Нина Ивановна — это было не просто имя, это был эпитет — эпитет доброты, душевной расположенности, душевной теплоты, готовности помочь, домашности. Это имя знало не одно поколение театроведов — и не только театроведов. Актеры, режиссеры, экономисты… Заочники, вечерники, дневники… Тихая, неторопливая, всегда «вызывающе» спокойная, такая невозмутимая, такая мягкая, даже плавная в движениях… Не помню, чтобы хоть раз она вспылила или сказала резкое слово. По характеру своему она, кажется, не могла и сказать-то резкого слова или возмутиться, ни тем более обругать. Хотя могла пожурить, но не более. Удивительно, но вот общался с нею — и чувствовал, что к тебе расположены, что тебе хотят помочь, тебе верят. Если студент провинился, что-то пропустил, что-то не успел, не смог — она не ругала, не укоряла, она сочувствовала, она советовала, как быть. С нею было хорошо. Она была как мама. Редко какой человек так притягивал или вызывал такое желание довериться, поделиться. Я не помню. В трудную минуту шли к ней — часто просто поплакаться, рассказать о делах, совсем до учебы не касающихся, личных, иногда сердечных. Оттого столько у нее было друзей уже из тех, кто давно закончил институт. Мы с ней дружили почти полвека — с 1966 года. Тогда у меня при поступлении в Театральный по каким-то причинам не взяли документы. И какое участие вдруг приняла во мне эта неторопливая женщина с таким добрым, светлым, поразившим меня именно этой добротой и этим светом лицом — и не знающая меня вовсе. С тех пор мы дружили. Господи, а скольким она помогла кроме меня, скольких студентов она буквально «вытащила за уши», заставив то сдать работу, когда все сроки прошли, то дописать диплом, а то и закончить институт. Она умела вселить в человека уверенность в себя. А как она умела «наводить» мосты между провинившимися студентами и «рассерженными» педагогами. Многих она спасла в смысле их дальнейшей судьбы. И меня спасла когда-то. Однажды я решил бросить институт. Тянула романтика, какие-то невероятные планы витали в юной голове. Нина Ивановна убедила меня не уходить, взять академку. «Погуляй, подумай, попутешествуй, как хотел. А потом, вот увидишь, — перебесишься…» И я «перебесился». И закончил институт. И еще много лет после окончания приходил в родное здание на Моховой, на четвертый этаж, в методкабинет заочного отделения — просто посидеть, поговорить, чаю попить. С Ниной Ивановной. С ее друзьями. У нее всегда был народ в кабинете. Было чувство, что приходишь домой. Она всех своих студентов, как детей, знала по именам. Даже спустя много лет. И многие спустя много лет писали ей, звонили издалека, приезжали — и непременно шли на Моховую, к Нине Ивановне. Потому что приходили — домой. Да, это был дом факультета — ее дом, она его создала своим присутствием, своей добротой.

Н. И. Желудова на выпускном застолье заочников–1987.
Фото из личного архива

Выйдя на пенсию, она еще много лет продолжала работать. И когда с ней случилось несчастье, когда, упав, она сломала ногу и не смогла ходить — для нее, по сути, жизнь кончилась. Она уже не могла — наверное, и без института, но точнее — без своих студентов. Она жила нами, своими «детьми»… У нее не было никаких «карьерных» устремлений, это все видели. МЫ были смыслом ее жизни.

Удивлялся всегда, как при ее неторопливости она умела делать все вовремя, быть точной в составлении планов, расписаний. Все бумажки на экзамен, направления на досрочную сдачу студентами работ и прочее, прочее — все было у нее готово, всех она успевала предупредить об изменениях в занятиях или о назначении консультаций. Ты, бывало, сидел перед ней в методкабинете как на иголках — не сдан зачет, нужно упрашивать педагога, чтобы принял… Или еще что-то… Как быть?.. А она неторопливо, красивым своим округлым почерком писала для тебя направление на внеочередную сдачу и словно всем видом наставляла — не нервничать, не дергаться, «не делать волну». В своем ритме она успевала больше нас, студентов. И ведь она еще вела занятия по русскому языку на некоторых факультетах.

Она всегда была неброско, но со вкусом одета, ее платье или костюм, бусы или брошь, даже колечко с камешком на руке — все это являло спокойную гармонию. И такие же спокойные тона в одежде. И в фасоне ничего вычурного — все было так по ее характеру. Ее нельзя было назвать «кокеткой», но в ней было столько мягкой, располагающей женственности. И всегда — доброта и спокойствие читались на ее красивом лице. И всегда удивительно добрая, располагающая к себе улыбка.

Эта улыбка радовала и тогда, когда «все молоды мы были» — радовала и на ее 80-летии три года назад. Юбилей Нины Ивановны отмечали в академии, и огромная зала не могла вместить всех пришедших ее поздравить. А наша Нина Ивановна была так же молода и мило весела, все той же радостью и тем же добром светилось ее лицо. Она даже пела, как бывало когда-то — она чудесно пела романсы и знала их немалое количество. И всем было по-прежнему хорошо и спокойно рядом с нею. Я не встречал за много лет человека, да и вряд ли такой мог быть, кто бы отнесся к Нине Ивановне недоброжелательно или сказал о ней недоброе слово.

Н. И. Желудова (в центре) с педагогами и
выпускниками-театроведами. 1987 г.
Фото из личного архива

Только теперь понимаешь — жил рядом удивительный человек. Таких не бывает. И почему такая судьба у людей, как она? Добрейших, самой природой созданных помогать другим? Почему судьба так часто к ним не благоволит? Невероятно трудны были ее последние три года, после того, как она получила травму. Но про это мало кто знает. Она переносила все тихо и без стонов, без ропота. Не ругала судьбу — как не ругала, кажется, никого никогда. Только досадовала, что не может ходить, общаться с друзьями. Последние дни она уже не вставала. Сын не звал ее к телефону. «Мама говорить не может…» У нее нарушилась речь… Судьба сжалилась над ней только в последние ее минуты — она ушла во сне, ушла тихо, спокойно, без стонов и сожалений…

Так привык, что она всегда рядом. Просто знать, что она есть… Без нее никак. Годы общения с ней — это были счастливые годы.

Про Нину Ивановну, конечно, знавшие ее еще скажут много хороших слов, как и всегда говорили, — и многое вспомнят, и все будет только хорошее. Другого и не было. Для меня лично — и думаю, для многих — ушла счастливая часть жизни. Ушла часть жизни.

Юрий КРУЖНОВ