Э. Олби. «Кто боится Вирджинии Вулф?». Московский ТЮЗ. Режиссер Кама Гинкас

В таком театре, каким является Московский ТЮЗ, все имеет значение. У Камы Гинкаса случайности исключены: впечатление носит тотальный характер, и организация нашего впечатления и есть предмет режиссуры. В программке к спектаклю — два важных указания. Прежде всего, перед нами фотографический портрет одного из героев Эдварда Олби. Это Марта в исполнении Ольги Демидовой. Но здесь мы видим другую Марту, не ту, что на сцене, — скорее это портрет актрисы, репетирующей Марту. Высокий ренессансный лоб, расслабленная рука, мягко его касающаяся, выразительное сосредоточенное лицо. Красота, изящество, гармония, успокоенность. Живописный лик — идеал женского изящества, мягкости. Мы видим, если угодно, образ «вечной женственности», который в пьесе Олби крушится, распадается на фрагменты, предается. Американская пьеса середины века — про «анатомию человеческой деструктивности», про то, как летят к черту идеалы и иллюзии о семейном уюте и гостеприимстве, о благостности университетской среды, о человечности человека и его способности остановиться во гневе.

И. Шляга (Ник), И. Гордин (Джордж). Фото Е. Лапиной

Во-вторых, текст программки много внимания уделяет, в сущности, десятому вопросу для пьесы Олби — растолковывает публике, кто такая Вирджиния Вулф. И это оказывается важно именно сегодня. Олби действительно ударяет в самую благополучную зону американской жизни (в этом смысле американское искусство — самая антиамериканская вещь на свете, чуждая самодовольства) — в университетскую профессуру, в круг интеллектуалов, наставников молодежи, для которых Вулф с ее интеллектуализмом и травмированностью сознания является важным знаком, маскотом, иконой стиля. Эта пьеса о том, куда заводят человека игры разума, распущенная, отпущенная на волю фантазия, словоговорение, воспроизводство фантомов.

Спектакль идет в зрительском фойе, которое превращается в окруженную публикой с трех сторон гостиную дома Джорджа и Марты. Кресла и диваны, развалившись в которых, приняв расслабленные позы можно предаваться липкому, навязчивому фантазированию. Как сыгравшиеся футболисты, Марта и Джордж играют «на своем поле», чувствуют себя комфортно, слаженно и самоуверенно. Они знают, куда тут можно спрятаться, какую позицию относительно пространства принять, чтобы играть в слова красиво. Марта и Джордж — хозяева жилища и хозяева жизни; они знают, как устроен мир, как им манипулировать, они знают правила игры и знают все варианты развязки, они играют в игру, которую изучили в мельчайших подробностях, знают до такой степени, что не важен результат, важен процесс. Им интересны только реакции неофитов, собственные реакции уже изучены давно. Цель: смутить, размагнитить самоуверенность гостей, Хани и Ника (Мария Луговая и Илья Шляга).

Тончайшая режиссура, растворившаяся в диалоге-схватке четырех артистов. Актерское сражение между Ольгой Демидовой и Игорем Гординым, которые играют намеренно тусклых, стертых, заигравшихся до безликости и безразличия Марту и Джорджа.

О. Демидова (Марта), И. Гордин (Джордж). Фото Е. Лапиной

Надев смешную маску поросенка, Марта называет мужа умилительно-уменьшительно «Джорджиком», словно тот — маленький мальчик, друг Ниф-Нифа. Джорджик, принципиально не пьянеющий в отличие от Марты, в исполнении Игоря Гордина представляет из себя прелюбопытный персонаж. Только начавший стареть профессор, он уж носит на себе печать неопрятности, расхлябанности. Мешковатые брюки, все время выпрастывающаяся из штанов синяя рубашка, которую он неловко, комками заправляет обратно, серый пиджак и венчающие вид затрапезной серости стоптанные тапки, так сильно дисгармонирующие с костюмом профессора. Джорджик еще бы сгодился на роль хозяина жизни, наставника молодых, человека интеллекта, но вот эти шаркающие тапки и пузырящиеся штаны сигнализируют о начале фазы обскурации в его жизни.

Млеющие интонации, мяукающий голос. Персонаж Игоря Гордина словно никогда не уверен в том, что говорит. И тут же готов опровергать то, что сказано: все слова одинаковы. Но Джордж хорошо знает, что неуверенность лучше скрывать агрессивным нападением на собеседника. Он зудит и провоцирует, намеренно ставит людей в неловкие ситуации, чтобы сыграть на их оговорках и огрехах при непредсказуемых реакциях. Он искусный манипулятор, вешается на собеседника и моментально покрывает его липкой, навязчивой паутиной слов, фантазий, упреков, увещеваний. Он задира, в Интернете таких зовут «сетевой тролль».

М. Луговая (Хани), И. Шляга (Ник). Фото Е. Лапиной

Спектакль Камы Гинкаса не находит ясных мотиваций, что заставляет Ника и Хани оставаться в доме, где нарушены законы гостеприимства. Выпивка и соблазны пьяного состояния не так важны для Гинкаса. Важнее, наверное, страх субботнего одиночества и домашней замкнутости и, безусловно, азарт схватки. Интерес к тому, как и куда может еще упасть человек в раже вранья и оборзения.

Герой Игоря Гордина хочет казаться сумасшедшим, сумасбродным. На этом строится его диалог с Ником — выносить мозг младшему товарищу, чтобы иметь хоть какой-то шанс быть нокаутированным. Марта и Джордж находятся на той стадии овладения «игрой в жизнь», когда все ходы заранее известны, и им смертельно хочется новых поворотов давно известных сюжетов. Все слова одинаковы, можно заболтать любую тему, можно сострить и нахамить по любому поводу— эта конфликтная логорея имеет целью найти как раз незатертые, необессмыслившиеся слова. Липкий, навязчиво-нудный словесный террорист Джордж Игоря Гордина — это словно другой герой Олби из пьесы «Что случилось в зоопарке?»: Питер, который вонзает нож в случайного собеседника, чтобы добиться максимального контакта, коммуникации.

Двум рано потускневшим людям нужны события, нужны потрясения. Они — словно герои в мастерской драматурга — постоянно ищут коллизий и перевертышей: сами изменить себя уже не в состоянии, они дерзко задирают внешний мир, чтобы тот репрессивно заставил их измениться. Олби интересно строит временные рамки действия в пьесе: события происходят в ночь с субботы на воскресенье, и агрессия субботы продиктована ожиданием пустого, ничем не заполненного воскресенья, когда делать нечего, когда от безделья некуда деться. Марта и Джордж боятся воскресенья, холостого дня, когда можно повеситься от скуки и одиночества.

Марта меняет костюмы по мере того, как становится все более нетрезвой. На ее лице — детская свинячья маска, розовые ушки, пятачок. Органика Ольги Демидовой — бесстрашие зрелой женщины, неглиже с отвагой (в первых сценах мы застает ее, пьяную, с полуснятой юбкой на голове), но это явное показное бесстрашие поросенка, который дрожит вместе со своим соломенным домиком. Открытое лицо актрисы часто становится маской отчаяния и отупения — Марта как раз боится подвоха, еще одного удара, который может ее уничтожить. В ее глазах поселился страх, и прозревает Марта раньше Джорджа.

Сцена из спектакля. Фото Е. Лапиной

Хани в исполнении Марии Луговой — сама невинность: еще детский костюмчик, трогательно обнажающий стройные, миниатюрные голые ноги. И в таком виде, похожая на колокольчик, Хани выглядит как человек, который даже не способен осознать, что тут, в доме Джорджа и Марты на ней издеваются, ею манипулируют. Нет, она не бездушная кукла, просто она невинна. Пришла ребенком, а уйдет отсюда человеком с разрушенными иллюзиями и отсутствием веры в себя. В каком-то смысле рассказ о смерти нерожденного ребенка Джорджа и Марты убивает в Хани саму потребность рожать детей.

Пьеса Олби внезапно выходит на такую важную сегодня тему: как перегруженные опытом и разбитыми иллюзиями, с хиной во рту и тщательно скрываемой ненавистью к себе отравляют жизнь молодых, истребляют их восторженность и веру в себя, человека и будущее. Как бездарная немощная бесплодная старость, мертвечина душевной дряхлости утаскивает в свою эмоциональную смерть тех, кто еще может хоть что-то чувствовать и понимать. Тут Кама Гинкас, наверное, берет современную молодежь под защиту от разрушительной силы многоопытной старости.

Ноябрь 2014 г.