Хождение в народ — для народа или для того, кто идет?
Нужно ли использовать чужую беду для душевного самосовершенствования? Вопросы не праздные.
Да, наверное, нынешние социальные проекты делаются больше для тех, кто делает…
И у меня довольно сложное (и не оставляющее, кстати сказать) отношение к «НеПРИКАСАЕМЫМ» с их звонким пиаром. Мне кажется, что в этом проекте больше пафоса, чем анализа, а логики нет… Того анализа и той логики, которые были в прекраснейших «Антителах» Михаила Патласова. И никто соц. проектом это не считал, это было высокое социальное искусство, где монтаж документов и эпизодов, выдающиеся актрисы О. Белинская и А. Еминцева этот анализ явления давали и сшибали наповал.
А тут сбоит…
Когда в финале режиссер заводит фонограмму Гимна великому городу и передо мной выстраиваются люди с нездоровыми пропитыми лицами, а мне предлагается почувствовать социальную вину (не спорьте — вину, стыд!) за то, что я — по другую сторону линии рампы, что я вот хожу рядом с ними и ничего не делаю, — я протестую. И не надо мне этого пафоса вместо анализа… Режиссура — это все-таки анализ. По действию. По действию.
«Я выбрал свободу», — декларирует кто-то из бездомных вначале. ОК. Парижский клошар — мировоззрение, образ жизни, и никто не виноват в том, что человек выбрал этот образ жизни. Да он, с берега Сены, никого и не винит! Он счастлив и не ждет ни помощи, ни сочувствия. Он выбрал! И он не хочет возвращаться в прежнюю жизнь! Это его философия.
В чем тогда проблема с нашими? Вот об этом хотелось бы узнать, хотелось бы режиссерской типологизации: сходил в народ, объясни мне теперь — эти люди выбрали сами или они тотально жертвы социальных ситуаций. Каких? Про корни беды можно подробнее? Это жертвы черных риэлторов или люди, не имеющие представления об обязанностях перед таким явлением, как собственная жизнь?
Сестра-врач не раз рассказывала мне: «Я бомжей околобольничного района знаю всех. Привозят его в коматозе, завшивленного, мы его неделю в порядок приводим, моем-бреем-лечим, в жизнь обратно выпускаем — и я точно знаю: он ко мне через месяц вернется в коматозе и во вшах». Давайте включим Гимн великому городу и на этой истории тоже?
Мне кажется, милость к падшим не может быть тотальной, это фальшь. А анализ явления быть может. На проекте работала целая группа режиссеров, давайте не будем читать их посты в соцсетях: «Вау! Этот проект больше, чем жизнь!» — а попросим анализа.
Может быть, у меня столько вопросов к «НеПРИКАСАЕМЫМ» потому, что мое сочувствие распространяется не на разнообразную социальную и физиологическую экзотику, а идет в сторону тех обычных людей, соотечественников, знакомых и незнакомых, которые бьются-колотятся, тяжело живут, но не теряют человеческого достоинства. Я склонна делом помогать им и подавать не выставившему на показ язвы инвалиду, а ленинградской бабушке, продающей за копейки первоцветы или вязаные воротнички.
В спектакле, в осколках-отражениях картина питерского бомжевания для меня не складывается. Вот 15 минут мужчина Андрей на наших глазах не хочет возвращаться из ночлежки в свою коммунальную комнату с плохими соседями, и это вроде как проблема. И продать комнату не хочет. Чего хочет — неясно. Вероятно, хочет пострадать, хочет свою долю драматизма пережить. Но этот драматизм мне неинтересен — он ни о чем. О нежелании выбора (не хочешь быть бомжом — продай эту комнату, купи другую, хочешь быть — живи так). Или бездомная, сдавшая в приют двух детей. По определению — мною в сочувствии этой женщине-матери отказано. Сонечка Мармеладова из нее не выходит.
А отчего все эти люди бездомны — на этот вопрос создатели проекта ответить не пытаются, все происходит на уровне физиологического очерка, а не «критического реализма». Путаются методы и цели исследования, сбоит язык описания…
Несомненным событием спектакля является эпизод с Яшей и Ольгой Белинской. Не только потому, что изумительно исполнен замечательной актрисой и бесстрашно обнародован персонажем-юношей, жертвой детдомовской педофилии. А потому, что вот тут мы набредаем на страшную социальную проблему, но она совершенно другого рода, и ее катастрофизм намертво укатывает под асфальт истории с нехорошими соседями и проститутками-наркоманшами-бомжихами. Но история эта про другое, недаром тема бомжевания тут даже не тронута. После спектакля мне рассказали, что Яша как раз не только жертва детдомовских педофилов, но и жертва черных риэлторов. Так вот же тема-то! Вот где анализировать, вскрывать, вытаскивать из подполья…
Короче, это все материал для режиссерского анализа, типологизации, размышлений, выводов и шагов. А совсем не для Глиэра и устыжения нас, виноватых в том, что люди живут так, как захотели, как выбрали, как им нравится. Клошар назад не возвращается. И никакого гимна.
В одном из анонсов спектакля был текст: я стал бездомным и попал в такой же социум, из которого вышел, с такой же иерархией и теми же социальными и человеческими проблемами. Вот про это бы, а не про «случаи из жизни»…
Апрель 2016 г.
P. S. А вчера режиссер и участник проекта Борис Павлович написал в Фейсбуке: На втором (вчерашнем) Андрей уже решительно меня прерывает. Он не хочет быть жертвой и не хочет, чтобы я говорил от его имени — «всё изменилось!» — решительно заявляет он. Он берет микрофон и решительно заявляет о том, что «клошарство» — это выбор.
«НеПРИКАСАЕМЫЕ» — это большая и сложная жизнь, это больше чем театр. Можно не комментировать ни Андрея, ни Бориса? Тем более тут я уже вообще ничего не понимаю, кроме того, что всё — театр…
Марина ДМИТРЕВСКАЯ
Комментарии (0)