Чем дальше разворачивался на моих глазах спектакль «Жизнь» Бориса Павловича в Омской драме, тем больше мне казалось, что я схожу с ума. Процессуальность обозначаю не случайно. Построенный как полифоническое чтение «Смерти Ивана Ильича» спектакль (где несколько актеров говорят слова и — авторские, и всех героев, — все время пасуя и тасуя их реплики, диалоги, внутренние рассуждения между собой) гуляет по просторам великого произведения, как по Дерибасовской… Первый акт, как понимаешь постфактум, был своего рода подмигиванием — тебя как будто изящно берут под ручки необычайно привлекательные, модно одетые, специально причесанные молодые люди (Олег Берков, Алина Егошина, Юлия Пошелюжная, Владислав Пузырников, Лариса Свиркова, Виталий Семенов, Сергей Сизых, Николай Сурков, Руслан Шапорин) и, тщательно, с отточенной дикцией произнося каждое толстовское слово, совершают с тобой «легкий и приятный» променад по описаниям жизни Ивана Ильича. Вся литературная прогулка происходит в «приятном и приличном» баре, где эти люди, не отвлекаясь от повествования, взбивают изысканные коктейли, танцуют, обмениваются явными/тайными взглядами, случайными/неслучайными касаниями, где с хорошо простроенными временными промежутками звучат известные западные шлягеры, вживую исполняемые здесь же на маленькой сцене самими актерами. И ты с удовольствием ловишься на эту «прелестно» сотворенную наживку — ведь «комильфотный стиль» и есть стиль жизни Ивана Ильича, той, что была «самая простая и обыкновенная и самая ужасная».

А вот здесь — стоп. Никаких ужасностей нам спектакль, как мы потом поймем, показывать не собирался. И «прозрения» Ивана Ильича, которое будет одним из главных прозрений самого Толстого, которое перевернет в ХХ веке образ мыслей многих выдающихся людей и станет одной из отправных точек экзистенциального поворота философских исканий в целом, здесь не произойдет. Уже к концу первого акта будет нарастать нетерпение — ну хватит уже «приятного и прелестного», давайте уже… И второй акт начнется как будто замечательным ответом на этот запрос. Сразу после антракта в пустой еще бар забредет немолодой усталый человек в помятом плаще (Александр Гончарук). Рассеянно заказав рюмку у стойки и двигаясь к дальнему столику, будет, абсолютно погруженный в себя, бормотать себе под нос все то, самое толстовское, самое главное — про Кая, который смертен, как и все люди, что совершенно понятно, но непонятно, какое отношение это имеет к нему? Про то, что стыдно жить, увидев вдруг, что миру-то нет до тебя никакого дела, а в детстве казалось, что и солнце светит собственно тебе в первую очередь… Резкий контраст блестящих, звонких, напомаженных молодых людей, только что порхавших по этой зале, с неухоженным, сутулым, слегка шаркающим человеком — сразу бодрит и обещает много. Обещает разговор о том, о чем, если ты хочешь «проживать жизнь так, чтобы это была жизнь, а не смерть», надо, несмотря на сопротивления всех социальных конвенций, помнить, ощущать, чувствовать всегда. Это обещает и название спектакля — «Жизнь». Оно очень точное, ведь смерть Ивана Ильича — это смерть смерти: «Он искал своего прежнего привычного страха смерти и не находил его. Где она? Какая смерть? Страха никакого не было, потому что и смерти не было. Вместо смерти был свет. — Так вот что! — вдруг вслух проговорил он. — Какая радость!» Вот эту радость вглядывания в тайну жизни и обещал спектакль.

Но оказалось, повторюсь, тебе только подмигнули, а дальше началось как раз разворачивание смерти в разных ее ипостасях. Первым начал умирать Толстой. «Смерть автора» совершалась довольно медленно, как бы исподволь. Начавшись как произведение, то есть как авторское высказывание, «Смерть Ивана Ильича» постепенно переходит в регистр текста как совокупности цепочек слов и предложений, которые читатель (а театр здесь акцентирует свою читательскую позицию, это спектакль-чтение) волен понимать как ему угодно. Театр же начинает с текстом прежде всего играть. Он увлекается разными ритмами чтения, разными регистрами произнесения отдельных звуков, он его то пропевает, то прохохатывает, то протанцовывает — все эти экзерсисы выполняются отменно, «легко и прелестно». Но даже собственно история еле пробивается сквозь всю эстетическую акробатику, что уж говорить об авторском голосе.

Потом, вслед — не последней — умирает моя зрительская надежда, это происходит к середине второго акте, в районе надрывного шлягера 70-х «Дом восходящего солнца», который здесь исполняют с большим пафосом (дальше частотность таких «музыкальных пауз» будет увеличиваться и попробовать себя в эстрадном жанре успеют почти все «чтецы»).

А последним здесь умрет Иван Ильич, и сделает он это быстро, без акцента на все физиологические подробности всяких там спущенных кальсон, суден с испражненьями и пограничные откровения. Впрочем, подробностей финала точно не помню, к тому времени ощущение сумасшествия уже накрыло.

Рассказ Толстого сыграл большую роль не только в судьбе европейской философии, но и моей лично, как в профессиональном становлении, так и в собственно человеческом. Борис Павлович, благодаря его спектаклям, его прорывам в педагогике, его пронзительным социальным проектам, стал для меня в последнее время одним из олицетворений новой волны людей театра (и искусства вообще), которые четко берут для себя курс на подлинное. Которые умеют отличить сокола от цапли, настоящее от симулякра, живое от мертвого. Омская драма — театр, который, как я могла убедиться множество раз, способен говорить о потаенном в жизни так, как, может быть, ни один другой театр в провинции. А здесь я увидела спектакль, который вполне позволяет молодому критику начинать свою рецензию в блоге «ПТЖ» следующей легкой и приятной фразой: «Это произведение отнюдь не первое, которое приходит на ум при упоминании Льва Толстого, но именно этот текст позволил режиссеру дать натурфилософские (!?) взгляды классика с огромной долей иронии, выстроить сценическое обсуждение вопросов жизни и смерти без капли пессимизма».

В самом деле, почему бы и нет? Ведь сам рассказто, как следует из статьи молодого профессионального зрителя, — лишь «бытовая история про чиновника с тусклой биографией».

Галина БРАНДТ, октябрь 2016 г.