М. Кыйв. «Возвращение к отцу». Линнатеатр (Таллинн). Режиссер Адольф Шапиро, художник Владимир Аншон

«Возвращение к отцу» в Линнатеатре оставляет в душе то чувство, которое редко возникает после спектакля — которым дорожишь, держишь его в глубине памяти. Чувство счастья. И тут неважен жанр, трагедия то или комедия; важны гармоничность постановки, ее полетность, легкость, изящество и — глубина творческого послания к зрителю. Это нечастый и радостный случай прикосновения к абсолюту, понимания, что все ожидания — сбылись.

За последние два десятка лет такое ощущение возникало у меня в Линнатеатре на постановках Эльмо Нюганена «Пианола» и «Преступление и наказание», на «Трехгрошовой опере» и «Отцах и детях» Адольфа Шапиро, на «Кто боится Вирджинии Вульф» Младена Киселова, в Эстонском театре драмы на «Пятидесятнице» Киселова же, в Русском театре на «Лесе» Наталии Лапиной. (Гастрольные спектакли, которых тоже было немало, опускаю, чтобы не удлинять текст.) Семь раз — не так-то мало! И из семи этих спектаклей на пяти сценографом был Владимир Аншон.

Пьесу Мадиса Кыйва (1929–2014), удивительного человека, который был выдающимся ученым-физиком, философом и писателем, поставили режиссер Шапиро и художник Аншон. Пространство здесь — полноправная составляющая, наряду с режиссерской концепцией, работой с актерами и работой актеров, музыкой — и для полного впечатления очень важен зыбкий, меняющийся, дополняющий ту мистику, которой насыщено это пространство, свет (мастер света Эмиль Каллас).

СКВОЗЬ ТУМАННУЮ ДЫМКУ

Сюжет пьесы Кыйва можно изложить в нескольких фразах. Главный герой, Возвратившийся (так он назван), много лет спустя оказывается в том доме, который когда-то, ребенком, по причинам, не названным впрямую, но легко угадывающимся, вынужден был покинуть. Странноватый Хозяин предлагает ему снять пустую, еще не убранную после ремонта квартиру. Возвратившийся остается один — и вокруг него начинают роиться воспоминания, тени тех, кого уж нет.

Возвратившегося окружает простор пустого пространства, окаймленный двумя рядами прозрачных панелей (между рядами протискиваются — нет, проскальзывают! — образы прошлого). Панели отделены друг от друга поставленными вертикально лодками — в детстве Возвратившийся катался с Отцом на лодке, удил рыбу…

Пространство дышит. Играет: на панели проецируются фотографии тех, о ком вспоминает Возвратившийся, фотографии когда-то стоявшей здесь мебели, кадры кинохроники времен Второй мировой войны. Все это чуть нерезко, размыто, не завершено. Потому что память не сохраняет всю последовательность событий, она фрагментарна, яркие вспышки чередуются с неясными видениями — происходящее увидено сквозь туманную дымку, как в видоискателе зеркальной камеры, если объектив не наведен на резкость.

Это свойство визионистской, мистической драмы Кыйва очень точно воплощено в постановке Шапиро. То, что важно для Возвратившегося, то, что тревожит его память и его сознание, дано размыто, нерезко. Когда герой вспоминает безоблачные картины детства, спокойную идиллическую жизнь буржуазной семьи, все становится очень четким, картина восстанавливается во всех подробностях. Отец не упускает случая наставлять детей, оба сына безобразничают напропалую, мать беспокойна, хлопотлива, а служанка безнадежно глупа и оттого непредсказуема. Такая жизнь, в которой есть и радости, и конфликты, и мелкие скандальчики, и визиты самодовольной соседки, раздражающие отца, — норма. А оттого — счастье.

УПРАЖНЕНИЯ ДЛЯ ПАМЯТИ

«Возвращение к отцу» ставил в Эстонском театре драмы (в 1993 году) Прийт Педаяс. И это был очень убедительный, умный, хотя малость тяжеловесный, спектакль.

В постановке Шапиро заметнее изящество писательской манеры. Здесь каким-то образом стало ощутимее, что драма перекликается с прозой Кыйва, с его циклом воспоминаний Studio memoriae («Упражнения для памяти»), одна из частей которого, «Рыбы и книги», оставила самый глубокий след в пьесе. В пьесу вошел рассказ отца о том, как он голодал в Петрограде 1918 года, питался лошадиным копытом, сваренным с неотодранной подковой, и несвежими яблоками, расстроившими ему желудок. (Как любое воспоминание о давнишних невзгодах, монолог Отца звучит в спектакле Линнатеатра не драматически, а юмористически.) И опорными вехами здесь становятся моменты счастья, перешедшие из прозы в драму: эпизод рыбной ловли и книга «Золотой лес», которую отец читал сыну…

…Не дочитал. Осенью 44-го Отец уехал в Таллинн, чтобы потом, как многие, переправиться морем в Швецию. Ждал семью до последнего момента, но заболел младший брат героя — и семье пришлось остаться. Возвратившийся предъявляет счет Отцу — в постановке Педаяса это, скорее, упрек. В постановке Шапиро — попытка разобраться, что творилось с людьми в дни всеобщего смятения.

У Педаяса Возвратившегося играл 39-летний Юри Крюков, трагически рано ушедший из жизни (он умер четыре года спустя). Отца — Айн Лутсепп. В том спектакле Отец был для сына суровым вершителем высшей справедливости, при всей любви к нему сын ощущал, что Отец давит на него, время от времени образ Отца являлся герою во вспышках алого (адского) пламени.

Для Шапиро очень важно, что герой в момент своего возвращения старше (намного старше!), чем Отец — каким он остался в памяти сына.

Возвратившегося играет Лембит Ульфсак, Отца — Эльмо Нюганен.

…Год назад Адольф Шапиро поставил в питерском ТЮЗе свою инсценировку по мотивам «Вина из одуванчиков» Рэя Брэдбери. Это был глубоко личный, пронзительно интимный и ностальгический спектакль — ведь прошлое всегда прекрасно, потому что оно — наша юность. Интонация (только интонация, но не художественные приемы!) того спектакля отчасти перешла в «Возвращение к отцу».

БЛИСТАТЕЛЬНЫЙ АНСАМБЛЬ

Эта интонация в спектакле Линнатеатра дополнена загадочностью и многослойностью происходящего.

В эстонском сценическом искусстве сложился определенный канон того, как играть пьесы Кыйва. «Человек со стороны», Шапиро извлекает пьесу из привычного (локального) контекста и вдвигает ее в более широкий, общечеловеческий.

Возникают новые связи и пересечения. Ульфсак в роли Возвратившегося заставляет вспомнить «Земляничную поляну» Ингмара Бергмана. Герой Ульфсака напряженно вслушивается в себя и в звуки ушедшего мира, всматривается в окружающие его тени с таким же драматизмом, как это делал в фильме герой Виктора Шёстрема. Все слишком конкретное, слишком определенное отодвинуто. Таинственный Хозяин, который в старой постановке вполне мог быть стукачом, завладевшим квартирой, донеся на прежних жильцов, здесь в исполнении Райна Симмуля превращен в инфернальное существо, загадочного Мелкого Беса, у которого много имен и ни одного настоящего. «Называйте меня госпожа Карп», — говорит он. «Если так, то господин Карп», — уточняет герой Ульфсака. «Нет, господина Карпа в природе не существует». Хозяину в спектакле отдан монолог из другой пьесы Кыйва «Когда мы с Моонзундским Васселем торговали грецкими орехами, никто не хотел покупать». К нарративу он не имеет никакого отношения, зато еще сильнее подчеркивает странность происходящего на сцене, природу мира, в котором живые и мертвые вдруг могут оказаться за одним столом и непринужденно беседовать. (Возможно, Хозяину мы обязаны возможностью оказаться в этом мире.)

Ульфсак и Нюганен — великолепный дуэт; между их персонажами возникает необычная, колеблющаяся, как маятник, связь — и если в спектакле 93-го года ведущим, действующим в паре был Отец, а сын — созерцателем, то здесь они равноправны, роль первой скрипки переходит то к одному, то к другом, причем способ существования двух главных героев парадоксально различен: живой, существующий в настоящем времени Ульфсак мистичен, он приносит с собой отзвуки того мира, из которого вернулся через много лет, а Нюганен удивительно реалистичен и уж никак не призрачен.

В спектакле много юмора. Брат (маленького мальчика воплощает очень взрослый и бородатый Калью Орро) и Возвратившийся радостно хулиганят, как и положено детям из хорошей семьи в те нечастые минуты, когда родители не следят за ними; чтобы подчеркнуть, что самые взрослые артисты играют детей, их усаживают за обеденный стол на низенькие табуретки, так что головы двух солидных бородатых мужчин едва видны над столешницей. Мать (Анне Реэманн) героически тащит на себе хозяйство. Служанка Хермине в гротескном исполнении Кюлли Теэтамм — настоящие «22 несчастья», иллюстрация к закону Мёрфи: если что-то можно сделать не так, как надо, именно так она и поступает. А светски щебечущая и преисполненная сознания своей значительности подруга Матери г-жа Клауди (Эпп Ээспяэв) просто бессмертна в своей назойливости.

Юмор и трагизм в спектакле Шапиро не теснят друг друга, а дополняют. Когда в монологе Матери звучат даты: «39-й, 40-й, 44-й, 49-й», слишком памятные, чтобы боль от них утихла, интонация спектакля меняется, становится строже. Просто невозможно постоянно влагать персты в открытые раны — дни горя не стереть из памяти, но театральная постановка должна завершиться катарсисом.

Потому-то в финале все персонажи в белых лодках плывут на волнах памяти туда, где вечная весна и вечное счастье.

В Линнатеатре слабых или посредственных спектаклей не бывает. Бывают хорошие, очень хорошие и шедевры. «Возвращение к отцу» — шедевр.

Январь 2016 г.