Дж. Пуччини. «Манон Леско». Большой театр. Дирижер Ядер Биньямини, режиссер Адольф Шапиро, художник Мария Трегубова

В Большом театре впервые в его истории поставили оперу «Манон Леско» Пуччини. Режиссером выступил Адольф Шапиро. Главную партию исполнила дебютантка Анна Нетребко, а кавалера де Грие — Юсиф Эйвазов, ее муж, один из лучших лирико-драматических теноров своего поколения.

Анна Нетребко таки спела на сцене Большого. Это случилось спустя без малого двадцать лет от начала ее карьеры в Мариинском театре. Спектакль в Москве поставили специально для нее, приняв желание примадонны исполнить именно эту оперу, в которой она сегодня чувствует себя царицей. До Москвы Анна пела «Манон Леско» сначала в Римской опере, потом в Венской, минувшим летом — на Зальцбургском фестивале, наконец, в Большом театре, а затем отправилась в один из любимых городов — Нью-Йорк покорять разборчивых американских завсегдатаев Метрополитен-оперы своим искусством владения пуччиниевским стилем.

А. Нетребко (Манон Леско). Фото Д. Юсупова

«Манон Леско» в Большом театре запомнится певице навсегда. В Римской и Венской операх, равно как и в Метрополитен, постановки были в традиционном стиле. В Римской опере, где спектаклем дирижировал Риккардо Мути, ее героиня ходила в кринолине, как и положено по предписанию аббата Прево. В Метрополитен историческое время было сдвинуто режиссером Ричардом Эйром сильно вперед — в 1940-е, но фактурного, многодетального реализма в спектакле оказалось хоть отбавляй. Режиссер Адольф Шапиро показал черно-белый спектакль-игру в гламур, в правду чувств, в оперу и даже в саму Нетребко. Чего стоит маленькая куколка в начале спектакля, фактически копирующая певицу, в ее «маноновом» белом платьице и со жгуче-черными длинными волосами, а потом гигантская «кукла Аня», символизирующая повзрослевшую Манон, которая остается девочкой. Маститый драматический режиссер, Шапиро не сильно искушен в опере, на его счету — «Лючия ди Ламмермур» в Музыкальном театре им. Станиславского и там же — оперетта «Веселая вдова» Легара. Судя по тому, что мы увидели на премьере «Манон Леско» в Большом театре, опера для этого режиссера — повод для хлестких метафор, броских, полупарадоксальных эпитетов и гипербол — словом, для символов.

Благодаря фантазии художницы-постановщицы Марии Трегубовой сценическое пространство «Манон» получилось территорией условного театра, населенной реалистичными персонажами. В первой картине на сцену выбегает гурьба молодежи — студентов, одетых как на модной рекламной сессии Benetton, в разноцветных шапочках. Выбегают они не на Елисейские поля, а на площадь какого-то белого картонного города. В правой стороне сцены виднеются гигантские ножницы какого-то невидимого модельера или конструктора, эдакого театрального демиурга, придумавшего историю. Анну Нетребко вернули в ее 15 лет, выпустив на сцену в пышном коротком платьице с рукавами-фонариками и в вязаной шапочке. И у певицы отлично получилось перевоплотиться в этот тинейджерский возраст, возраст Лолиты, на которую ею был сделан такой многозначительный намек в мизансцене, когда ее Манон, впервые повстречав красавца де Грие, бросает ему взгляд под стать взгляду Кармен.

Г. Джанелидзе (Хозяин постоялого двора), А. Науменко (Жеронт). Фото Д. Юсупова

Де Грие в исполнении Юсифа Эйвазова — поэт, носящий траур по жизни. С горящим взором, полным неизбывной тоски и печали, с клокочущим, чувственным тембром необъятного голоса, он со своими возвышенными речами слушался и смотрелся как манифест-ностальгия по романтизму. Певец кульминаций, способный захватывать слушателей с первой ноты, он покорил зал ариозо Donna non vidi mai («Я никогда не видел женщины, подобной этой»).

Визуальной вакханалией стал «парижский» второй акт оперы, где Манон явилась пред очи культурно-политической элиты уже в черном, но все еще коротком платьице. Парижская раздольно-развратная жизнь была слегка зарифмована с московской: гигантская кукла и прочие атрибуты вокруг очень напомнили манеру оформления витрин в ЦУМе. В этом акте Адольф Шапиро не упустил возможности показать богатство актерской пластики Анны. В сцене разучивания танцев он взгромоздил ее на черный шар и заставил балансировать, что сопрано с дразнящей легкостью и продемонстрировала. Если учесть, что до появления трагических оперных героинь в репертуаре Анны были дерзкие субретки вроде моцартовской Сюзанны, пуччиниевской Мюзетты, умеющая постоять за себя княжна Людмила из оперы Глинки, амазонистая Адина в «Любовном напитке», находчивая Норина в «Доне Паскуале», то не приходится удивляться, откуда у нее обнаружился такой запас пестрых красок для пикантно-комических мизансцен. Она не побоялась выглядеть нелепой в нарочито неряшливо напяленном на нее белом парике. «Манон — не памятник, Манон — живая и необычайно актуальная», — словно говорил режиссер в каждом «кадре». И не забудем, что при таком количестве движения певица пела, незаметно переходя с вокальной эквилибристики, напоминающей о Манон-девочке, в глубокую кантилену, отражающую постепенное рождение драматической героини. Здесь же режиссер показал, как он играет с текстом либретто: зацепившись за слово «мушка», которую согласно этикету было необходимо налепить на щечку Манон, он буквально раздул его до целого роя игрушечных насекомых разных видов — от мух до пауков, вызывающих целый рой ассоциаций. Кукла высотою в шесть метров ожила к финалу второго действия, когда де Грие примчался вырвать возлюбленную из лап порока. Огромная кукла, облепленная насекомыми, захлопала глазами, зашевелила руками, пока Манон не сорвала с нее гигантские бусы, рассыпавшиеся по полу. Здесь невольно вспомнился спектакль Андрия Жолдака «Евгений Онегин» в Михайловском театре, где Татьяна бегала, правда, по куда более мелким бусинкам.

Ю. Эйвазов (Кавалер де Грие), А. Нетребко (Манон Леско). Фото Д. Юсупова

Ю. Эйвазов (Кавалер де Грие), А. Нетребко (Манон Леско). Фото Д. Юсупова

Новый аттракцион случился, когда режиссеру понадобилось показать букет развратниц, отправляющихся в американскую ссылку. И тут героиня Нетребко оказалась среди транссексуалок, лилипуток, потерявших половую идентичность, толстой милиционерши и перекачанной дамы-бодибилдера. В Большом театре нет-нет да позаигрывают с обнаженкой, в этой компании мы увидели и совершенно голую красотку, прикрытую лишь газеткой. Еще один трюк ждал зрителей (которые ведь что малые дети), когда эта толпа отправилась в плавание на покачивающейся в волнах белой маленькой платформе, словно на льдине, исчезающей в черноте сцены.

Сцена из спектакля. Фото Д. Юсупова

То, ради чего зал Большого театра был переполнен на протяжении трех вечеров, случилось в четвертом акте. Режиссер будто связал себя по рукам, убрав со сцены все, что можно, оставив ее для двоих — Манон и де Грие, Анны Нетребко и Юсифа Эйвазова. Только слова, возникающие на заднике on-line, будто написанные чернилами и размываемые слезами: «Помоги спасти меня!» Слов в спектакле было написано вообще очень много, режиссер делал своего рода отбивки сцен из кусков романа, прося оркестр молчать, словно напоминая зрителям о «шедевре мировой литературы». Но музыка Пуччини все же смывала их, как цунами, тем более что за пультом был великолепный итальянский маэстро Ядер Биньямини. Трагический дуэт, в котором тенору и сопрано приходится петь во весь голос, изображая изможденных, умирающих от жажды героев, звучал, надвигаясь на оторопевший зал. Последние вопросы бытия режиссер решал, поставив солистов и публику лицом к лицу, как перед зеркалом: «Хотите вечной нерушимой любви? Прочь от людей! Бегите в пустыню!» В то же время не оставалось сомнений в том, что он прямолинейно демонстрировал смысл жизни оперных певцов — в постоянном, до последней капли принесении себя в жертву ненасытной публике. Манон в финале оперы вышла в длинном черном платье, придавшем наконец облику Анны Нетребко черты прекрасной, величественной примадонны. Sola… perduta… abbandonata — «Я одна… погибаю… покинутая», — отважно, хотя и отнюдь не покорно, звучало из ее уст подобно memento mori в назидание молоденьким оперным Манон, еще не познавшим радостей и горестей большого света.

Ноябрь 2016 г.