«Гамлет». Сочинение для сцены Льва Додина по С. Грамматику, Р Холиншеду, У. Шекспиру, Б. Пастернаку. МДТ — Театр Европы. Постановка Льва Додина, художник Александр Боровский

Накануне премьеры «Гамлета» в МДТ по каналу ТНТ шла комедия «Статус: свободен». В ней Данила Козловский и Елизавета Боярская играли ритмичную любовно-расставательную историю современной пары. Она от него уходила — он всеми силами пытался ее вернуть.

Кажется, мне тут впервые понравился Козловский: без потуг на драматическое, герой — нормальный такой парень, косит под брутальность, любит себя, а не девушку, легкость в мыслях, смурной взгляд, хотя балагурит и пробуется в стендап-шоу. Гримасничающий и имитирующий всяких звезд герой, живущий в мультипликационном режиме лицевых мышц, с хорошим чувством сегодняшнего пружинисто-клипового ритма, явно удался Даниле Козловскому, поймавшему ветер ночных клубов и дневных улиц.

И как же он будет Гамлет? — сомневалась я, испорченная Смоктуновским—Высоцким—Гибсоном—Ягодиным, а главное — не виденным мною в этой роли Скофилдом, но что мне Гамлет, если я видела его Лира в фильме того же Питера Брука?..

И вдруг вышедший в спектакле МДТ парень в черном капюшоне оказался вполне им, Гамлетом. Гамлетом того мира, которому, по слову Козинцева, «современник Вильям Шекспир», то есть нашего мира, и о котором Лев Додин решил рассказать, как бы перестав в режиссерском смысле быть самим собою. Нет, публицистом Додин был во все времена — от «Дома» и «Повелителя мух» до «Жизни и судьбы» и «Врага народа». Но тут он сделал рискованный для себя сугубо профессиональный кульбит, шагнул в сторону театральных структур, находящихся в тренде, но им самим раньше не апробированных. Додин всегда ставил причинно-следственный поток, искал глубокие внутренние мотивы, все обосновывал, связывал, ткал общую ткань и никогда не стриг текст на строчки-эпизоды, как Бутусов или Жолдак, чтобы сложить из прежних паззлов новый сюрреалистический сюжет. В «Гамлете» же он берется сделать спектакль на их языке, стать как будто ими, «мальчишками, которые берут верхние ноты»: о них рассказывают Гамлету приехавшие в Эльсинор актеры. Народные, усталые мастера сцены, переигравшие на своем веку весь репертуар. Игорь Иванов, Сергей Курышев и Сергей Власов в этом смысле прекрасно понимают своих персонажей, которые жалуются Гамлету: в театре появились молодые крикуны, ничего не смыслящие в искусстве. Не знаю, имеют ли они в виду учеников Додина, скажем, Волкострелова и Александровского, судя по всему, спектакль более ориентируется на компанию постарше: Бутусова, Жолдака, Серебренникова, Богомолова — мастеров кройки сценических текстов и сшивания их швами наружу, взбивания микстов и соединения несоединимого.

Короче говоря, «Гамлет»-пьеса разрезан Додиным на фрагменты, он монтирует их в свободной форме, пренебрегая логикой первоисточника и не только строя новый внутренний сюжет, но и меняя фабулу. Тут инициатор убийства мужа, старшего Гамлета, Гертруда. Потом они с Клавдием убьют Офелию, и Гертруда добровольно выпьет яд, поняв, что никакой новой жизни не получается, ее собственный сын — непреодолимая препона на пути к счастью страны и ее, Гертруды, счастью. Она покончит с собой так же, как позже сын ее, Гамлет, получивший престол и ставший хозяином Дании.

В программке сказано, что в додинском «Гамлете» использованы и другие литературные источники (что является альфой и омегой такого типа спектакля и такого типа монтажа), но где именно они возникают — на слух распознать не удалось, да и надо ли? Поверим А. Бартошевичу, который знает «Гамлета» наизусть: «Было бы смешно упрекать режиссера в вольностях по отношению к пьесе, поскольку нас предупредили, что это свободное сочинение по мотивам Шекспира, Саксона Грамматика (мне стыдно, но текстов средневекового летописца я не заметил), Рафаэля Холиншеда (следы которого при желании можно обнаружить)». Но то, что заезжие актеры играют в сцене «мышеловки» не «Убийство Гонзаго», а кусок из самого «Гамлета» — встречу с призраком и молитву Клавдия, — очевидно даже тому, кто «Гамлета» наизусть не знает (за весь зал МДТ, основу которого теперь составляет гламурная публика, почитающая Козловского и сметающая билеты, самый дешевый из которых стоит, кажется, тысяч шесть, сказать, правда, не возьмусь…).

Итак, мы в Эльсиноре.

За всеми тремя дверями в темный зрительный зал горит яркий свет, там играет музыка. Нежные, хрустальные, воздушно-прозрачные, еще лишенные драматизма и экспрессии звуки танго-интермеццо из «Жизни с идиотом» Альфреда Шнитке сопровождают какое-то сияющее празднество. Оно идет там, за дверями, в Дании, освобожденной от тирана, которым был старший Гамлет, заведший страну в тупик, в геополитический «окоп», когда вокруг — только враги, и с ними Дания бесконечно враждовала и воевала все эти годы.

Теперь время света и музыки. Правда, там, за дверями. А тут, в королевском зале пока темнота, сцена опоясана строительными лесами, затянутыми полиэтиленовой пленкой (идет большой ремонт затхлого режима и тронного зала). В одной из сцен Гамлет пробежит по всем лесам, сдирая эту пленку, за ней, похожие на заключенных, застынут, ничем не прикрытые и потому будто нагие, выставленные напоказ персонажи трагедии (их немного, состав действующих лиц резко сокращен). Образ довольно плоский и не сильный: и за покровами перестройки… а, собственно, что такого за покровами?.. Довольно однозначно-знаковы и манипуляции с полом. Прогнившая датская почва, то есть планшет сцены, вначале снята: исторический слой тоже меняют — и все ходят по узким балкам, и историческая преисподняя зияет чернотой. К концу спектакля, в свете всего произошедшего, планшет уложат прочными деревянными панелями. Новый режим обретет почву. Но под полом снова будут могильники, трупы. Свежие. Этого времени.

А в начале спектакля из левой двери, в лучах прорвавшегося света, танцуя танго, выскальзывают коротко стриженная, молодая, сильная, очень современная Гертруда (Ксения Раппопорт) и Гамлет (Данила Козловский), ведущий мать не просто в танце, а в танце любовном. Эдипов комплекс тут не может быть ничем замаскирован, как и ревность Гамлета к молодому демократу и либералу Клавдию (Игорь Черневич), на которого как на политика надеется Гертруда («Чтоб ты проветрил наш кабаний угол!» — говорит она неизвестный нам раньше текст). Комплекс и ревность станут самыми отчетливыми мотивами во всем спектакле, мотором интриги: не справляясь с собой и своей ревностью, гопник Гамлет — прямой наследник чудовищного отца — начнет жаждать престола и торить к нему путь. Его не интересует строй, ему плевать на либерализацию и христианские ценности, о которых говорит интеллигентный, вдумчивый Клавдий—Черневич. Тут Додин на своей территории и в своей силе, он строит мотивированный сюжет про двух людей, мать и сына, — и это трагическая история: мать начинает ненавидеть сына, мешающего ее свободе, жизни, любви и свободе страны. А он ее. Он наследует тирану, поэтому все предрешено, у датской демократии короткая жизнь, один вздох…

Но поначалу Гертруда (изумительно умно, страстно, весело и страшно играет Раппопорт!) еще молода, счастлива и наконец свободна. Всегда любила Клавдия (на ее футболке — его портрет с надписью «Мой король»), и не его ли сын вообще Гамлет? «Гамлет, не обижай отца», — звучит не без подтекста… Она свободна, как новая Дания, входящая в пору перестройки: снова открыты границы, и звучит эта музыка, выливающаяся светом и вдохновением из приоткрывающихся дверей, — танго первых тактов, без драматического нарастания, еще чистый музыкальный хрусталь, звенящие подвески на здании обретенной свободы. И сын с нею: любовное танго Гертруды с Гамлетом — танец счастья и объятий, ведь несомненно, что он, сын, поймет ее, организовавшую каким-то образом (неважно!) убийство тирана, войны и кутежи которого «покрыли нас позором».

А он, в куклусклановском капюшоне невыросшего смурного подростка, с угрюмым взглядом, понимать ее не захочет. Он, сын своего отца, хочет порядка, скреп (чтоб никакого разврата, а воздух Эльсинора напоен эротическими желаниями матери). Эта свобода ему неприятна, хотя сам он однажды прыгнет в люк, призванный вылетевшими из-под планшета стрингами Офелии. А вылезши, произнесет знаменитое «Быть или не быть». Для этого Гамлета «быть» имеет только это, сексуальное, содержание, он — человек современной моторики: находясь в непрестанной мышечной маете, раздражает себя, заводит, гнется туда-сюда, убеждая себя в необходимости убийств, давая собственной психофизике «пинок». И лень, а надо. И муторно, а как иначе? Из неосознанного Эдипова комплекса и мрачной, ревнивой психической раскрутки вырастет все остальное: эта страна — его, мир — его.

Мотив отношений с матерью не просто очень точный и наиболее внятно звучащий в спектакле, он архиважен: любая идеология вырастает из человеческой конкретики, как выросла из художника Адольфа Гитлера, ненавидевшего антисемитизм, идея холокоста: кто виноват в поражении Германии в Первой мировой? Командиры? А кто мой командир? Ах, он еврей… Печи Аушвица исходной точкой имели командира, который однажды уронил кипу.

Есть еще и мотив побочный. Гертруда кинет сыну: «Обожествление отца — род самообожествления» — и будет права. Этот Гамлет совершенно не озабочен, как прежние гамлеты, судьбами мира. Он занят только и исключительно собой, обслуживанием своего пупа, эгоцентрического личностного статуса (в гораздо меньшей степени — полового инстинкта, Офелия уж как только не ухищряется, призывая его к соитию).

А дальше (быть! иметь!) Гамлет начнет действовать и прежде всего — заставит актеров сыграть придуманную им сцену с призраком отца. Никакого призрака в реальности он не встречал, это чистая провокация, клевета, политическая интрига, подожженный рейхстаг. Он делается врагом демократического режима, именно потому Гертруда и Клавдий хотят отправить неуправляемого саботажника в Англию: он уже не сын, он — политический враг, легко убивающий Полония и не поддающийся на аргументы матери. Его категория — «власть», а не «режим». И на эту власть он имеет наследное право.

Гертруда стареет. Это происходит моментально и буквально: срывает моложавый парик, а под ним — полуседые космы непричесанных кудрей. Но у седины есть и другая причина. «Кто бы мог думать, что в старике окажется столько крови!» — произнесет Гертруда, убившая тирана-мужа, слова леди Макбет. Поэтому ей так легко убить Офелию, заставшую их с Клавдием, полуобнаженных, торопящихся не упустить момент возникшего желания, и начавшую орать им что-то про нравственность (тоже за скрепы?). Поэтому легко и себя умертвить ядом, ведь не убивать же собственного сына…

Социальный пессимизм Додина как будто не требует точных аналогий: убитый отец Гамлет — Сталин, Клавдий — либерал-демократ, Гамлет — дитя бандитских 90-х, возвращающееся к идее сильной власти и наследующее духовному отцу датских народов как бы через идеологическое поколение. Но тогда почему, накинув, словно мантию, строительную пленку и прокричав пустоте: «Трона своего добился!», почему, обратившись к той же пустоте: «Датчане», почему, проплясав в финале свой гнутый танец хозяина мира, играющего на флейте (на нем играть нельзя, а он вот может…), — он сам себя приговаривает к небытию и спрыгивает в могильник?.. К маме? К отцу? Что-то не сходится: эти капюшоны сейчас ходят на националистические марши, скрещивают отечественного духовного отца с нацистским и вряд ли отказались бы от трона, добровольно выбрав «не быть». У них, без вопросов, «быть». И потому парень, орущий «Насильственная смерть всегда ведет к насильственным концам!», — вряд ли вписывается в их ряды. Так же, как не сходится гуманизм Клавдия с его письмом, с которым он отправляет Гамлета в Англию — на смерть.

А национальный лидер Дании, произносящий с экрана плазменного монитора, что «со смешанными чувствами» он берет на себя ответственность за страну… «на этот край есть право у меня»… ну что-то такое телевизионно-«таврическое», знакомое до боли, — он кто в исторической градации? Выходит история про детей, рожденных в 90-е, которые хотели власти, да кишка тонка?

Глубоко разделяя общий историко-политический пессимизм Додина, я начинаю блуждать в реалиях и знаках.

Спектакль решен в общем, этот социальный пессимизм транслируется гламурному залу МДТ. Но нарезанные эпизоды не соединены произвольно возведенными энергетическими мостами, как, например, у Бутусова, а мосты логические Додин для себя сжег. Кажется, что это спектакль молодого режиссера, который «берет высокие ноты», но еще не владеет новой для себя структурой действия, не строит связок, а решает материал сугубо концептуально, без подробностей. Ритм в середине спектакля падает (особенно на эпизоде с приезжими актерами, тянущими свою медленную песнь академического мастерства). Всякий раз темы и смыслы наполняются энергией с появлением Ксении Раппопорт (это выдающаяся роль, и Гертруда оказывается центром спектакля), но трагическая картина мира во внутренней связи эпизодов не разворачивается.

Итак, статус: в активном поиске. Поймать сегодняшний ветер. Который бесконечно завихряется, нося кругами мусор отечественной жизни, никак не отдавая его свалке истории…

Июнь 2016 г.