«Валентинов день». По мотивам пьесы И. Вырыпаева. Небольшой драматический театр.
Постановка Вадима Сквирского, сценография и костюмы Катерины Угленко

«…А знаешь, все еще будет! Южный ветер еще подует, и весну еще наколдует, и память перелистает, и встретиться нас заставит…» — победоносно ревет голос из динамиков. Знакомая песня прошлого века, заставляющая надеяться и верить в чудо/любовь/ счастье, идеально вписывается в новый спектакль Вадима Сквирского. Идеально, потому что противоречит в каждом слове тому, что мы увидим на сцене. Новая встреча произойдет только в воспоминаниях, весна принесет вечный покой, а память будет корректировать события прошлого. Но мы верим в чудо, надеемся на лучшее и стараемся смеяться там, где хочется плакать.

Т. Рябоконь (Катя), Д. Шигапов (Валентин). Фото Е. Дуболазовой

«Валентинов день» содержательно вписывается в новый виток НеБДТ, начавшийся с эренбурговского «Ю», но формально принадлежит к более камерным, чем обычно, спектаклям — он всего на трех человек. Пьеса присвоена театром Эренбурга, и текст уходит на второй, третий план, словесные игры вспыхивают в ироническом звучании. Сильно изменилась «Ю», неузнаваемым стал «Валентинов день». Безвозвратно пропала атмосфера, «дыхание» пьесы. Сюжет «укутывали» этюдами, «размывали» новыми обстоятельствами. Пьесу изрядно перелопатили, объяснили, выпрямили. Именно выпрямили. Все «загибы» вырыпаевского текста, его романтическую болтовню отутюжили, разгладили. Восстановили причинно- следственные связи. Наполнили действие трюками, шутками. Получились истории про другое. С другими. Интересные нам.

За вырыпаевскими персонажами мерещились прекраснодушные герои советского прошлого. За персонажами спектакля НеБДТ отчетливо проглядывают эксцентрики немого кино. Несколькими деталями рисуется образ. Например, возраст у Валентины — Татьяны Колгановой «ушел» в скрипучий голос и очки, у которых вместо одной дужки бельевая резинка, обмотанная вокруг головы. И одета она, как интеллигентная старушка из трофейного фильма: в перчатках и с вуалеткой на кокетливой шляпке. Беспробудный пофигизм/алкоголизм Кати — Татьяны Рябоконь «проявлен» в тренировочных штанах, надетых швами наружу. С чувствами сложнее. Валентина достает коробочку, в ней пакетик, в пакетике салфеточка, а в ней — магнитофонная кассета. Это единственное доказательство любви, выдающее совсем другие чувства. Запись прерывается, и голос Валентина механически повторяет: «Единственная, единственная, единственная». Странно хранить запись столько лет, понимая, что — не единственная. Слова Валентина — Даниила Шигапова не ласковые, а строгие. Больше похожие на техническую проверку функции «запись» на магнитофоне. Но Валентина упивается звуком его голоса, словами, и только проживающая свою трагедию на полную катушку Катя сбивает пафос «настоящей любви». Она, законная, но не любимая, опровергает утверждение на кассете. Затерла запись пьяным, но верным высказыванием — «не единственная. Вот так-то, Валюха». В Кате слились не только отчаянье от потери, но и горе непоправимого. Ей нечем утешиться. И в ее трагедии больше правды. Когда-то застав Валентина пьяным, услышав от него, что не любит и изменяет, она напяливает пальто, быстро надевает огромный рюкзак — надо спасаться, бежать от этой беды… И не может, смешно падает на спину, опрокинутая слишком тяжелой ношей, барахтается, как огромный жук, силясь встать. Беззащитна и беспомощна, она беззвучно рыдает, заткнув рот рукой. Рядом с этой трагедией любовь Валентины—Колгановой всего лишь драматична.

Т. Колганова (Валентина). Фото Е. Дуболазовой

Можно бесконечно долго наблюдать, как актеры НеБДТ играют пьяных. Как точны они в замедленных реакциях, в постановке ног, в мелких движениях руками, как им удается сымитировать мутный взгляд и заплетающуюся речь. Вот пьяный Валя—Шигапов на вокзале берет билет до Лесосибирска, он в зимней шапке, дубленке-пропитке, на ногах унты. В одной руке у него уже кружка с пивом, а в другой рюмка водки, отлично помещающаяся в кружку с пивом целиком. При всей расхлябанности движений — ничего не проливается. Или пьяная Катя пытается встать со шпагата, держась за ниточку воздушного шара, как за толстый канат, привязанный к потолку. Мастерский эксцентрический трюк. Актеры предельно достоверны в изображении патологий или болезненных проявлений. По тому, как умирает герой Шигапова, можно понять — случился сердечный приступ. И это тоже трюк. Он опускается на колени, не может повернуть голову влево, силится достать рукой что-то в воздухе и падает в большую бумажную коробку, в которой появился в начале этой сцены, изображая подарок для Вали.

Физиология, которой никогда не пренебрегают в НеБДТ, многое объясняет в нелепой жизни человеческого духа с точки зрения жизни тела. С плотского желания Валентина начинается его бесконечный роман. Он в плаще на голое тело и резиновых сапогах, напоминающий маньяка-эксгибициониста, подскакивает к молодой Вале. Ситуация комична и по сути, и по манере исполнения. У Эренбурга персонажей зашкаливало от нереализованной любви, желания, нежности, жалости и слишком горькой иронии. Здесь все переходит в карикатурность.

В спектакле длинные монологи спрессованы в одно женщины, алкоголь, жизнь. Пожалуй, все герои «Вадействие, в одну фразу, а остальное — „лишнее“ — заглушено шумом города или воем сирены „скорой помощи“. Постановка выигрывает в динамике и ненадолго приобретает утраченную атмосферу городского романса, отчетливо ощутимую в пьесе. Многие сцены, сжимаясь, провоцируют комедийные решения следующих эпизодов. Катя в пьесе долго рассказывала про пруд и купание, про кувшинки и про свою любовь. В спектакле осталось лишь упоминание, а мотив неслучившегося самоубийства Валентина в бассейне явлен действиями.

Идя от внешней характерности, актрисы стараются не делать своих персонажей клоунами, хотя трюков хватает. Эксцентрическими старухами никого не удивишь, ни в жизни, ни на сцене. С Валентином сложнее. Он не успел дожить до того возраста, когда, чтобы ни делал, все выглядит пародией и приобретает комедийный привкус. И очки у него еще целые, и джинсы современные. Только его имя — женское, мягкое, какое-то безвольное, неуместно так же, как детское пюре на завтрак у сорокалетнего мужчины. Не нежность, а инфантилизм в самом остром его проявлении. К неспособности совершить поступок добавляется подмена игрой любых действий. Только игрушки взрослые — женщины, алкоголь, жизнь. Пожалуй, все герои „Валентинова дня“ никак не могут прекратить играть. Женщины в страдания, а единственный мужчина в умирание. Выход из любой конфликтной ситуации для Валентина — притвориться, что стало плохо. Он сразу хватается за сердце, пугая Валю. Любимая игра Валентина „Игра судьбы или судьба игры“ — своеобразная русская рулетка, только с двуствольным ружьем (в одном стволе пуля, в другом только порох) — достанется шестидесятилетним героиням.

Само собой напрашивается сравнение: женские роли исполняют вечно причитающий „Белый“ — лентинова дня» никак не могут прекратить играть. глушено шумом города или воем сирены «скорой по-Женщины в страдания, а единственный мужчина мощи». Постановка выигрывает в динамике и нена-в умирание. Выход из любой конфликтной ситуации долго приобретает утраченную атмосферу городского для Валентина — притвориться, что стало плохо. Он романса, отчетливо ощутимую в пьесе. Многие сцены, сразу хватается за сердце, пугая Валю. Любимая игра сжимаясь, провоцируют комедийные решения следу-Валентина «Игра судьбы или судьба игры» — своеющих эпизодов. Катя в пьесе долго рассказывала про образная русская рулетка, только с двуствольным рупруд и купание, про кувшинки и про свою любовь. жьем (в одном стволе пуля, в другом только порох) — В спектакле осталось лишь упоминание, а мотив не-достанется шестидесятилетним героиням. случившегося самоубийства Валентина в бассейне яв-Само собой напрашивается сравнение: женские лен действиями. роли исполняют вечно причитающий «Белый» — Валя и ловко садящийся на шпагат «Рыжий» — Катя. Можно и по-другому. Пьеро — Валя и Арлекин — Катя весь «вечер на арене» вспоминают Коломбину — Валентина. Только без всякой символистской чепухи, выбеленных лиц и заламываний рук. Просто по функциям эта история в интерпретации театра раскладывается на трех известных персонажей символизма, которые помнят своих предшественников из комедии дель арте.

Больше, чем торжество игры, удивляет, пожалуй, то, что режиссер вычитал из текста не историю любви, жизни (про это скорее «Ю», хотя и там смертей хватало), а игру в смерть. «Валентинов день» (и пьеса и спектакль) не сладкозвучная песнь в день св. Валентина, не банальный день рождения, а день смерти. В этот день умер Валентин, в этот день через двадцать лет умерла Катя, на которой он женился, и еще через двадцать лет в этот день умерла Валя, которую он любил. Огромная золото-барочная рама, как для картины в музее, — основной сценографический элемент — монументальностью напоминает надгробие. Она стоит на полу, под ней ваза с гвоздиками — в чистом виде могильный памятник. В финале золотое надгробие для одного развернется, превратившись в стену колумбария, где хоронят урны с прахом.

Т. Рябоконь (Катя). Фото Е. Дуболазовой

Главная мелодия спектакля — про птицу-счастье, которой не годится сидеть в клетке, и про ожидание встречи, гарантирующей новую жизнь. Наверное, чем старше становишься, тем больше раздражает песня, которая радовала в молодости. Особенно когда новой встречи не случилось, ветер не подул и весна не наколдовала. «…В сто концов убегают рельсы, самолеты уходят в рейсы, корабли снимаются с якоря… » — убегание, исчезновение и потери — вот что ждет на пути в жизни.

«Валентинов день» наследует спектаклям Эренбурга не только по части виртуозных трюков и придуманных этюдов. По-другому ведь и быть не могло: те же актеры с тем же богатством жизненного опыта и умением ловко переводить его в театральную метафору. Другая премьера театра «Волшебник страны Оз» наследует и идеологически — отсутствием спасительного чуда. Еще в «На дне» герои мечтали о сказочном белокаменном Йерушалаиме (или о Мекке) и о возвращении домой. Только чудо могло спасти распадающиеся жизни неудачников. Спасения не было, а жизнь продолжалась. «Валентинов день» по части спасительных чудес тоже не радует. Отчетливо заостряется манера исполнения / рисунок роли, лирика переходит в эксцентрику, люди закамуфлированы под клоунов. Время сжимается и не дает опомниться. Смех заменяет слезы. Как пели в песне прошлого века из фильма прошлого века: «Так легче, не так ли? Так проще, не правда ли? Не правда ли, меньше болит?»

Ноябрь 2014 г.