А. Девотченко в спектакле «Концерт Саши Черного для фортепьяно с артистом». Фото В. Дюжаева

А. Девотченко в спектакле «Концерт Саши Черного для фортепьяно с артистом». Фото В. Дюжаева

М. Блинов в спектакле. Фото Д. Пичугиной

М. Блинов в спектакле. Фото Д. Пичугиной

Спектакль этот напомнил «Концерт Саши Черного для фортепьяно с артистом» — давнюю легенду Г. Козлова — А. Девотченко. Потом случайно подтвердилось: клетчатый плед, в который финально заворачивается Максим Блинов, сев в кресло («Хорошо при свете лампы…»), — оттуда, из «Саши Черного». Значит — не померещилось.

Это действительно концерт: Блинов элегантен, «фрачен», ритмичен и играет свою «Оду к радости» на клавишах булгаковской прозы — как филармонический маэстро. В какой-то момент висящие на черном фоне задника длинные белые халаты (служащие больницы — хор при солисте) кажутся клавишами гигантской клавиатуры. Черные-белые полосы, огромное фортепьяно — с артистом.

Этот спектакль строится на внутренней интонации, которую современный «театр текста», настаивая на отделении текста от актера, а слов от персонажа, — уже практически забыл. Чтобы, знаете, нежно, точно, иронично, ни на секунду не теряя зал и внутреннюю линию — в постоянном режиме живой сиюминутной жизни. Чтобы мы напрягались, когда привозят очередного больного, видели красивое лицо девушки, у которой мялкой раздавило ногу, чувствовали, как в детстве, тепло печки и печаль бескрайней зимы за окном, щурились морозному дню, слышали скрип саней, на которых подвозят сто пятого за день больного, улыбались иронически звучащей на разные лады «Оде к радости» и видели на сцене множество персонажей, хотя артист один — Максим Блинов. И он не меняет маски «в режиме Райкина», он вообще не прикидывается персонажами, о которых говорит герой. Они возникают только как герои его переживания.

Точность и нежность режиссуры Г. Козлова здесь — в традициях лучших его работ. И он снова ведет свою магистральную тему — «как не скурвиться в России». В спектакле нет ни минуты пустоты, это исследование человека в зоне его ежесекундной ответственности за жизнь (свою, людей, больных). Непосильная тяжесть этой ответственности — вот, по-моему, драматический сюжет спектакля. В конце концов, он о благородстве личности, которая в непрестанном диалоге с собой спонтанно подавляет малодушие и делает тяжелое дело, повинуясь нравственному закону, о котором не думает… Спектакль рождает много тем и каких-то очень личных воспоминаний о той жизни, в которой (я еще помню!) люди и правда так себя вели… А удовольствие — от того, как нитка ложится к нитке, стежок к стежку: ритм-нога-рука-прыжок на стол-под стол, ирония по поводу собственного страха, точные оценки очередного медицинского пассажа, который надо исполнить. И недреманное око, «светоч»-предшественник Леопольд Леопольдович, иронически мигает лампой над входом…

«Записки юного врача» — вообще-то история становления художника. Врача, артиста — не все ли равно! Страх перед больным или перед спектаклем: надо «взять» роль и выйти к публике, к операционному столу. Режиссер и артист рифмуют: инструменты актерские и хирургические в равной мере поблескивают в сложном мерцающем свете спектакля. И очередной скальпель юный врач берет — как флейту, смычок или палочку для ксилофона. И когда он в финале приветствует того, кто сейчас, быть может, работает в далекой Мурьевской больнице («Давно судьба и бурные лета разлучили меня с занесенным снегом флигелем. Что там теперь и кто?.. Керосиновая лампа отбрасывает свет желтоватый на желтоватую кожу… Привет, мой товарищ!»), — слышится то, давнее, Несчастливцева, из козловского «Леса»: «Руку, товарищ!»

В этом спектакле много внутренних посвящений. «Буду же в одиночестве праздновать вечер воспоминаний…» Накинув клетчатый плед, в уютном кресле…

Марина ДМИТРЕВСКАЯ