысина, но трибуном был именно Леша). Он занял радикально жесткую политическую позицию, ненавидел действующий режим так же, как ненавидел всякую ложь и фарисейство — в театре, в жизни, в роли… Ему всегда нужно было что-то ненавидеть, быть чем-то недовольным — режиссером, ролью, собой, погодой, его драматическое нутро искало конфликт и находило. Иногда кажется, что его очень честная и абсолютно неистовая оппозиционность отчасти была продиктована самой Лешиной натурой: власть дает столько поводов для выплеска негатива, внутреннего дискомфорта, дисгармонии — выбирай любой…

Его смерть вызвала не просто скорбь об ушедшем замечательном актере, его смерть вызвала истерику, «гражданскую войну» в Интернете, вызвала такой раздор, такую бурю версий и суждений, какую вызывала, пожалуй, только история с Крымом. «Это убийство! И политическое! Путинский режим приступил к истреблению граждан!» — с первого до последнего траурного дня писала оппозиция, не знавшая, очевидно, тех подробностей жизни и судьбы Леши Девотченко, которые знали давние друзья и близкие, всегда опасавшиеся трагического исхода этой жизни, давно пустившей себя под откос. «Как вы смеете касаться подробностей его судьбы!» — писали давние друзья и близкие, раненные разбирательствами вокруг трагического финала (найден мертвым, в крови, один…). «Это та же рука, что убила Александра Меня…» — на голубом глазу утверждали одни, другие в это же время считали неприличным публиковать doc свидетельства Лешиного отчаяния и нездоровья. Корреспондентки, бравшие у Девотченко интервью, и активные блоггерши, дружившие в ним в виртуальном пространстве, горевали на правах вдов («Думаю ли я о тебе, Лешечка?..») и писали посты («Где хоронить тебя, Леша?») — так, будто у Алексея Девотченко не было ни реальной жены Светы, ни сына-студента Кирилла… С ним разговаривали, как с живым, к нему обращались, вспоминали, как всегда хотели вскипятить виртуальное молоко с медом, чтобы он крепче спал, и каждая знакомая-подруга на правах одной из тысячи вдов истово диктовала другим вдовам единственно верное прощальное слово, яростно осуждая тех, кто пишет о Леше и его «тревожном духе, который еще здесь», не так и не то… Желтая пресса смаковала подробности, какие-то театральные люди угрюмо молчали (много где успел поработать Девотченко…), по дороге искажались факты жизни и мотивы поступков, история мифологизировалась на глазах. Но так или иначе впервые на моей памяти ВСЯ ЛЕНТА Фейсбука два дня была полна только Лешей Девотченко. Он принадлежал в эти дни каждому. А его самого уже не было…

А. Девотченко в спектакле
«Концерт Саши Черного для фортепиано с артистом».
Фото В. Дюжаева

Наверное, смерть Есенина когда-то вызвала похожую истерию. Высоцкого — нет. Даля — нет… Пройдут годы, детали забудутся, лента уйдет «под воду», но драматургию этих дней хочется сохранить для истории: смерть актера Алексея Девотченко была прочувствована очень многими как личное — и этот феномен не менее интересен, чем феномен собственно артиста Девотченко с его редчайшей музыкальностью, фотографической памятью, блистательным немецким, острым, как лезвие, драматическим даром, ртутной подвижностью — и отчаянием, уничтожавшим много лет всяческие пути к благополучной, стабильной жизни, уничтожавшим сам инстинкт — жить… В день прощания Кирилл Серебренников растерянно и очень искренне говорил: «Ты хотел уйти, Леша, и ты ушел…» Это была правда.

Ему не жилось никогда и нигде. Может быть, поэтому Леша Девотченко всегда рождал особое (не до конца понятное мне) истовое отношение. Я знаю людей, которые спасали его, ради него бросали все жизненные обязанности и выхаживали его в моменты «черных дыр», находились с ним в «астральной связи», о чем сообщали окружающим… Был в его нервной натуре этот магнетизм гонимости и неблагополучия, требовавший защиты, поддержки, опеки. Поначалу он казался совсем ломким — со светлым, нежным пухом на голове, тонкой шеей, большими глазами и застенчивой улыбкой.

— Девотченко в «Преступлении…»
— Девотченко в «Концерте Саши Черного…»
— Девотченко!
— А знаете ли, что главный редактор «Московского наблюдателя» Семеновский назвал его лучшим актером года?
— Он совсем не спит, а все играет…
— Да, да, и не только главные роли, а даже четвертую ногу лошади в «Коньке-Горбунке»… Сам Девотченко!
— Не спит и репетирует, репетирует… Лимонов, Салтыков-Щедрин, Некрасов…
— Девотченко может читать даже революционных демократов. Скоро он возьмется за роман Чернышевского.
— И сыграет его за роялем, как Сашу Черного!
— Он не спит и репетирует Пушкина с Алешковским…
— И на радио, и на радио!..

А. Девотченко (Шут). «Король Лир». МДТ — Театр Европы.
Фото Ю. Белинского

Как давно это было. Середина 90-х, № 7, «Над пропастью во ржи», Холден Колфилд. Казалось бы, вот она, слава! Но Девотченко был так трагически устроен, так скроен, что бесконечно висел «у бездны на краю», иногда срываясь на «тот этот свет» и выкарабкиваясь на «этот тот»…

Прошел множество театров, всем был нужен — и не мог долго работать ни с кем. Хотел работать со многими — и не удерживался нигде.

Всякий раз дело заканчивалось разладом и больным расставанием… Его проклинали, прощали, снова проклинали и снова прощали. То есть он вызывал те же крупные чувства, которыми жил сам. Все 25 лет, что я знала Лешу (на курсе А. И. Кацмана не помню, а начиная с учебного спектакля курса Л. А. Додина «Старик» — точно), то есть всю свою профессиональную жизнь, он самоубийственно существовал на грани нервного срыва: ярился, кидался, негодовал, срывался, поднимался, волновался, бежал и падал, вставал и играл… То, что произошло с ним 5 ноября 2014 года, могло произойти каждый день.

Такие актеры редки. Алексей Девотченко, наследовавший в русской традиции Мочалову, Орленеву и Далю, принадлежал к редчайшему типу актеров-неврастеников. В эти дни его первый режиссер Григорий Козлов (семь спектаклей… Гриша—Леша… Леша— Гриша…) сравнил его еще с Олегом Борисовым (по странному стечению дат с Девотченко прощались в день 85-летия Борисова). По отважному не стремлению нравиться публике, по интуитивному желанию быть тревожным, неприятным, мрачным, ранящим и заниматься только драматической сутью «на краю», пожалуй — да, и Борисову Девотченко наследовал тоже.

Унаследовал внутренний драматический дискомфорт, «отапливавший» холодным огнем роли изнутри.

Ему никогда не жилось…

А. Девотченко в спектакле «Дневник провинциала в Петербурге».
ТЮЗ им. А. Брянцева. Фото Г. Седова

И в начале 90-х, когда он был еще совсем молодым актером, тюзовским «Девохой», горестно сетовавшим, что надоело играть заднюю ногу коня, а потом сел за рояль в блистательном «Концерте Саши Черного для фортепиано с артистом» — и стал Алексеем Девотченко…

И позже, когда, играя Порфирия Петровича, жесткой любовью спасал Раскольникова и едко произносил: «Добрых мыслей, благих начинаний», или метался нервическим Крайслером в изумительном «P. S.» того же Григория Козлова.

И когда эмигрировал в сытую демократическую Германию.

И когда вернулся.

Совсем дискомфортно ему стало в последние десятилетия в нынешней России, когда он стал трибуном, читающим с площадей «Крысолова» Бродского — до мурашек по коже, со стеклянной звонкостью мысли, с пониманием каждого артикулированного звука, с осознанностью испепелявшего его протеста.

Если подойти к зеркалу вплотную и уткнуться носом в стекло, увидишь… воспаленные глаза капельмейстера Иоганнеса — А. Девотченко. В такой же темной комнате, при свечах и с бутылкой, когда-то играл на фортепьяно его Саша Черный — эмигрант, лирик и иронист. Прошли годы, в маленьком человеке у рояля прибавилось желчи, бессильной обиды на жизнь, иронии к себе и ярости к любому удачнику…

А. Девотченко в спектакле «Вальс на прощание».
Фото В. Васильева

Его пульсирующая нервная природа (как на сцене, так и в жизни) требовала от партнеров специального самочувствия. Девотченко был, в отличие от многих артистов, интеллектуалом, его бритая голова работала структурно, логично, часто «собирая» спектакль, ритмизируя его (вело феноменальное чувство ритма). Коктейль из пограничных состояний — внутренней истерики, гражданского мужества, абсолютной честности и при этом ярости к миру — и делали роли Девотченко незаурядным явлением.

Его человеческая и актерская натура и амплуа находились в единстве. Если смотреть на его судьбу с точки зрения обыденности, это был непрекращающийся нервный спазм. Но именно это и позволяло Леше делать выдающиеся вещи на сцене.

«Как я живу, тебе не смею сказать… Моя музыка — моя живопись — мое писательство — все пошло к черту… » — и приставил пистолет к виску, и спасся вином…

Он искал своего режиссера, убегал от Козлова к Михельсону, от Фокина к Гинкасу, от Додина — к Додину, был нужен Олегу Дмитриеву и Кириллу Серебренникову… И с каждым Девотченко себя не щадил. Не щадил и их.

А. Девотченко (Поприщин). «Записки сумасшедшего».
МТЮЗ. Фото В. Луповского

Из белого, грустного, меланхолического Пьеро, которого он напоминал в молодости (сидел в белом балахоне и круглом воротнике в финале «P. S.», побежденный удачливым двойником), — он сделался неистовым, конвульсирующим, ярким, ёрничающим, агрессивным Арлекином. Трагическим, злым шутом, которому давно ничего не смешно. Недаром виртуозно и холодно играл Шута в «Короле Лире» Льва Додина…

Мы живем в эпоху, когда понятие успеха и комфорта очень в ходу. В Леше Девотченко не было ни грамма ни комфортности, ни буржуазности, ни успешности в общем понимании. От своих педагогов 80-х — бурлящего, какого-то «дельартовского» театрального безумца Кацмана и мучительного, «исступленно-достоевского » Додина — он генетически унаследовал это — «над пропастью, без лжи». Он был отменный ученик, Леша Девотченко, — «наш брат, друг, герой наших текстов, артист и гражданин, творец и борец», как в эти дни написала о нем Женя Тропп.

Ему не было покоя здесь.
Пусть будет покой там.

А между — остались витать в пространстве роли. Он очень много успел сделать, Леша Девотченко, «шут Девоха», еще так недавно игравший четвертую ногу лошади и желавший всем «добрых мыслей, благих начинаний »…

Марина ДМИТРЕВСКАЯ
8 ноября 2014 года