Эрик-Эмманюэль Шмитт — драматург и прозаик, архипопулярный в Европе и часто вызывающий эстетические сомнения отечественных коллег-театроведов, склонных регистрировать его по части коммерческой, хорошо сделанной пьесы. И то сказать, ленсоветовский «Фредерик, или Бульвар преступлений » был поставлен как гимн бульварному театру, прародителем которого история назначила героя пьесы — актера Леметра. «Загадочные вариации » в БДТ собирали залы — как хороший детектив (отчасти таковым и являлись). В «Оскаре и Розовой даме», считали все, великая Алиса Фрейндлих сыграла свой сюжет, превратив «слезовыжималку» с запрещенным ходом про умирающего ребенка — в настоящий драматический шедевр.

То есть не все так просто в нашем отечестве с Эриком-Эмманюэлем Шмиттом, доктором философии, специалистом по Дидро, поначалу собиравшимся стать музыкантом. Со Шмиттом — автором огромного количества романов, повестей, рассказов, лауреатом премий Мольера и Французской академии, автором, пишущим для звезд уровня Алена Делона и Омара Шарифа, киносценаристом и кинорежиссером, снявшим несколько фильмов. Он пишет обо всех мировых религиях, пройдя путь от агностика до христианина, он юморист и парадоксалист, и его умозаключения о жизни цитируют чаще, чем максимы Ларошфуко…

В ноябре 2014 года Молодежный театр на Фонтанке провел фестиваль Шмитта в Петербурге. На открытии, где я не была, в Измайловском саду всех угощали «каштанами из огня», а на сцене актеры театра «презентовали писательскую „карту мира“ Шмитта, где вместо топографических названий материков и стран фигурировали заголовки всех его литературных произведений. Среди увлеченных чтением романов Шмитта случайных прохожих в вязаных шарфах внезапно появлялся и сам автор» (цитирую блог «ПТЖ»).

Я попала только на закрытие, которое придумал и провел Михаил Черняк. Ах, какое это было обаятельное закрытие! Шмитта и его маму (чемпионку Франции по плаванию, почти кетчистку, подобную Розовой даме) окружили — не без юмора — таким изобильным затейливым российским гостеприимством, подарками-самоварами-шалями-кроссовками-ансамблями с балалайками (ансамбль «Бисквит» и Шмитта сделал солистом, посадив тренькать одну ноту на балалайке…), что не хватало на самом деле только медведя. Его ждали. Он не вышел.

Зато после показанного отрывка из «Оскара и Розовой дамы» вышла Алиса Бруновна Фрейндлих. Но до этого, пока шел фрагмент, я смотрела не столько на экран (все равно ползли мурашки — так Оскар и Фрейндлих обращались к Богу…), сколько на писателя. Свидетельствую: он замер, и веки его напряглись-покраснели. И когда вышла маленькая, худенькая, грациозная А. Б. и в изящном, продуманном слове-поклоне приветствовала Шмитта, почти цитируя его героя Оскара, — он стоял с букетом, как тот самый медведь, которого не вывели… Он понимал, что встретился с великой актрисой. Он сказал это. Он метался, не зная, куда положить диск с записью спектакля. «Театр накропал тут запись для вас…» — легко сказала Алиса Бруновна, вертя в руке конвертик.

Мы беседовали с Э.-Э. Шмиттом после закрытия, достаточно второпях, но что-то успели, поскольку прекрасным посредником была переводчик Алла Беляк. Я старалась спрашивать лаконично. Спросила далеко не обо всем…

Марина Дмитревская Вы пишете прозу. Зачем вам театр? Что он дает?

Эрик-Эмманюэль Шмитт Лет в десять я попал на спектакль «Сирано де Бержерак». Я был мальчиком, которого все любили, — и вдруг увидел историю человека, которого не любят, и понял, что я испытываю те же чувства, что и он, я сочувствую ему и плачу над его горем, и рядом со мной взрослые люди испытывали то же самое — вне зависимости от того, любили их в реальности или нет. Потом был Клодель и его «Полуденный раздел». И я понял, что театр такое место, которое может объединять людей в одном чувстве, в частности в чувстве любви. Я начинал как драматург. Первую свою пьесу написал еще в школе, ее там и сыграли с большим успехом, и называлась она «Почему горошек — зеленый?». Но я не верил, что сумею говорить от лица разных персонажей, особенно женщин. И потому стал писать прозу. И только гораздо позже, окончив философское отделение Эколь Нормаль, написав диссертацию по философии и три года отпреподавав, я понял: хватит! Пора заняться чем-то серьезным. И стал писать пьесы. Но в прозе я остаюсь драматургом, так же как в драматургии — романистом.

Дмитревская Что главное в театре для вас? Текст (это известная французская традиция)? Актер? Атмосфера?

Шмитт Да, мы, французы, очень рассудочны, нам важно верить, что и мир, и наши чувства могут быть облечены в слово, что надо найти точное определение для всего, что есть вокруг. Но текст — это 20% того айсберга, который называется «театр» или «спектакль». Я — только первое (хотя, конечно, и базовое) звено той цепочки, к которой потом присоединят свои звенья режиссер, актеры, костюмеры, художники, осветители… Эти оставшиеся 80% могут быть очень разными, именно они и создают театр…

Дмитревская Кто ваши любимые драматурги?

Шмитт Я родился из Мольера. Но еще есть обожаемый мною Клодель, есть Чехов. А самый гениальный драматург — Моцарт. Его «Дон Жуан», «Свадьба Фигаро» и «Так поступают все женщины» — самые совершенные пьесы. Так и должен строиться драматический текст.

Дмитревская Какие спектакли, виденные вами за жизнь, вы можете «собрать в ладошку»?

Шмитт Спектакли Роже Планшона, Антуана Витеза, «Слуга двух господ» Стрелера (кстати, в Пикколо теперь иду и я…). Но когда я пишу, я свободен от впечатлений их режиссуры, я пишу в никуда, мои герои овладевают мною без посредника-режиссера, я не применяю себя ни к какому будущему постановщику или театру.

Дмитревская Есть термин «хорошо сделанная пьеса». Как правило, под этим подразумевается профессионализм, заточенный на коммерческий успех. А что такое хорошо сделанная пьеса для вас?

Шмитт Это пьеса, где содержание и форма находятся в единстве. Ж. П. Сартр правильно замечал, что технология метафизична.

Дмитревская Вы — философ, интеллектуал, вы стремитесь к игре с большими величинами — судьба, любовь, вера, ум; с другой стороны, несомненен коммерческий успех ваших пьес и романов. Как вы себе это объясняете?

Шмитт Сам удивляюсь! Наверное, так происходит потому, что с самого начала я хотел быть понятным для своих бабушек, которые вырастили меня (я из очень простой среды). Мои бабушки должны были все время работать, у них не было образования, хотя они обожали читать и проводили все свободное время за чтением. Я, их внук, оказался в очень интеллектуальной среде, среди философов и культурной элиты, я хорошо учился и собрал все возможные дипломы, но я хотел, чтобы бабушки понимали то, что я пишу…

Дмитревская Чем вам в жизни помог или помешал Дидро, о котором вы писали диссертацию?

Шмитт Очень помог! Мы представляем себе Дидро как скучного философа-энциклопедиста, а он отнюдь не таков. Он не писал трактатов. Он мог выражать свои мысли в виде статей, эссе, писем вымышленных персонажей, в виде энциклопедической статьи или анекдота, реплики. Это был живой, многожанровый литератор.

Дмитревская «Парадокс об актере» Дидро жив?

Шмитт По-моему, да. По-прежнему актер должен быть уникальным и узнаваемым, единственным — и отражать в себе, как в фокусе, — весь зрительный зал, быть пустым и полным смыслов.

Дмитревская И мне кажется, что текст Дидро жив. И уже не парадоксален… А что для вас важнее — этика или эстетика?

Шмитт Этика.

Дмитревская Когда вы смотрите спектакли по своим текстам — вы зритель или автор? Какие чувства вы испытываете?

Шмитт Когда спектакль неважный, я расстраиваюсь…

Дмитревская …как и любой зритель.

Шмитт Да. А когда хорош — совершенно забываю о том, что автор текста — я, и радуюсь, тоже как и все. И каждый раз постановки раскрывают мне столько нового в моих текстах!

Дмитревская Были ли случаи, чтобы театральная критика давала вам увидеть что-то новое в спектакле? Как вообще во Франции обстоит дело с профессиональной аналитической театральной критикой?

Шмитт Критика невероятно важна для меня. Хороший критик смотрит и анализирует театр, собирая воедино те смыслы, которые были в моем тексте и затем с помощью режиссера и актеров оказались разложены на сценические действия. С помощью критика я понимаю, что уцелело, а что утрачено и, значит, было недостаточно прочно прописано в тексте. Критика — зеркало, возвращающее мне понимание качества моей работы. Хотя, как и везде, хорошие, внимательные критики во Франции — редкость. При этом без критики меня бы не было, это она открыла меня театру, я должен быть очень признателен критикам, я известен благодаря им. А дальше… Они ведь анализируют спектакль, а не текст, так что как бы и не меня. Хотя сейчас культура вообще исчезает с газетных полос, ей остается все меньше места, исчезает и театральная критка, превращающаяся в оценки «нравится»-«не нравится»…

Дмитревская Ваши герои часто — персонажи исторические. Дидро, Леметр, Фрейд. Каково для вас соотношение документальности и вымысла? Юрий Тынянов говорил: «Я начинаю там, где кончается документ ».

Шмитт И я полностью с ним согласен. Я не занимаюсь историей. Мне кажется, истории вообше нет, есть набор домыслов, банальностей и предубеждений, которые принято считать историей. И если я беру в качестве героя своего произведения исторического персонажа, то я беру не конкретную личность (и кто знает, насколько точны представления, которые мы можем составить по свидетельствам современников?), а архетип, универсальную модель, позволяющую мне пройти определенную интригу в историческом контексте. Я занимаюсь скорее мифологией, как древнегреческие драматурги, интерпретировавшие всем известные мифы. О чем думает в страшную ночь Зигмунд Фрейд, еврей, агностик, пострадавший от фашизма? Что мучает знаменитого актера Фредерика Леметра — любовь? Но какая — та, которую он представляет на сцене, которую испытывает в жизни, или та, которую он внушает? И насколько то, что испытывают они, созвучно каждому, кто это смотрит? Я пытаюсь проанализировать великих — как людей, достойных нашего понимания. А Тынянов сформулировал очень точно.

Дмитревская Парадокс — обязательный спутник ваших пьес?

Шмитт Обязательный. Ведь нет окончательной истины, человек всегда должен находиться в состоянии озабоченности, поиска решения. Парадокс создает интригу, напряжение, но напряжение в нашей жизни невозможно снять, его можно только обдумать. И в этом тоже парадокс…

Дмитревская В России очень репертуарна пьеса «Оскар и Розовая дама». Недавно я видела спектакль театра кукол с Дальнего Востока, там водили куклу Оскара актеры-врачи и ощущение бренности жизни становилось сюжетом спектакля: уберешь руки — Оскар умрет…. Был какой-то факт, который подтолкнул вас к написанию этой пьесы, или она — просто в ряду других, в ряду ваших общий размышлений?

Шмитт Там очень много фактов моей жизни. Ребенком я проводил много времени в больнице. Не потому что я болел, просто мой отец был детский врачмассажист, мануальщик. И те дни, когда во Франции школы закрыты (вторая половина четверга и суббота), я проводил у отца на работе. Товарищами моих игр были больные дети, и выздоравливающие, и с травмами, и калеки, и дети с ДЦП — все, кому нужна была помощь отца. Он научил меня, что быть больным — нормально, быть здоровым — это скорее исключение. И когда я писал «Оскар и Розовая дама», я писал о том, что жить надо, несмотря на то, что жизнь так хрупка и так мимолетна. Этот отрезок, отпущенный тебе жизнью, надо любить, и любить страстно.

Дмитревская Вы были агностиком, стали христианином. Это — вопрос жизненного опыта или раздумий? Это произошло постепенно или внезапно?

Шмитт Это произошло в два этапа. Был мистический опыт, пережитый мною в пустыне (я вошел в Сахару атеистом и вышел верующим). Но Бог, в которого я стал верить, не принадлежал ни к какой религии. И я стал изучать религии, и в одну ночь прочел четыре Евангелия, которых никогда не читал до этого. И был потрясен — в этих Евангелиях было нечто большее, чем мистическое знание. Была любовь. Четыре Евангелия выводят на первый план любовь, как никакая другая книга в мире. Христос движим любовью, он действует во имя любви, проповедует любовь. После этого я стал изучать христианство, читая примерно в одинаковом количестве книги христианские и антихристианские. И через несколько лет понял, что это навязчивое изучение христианства и есть моя форма верования в Христа.

Дмитревская Ваши романы посвящены разным религиям…

Шмитт Да. Мне кажется, что это очень важно сказать: я нахожусь в лоне одной религии, но интересуюсь другими. Потому что иметь какую-то одну религиозную убежденность — это не обладать всей истиной: ею не является никакая религия. Но ни одна и не является ложной. Религия — это ценности, к которым мы примыкаем, которые принимаем. Все мы братья в неведении. И от имени этого неведения должны принимать те выводы, которые делают те или иные религии.

Синхронный перевод Аллы БЕЛЯК
Ноябрь 2014 г.