«Наш класс» по пьесе Тадеуша Слободзянека «Одноклассники. История в XIV уроках». Театральное объединение «Хлам» (Художники. Литераторы. Артисты. Музыканты), Киев.
Режиссер Сергей Перекрест, художник Игорь Несмеянов

Спускаясь по Потемкинской лестнице, невольно вспоминаешь кадры из к/ф «Броненосец „Потемкин“»: ошалелые взгляды еврейских женщин, которых топчет казацкая конница. 1905 год.

Пройдет чуть меньше десяти лет, и «растаптывать» друг друга начнут Антанта и Четвертной союз. Мир зальет кровью, а от понятия «мир» не останется ничего. Затем — будто короткий вздох — недолгое перемирие, потом — Вторая мировая.

В отличие от кадров 1905-го, в пьесе Т. Слободзянека, ставшей необычайно репертуарной, евреев уничтожают поляки и речь идет именно о них. Снова — полные ужаса глаза жертв, идущих, взявшись за руки, на собственную смерть.

Но не об антисемитизме хотел поставить спектакль Сергей Перекрест, обратившись к этой пьесе, и не для того, чтобы «реабилитировать» поляков, а чтобы, проводя параллели между «ними» и «нами», напомнить о бессмысленности войны и о безосновавательной ненависти, в которую сегодня все глубже зарывается каждый.

«Наш класс», поставленный сегодня в Киеве и идущий на киностудии им. А. Довженко (им закрывался 25 сентября 2016 года ГОГОЛЬFEST), — своеобразная модель страны (параллели очевидны), где два народа, еще позавчера братских, сегодня ненавидят друг друга сильнее кровных врагов. Понятие братства перестает существовать в тот момент, когда один человек убивает другого только потому, что тот — «не той масти».

На сцене деревянные табуреты и потрепанные кожаные портфели с прорезанными в них окошками — как разбросанные поодаль друг от друга домики в каком-нибудь заброшенном городке. А над городом (на заднике) — черное небо с тысячами созвездий. Это «небо» одновременно — доска учебного класса самой обыкновенной школы городка Едвабне, где, как в тесном одесском дворике, с давних пор бок о бок живут люди разных национальностей: ходят друг к другу «за солью», сидят вечерами на лавке под орехом, заглядывают в окна первого этажа и до поры до времени не подозревают, что они не то что разные — враги. И что вражда эта может обернуться гибелью.

Эта модель, сконструированная из десяти одноклассников, у Перекреста демонстрирует не отношения поляков и евреев времен Второй мировой, а действительность, в которой от дружбы до ненависти — одно неосторожно сказанное слово, подозрение, промах. Действительность, в которой находится сам зритель.

«Кто убил Якуба Каца?» — будут пытать Зигмунта на допросе, будто дознаваясь, кто же начал эту проклятую войну. А о теплых «однодворовых» отношениях будут напоминать разве что графа в аттестате и старые фотокарточки.

Вот кадры 1 сентября. Девочки с бантами больше головы, мальчики с аккуратно зачесанными набок челками, — все сидят за партами. Некоторые вскакивают, выкрикивают, кем хотят стать. 1927 год, кажется. Совсем юные, озорные, дружные. Абрам еще не уехал в Америку.

Вот — кадры со школьной дискотеки. Красавица Дора в короткой юбке и двое ее обожателей рядом (Рысек и Менахем). Время первой любви и интриг.

А это 1935-й. «Однокашники», как в хоре, стоят в три ряда и скандируют «Сердце маршала», придумывая остроумные вариации. Тогда еще шутки про «жидов» были безобидными. И, кажется, именно в этом году семья Абрама эмигрировала…

Весь спектакль — как старый фотоальбом с черно-белыми снимками: мизансцены статичны, выдержана одна цветовая гамма. Актеры одеты в костюмы «безликого» темно-серого либо песочного цвета: девочки — в юбках, юноши — в брюках. На доске меловые разводы. Рюкзаки в пыли. Только красно-белый польский флаг маячит ярким пятном в сцене, где юный Менахем (Дмитрий Усов) скандирует «Хорошее отношение к лошадям» Маяковского, а каурая Зоська (Светлана Косолапова) гарцует по деревянной эстраде, примеряя, как вальтрап, патриотическое полотнище. Такой сегодня и патриотизм: размахивание державными символами, битье себя кулаком в грудь, громкие речи и, конечно, стадное чувство. То самое, с которым — как казаки евреев на одесской лестнице — будут топтать «своих» озлобленные пропагандой поляки.

А тогда, в 1927-м, класс еще не разбился на два лагеря: была однородная масса «своих». Лишь спустя время (по ходу действия) у героев проявятся индивидуальные черты и национальная принадлежность (это станет заметно, когда одни начнут «затравливать» других по малейшему поводу). Ядовитая улыбка (и натура) Зигмунта (Алексей Нагрудный), нарочитая набожность Хенека (Глеб Мацибора), гонор Рысека (Петр Ищук), вынужденная покорность Рахельки (Ольга Ятина), наивность Абрама (Виталий Ажнов)…

Поляки и евреи сначала не отличаются, позже интонации и мимика все-таки выдадут тех, кто «лишний». Спектакль не слишком насыщен подробными физическими действиями: основная нагрузка ложится на текст, и очевидно — он подробно разобран, осмыслен. Игра актеров неровна, однако каждый из них понимает, о чем он говорит и чем живет. Здесь нет главной роли, все персонажи — равнозначны, даже Абрам, весь спектакль стоящий особняком в стороне. В конце 30-х годов он покинул страну, где остались его товарищи. Исполнитель же роли никуда не исчезает: ни когда меняется место действия, ни когда один год сменяет другой. Его герой будто все время присутствует при происходящем, но ничего не замечает, вместе с остальными параллельно проживая свою собственную жизнь. Он будет часто вспоминать родину и тосковать по ней, но возвращаться в этот хаос бессмысленно (это удушающее чувство касается и будет касаться эмигрантов всех времен). Тоска эмигранта отразится в рисунках на черных ширмах. Рисует мелом летящую вниз головой плачущую птицу: подпись — «ласточка».

По ком плачет ласточка?.. По 1600-м сожженным «своим» (нарочно — не «евреям», т. к. в рамках спектакля это лишь обозначение). По родной речи. По человечности. И, как кровь, стекают по доске белые меловые разводы от надписи «Не убий».

На дворе июнь 41-го. «Тиха украинская ночь…» (здесь и дальше — пушкинская «Полтава». Надо напоминать?). Синий лунный свет. На крыше (часть сцены поднята под углом) под звездным небом молча сидят представители одного «лагеря» (Зоська, Рысек, Зигмунт, Владек, Хенек). Под ними огромная надпись «24.06.41» и знак свастики. Затишье перед бурей.

«Заутра казнь». На следующий день обнаружена первая жертва — студент Якуб Кац (Антон Вахлиовский), симпатичный молодой человек в круглых очках и с хипстерской прической. Он выступал когда-то на открытии кинотеатра «Аврора», подавал большие надежды. Не случилось. Забит на площади. Снова воцарится ночь. Снова, как галки на проводе, рассядутся на крыше одноклассники; только на небе станет будто одной звездой больше.

Невольно приходят на ум параллели из реальной жизни. Киев-2014. Студенты. Майдан. Тогда самое страшное началось с первой пролившейся крови — с первого убитого студента. Разве после этого могут возникнуть вопросы: почему — именно этот материал и почему — сейчас?

Убитый Кац появится через какое-то время за полотном задника, над созвездиями. И уже до конца спектакля будет оттуда наблюдать за соседями по парте. Позже к Якубу присоединится самая красивая девочка класса с пышными каштановыми волосами — Дора (Диана Розовлян). А дальше убийства будто перестанут считать. Перестанут говорить о них, помнить. Перестанут отвечать Абраму, потому что и ответить нечего.

«Не убий». Эту заповедь никто так и не усвоил. Показательным в этом смысле стал урок 9-й (пьеса поделена на уроки) — пожалуй, самый жестокий в жизни одноклассников. В спектакле он — повествовательный: актеры только рассказывают о случившемся, никаких иллюстраций, лишь некоторые (евреи) парами, как в школе, послушно шагают к месту сожжения. Вспыхивает красное зарево — единственное яркое пятно в спектакле. «И летней теплой ночи тьма душна, как темная тюрьма…». Ночь теперь не такая, как раньше, — страшнее: бессловесная, беззвездная, безжизненная.

На догорающих углях сыграют последнюю польско-еврейскую свадьбу (последнюю, потому что других евреев в живых не осталось). Темноволосая хрупкая Рахелька, до замужества неистово сопротивлявшаяся браку и бросавшая гневные взгляды на жениха, вдруг резко переменится, повяжет на голову деревенский платок, покорно потупит взор и примет католическое имя Марианна. Серебро, кружево, танцы, но все — формально, натянуто. Помните подлую улыбку Зигмунта? Там всё — так.

После 1942-го классный фотоальбом наполняется все быстрее. Люди отдаляются друг от друга все дальше. Живых — все меньше. А войны — больше: оставшиеся в живых всюду носят ее с собой, заполняя пустоты. Как прежде жить они уже, конечно, не смогут. Как и те, кто сейчас возвращается из горячих точек, те, кто видел войну изнутри, кто убивал и оставлял там своих друзей и родных. Они теперь всегда будут жить этой войной либо ее ожиданием. Кто-то не сможет жить вообще.

Какой смысл в такой жизни? И почему в век прогресса мы снова занимаемся средневековым разделом территорий, подвергаемся жесточайшей цензуре и отгораживаемся от внешнего мира?.. Говорили, прошли те времена. Как видно, нет. Не одна война пыталась научить людей не опускаться до «братоубийства»: все понимающе кивали, а урок так и не усвоили. В пьесе таких уроков — четырнадцать.

Спектакль — череда реплик от первого лица, разбавленных нечастыми диалогами. Редко когда при разговоре оба актера смотрят друг на друга — отстраненность во всем: будто все герои изначально — чужие. Наверное, поэтому письма Абрама не доходили до адресата: он-то писал «своим», а их там давно нет.

Трясущейся рукой выводит он на школьной доске «2001» — год 2001-й. Когда почти никого из класса не осталось в живых, а над горизонтом, наряду с прочими, появилось новое созвездие — «наш класс»: стоящие плечом к плечу, похожие на героев Небесной сотни, уверенные в себе молодые ребята. Не достает только двух «звезд» — Рахельки и Абрама. Они появятся «на небосклоне» чуть позже, уже к 2003-му.

То, что произошло с участниками пьесы в середине XX века в Польше, вдруг повторяется в начале XXI столетия здесь, в Украине. Чудовищная цикличность мироустройства: будто поставленная на повтор видеозапись — война, война, война… И это вся наша жизнь?..

Октябрь 2016 г., Киев