30 марта 2016 года в неотапливаемом помещении Анненкирхе в Петербурге состоялась премьера документального спектакля «НеПРИКАСАЕМЫЕ». Режиссер Михаил Патласов — имя известное. В 2011 году на сцене театра «Балтийский дом» он поставил спектакль «Антитела», за который получил два приза фестиваля «Золотая маска», а в 2014 году на Новой сцене Александринского театра выпустил «Шум». Три спектакля, помимо документальности материала, объединяет острая социальная тема взаимодействия разных людей с миром, обществом.

В «НеПРИКАСАЕМЫХ» режиссер использовал уникальную для театральной России горизонтальную конструкцию работы над проектом — процесс был выстроен на волонтерской помощи, начиная со сбора денег на аренду оборудования и создание декораций и заканчивая безвозмездным предоставлением площадки лютеранской церкви для показа. На сцену вместе с профессиональными актерами вышли бездомные, чьи истории и стали текстом спектакля.

Мы встретились через день после премьеры.

Юлия Осеева Михаил, почему именно документальный театр?

Михаил Патласов Я долго учился — 12 лет — на юриста, актера, режиссера. Закончил в 31 год, вышел и понял, что не знаю, что делать. Документальный театр ответил на все мои внутренние запросы: это и документальное, в том смысле, что про настоящее, и игровое — артист в художественной реальности проживает чужое интервью. И нужное. Мне.

Осеева Чем?

Патласов Это исследование прежде всего самого себя, собственных пороков. Посмотрев мои спектакли, кто-то может сказать: какой он молодец, какие темы затрагивает, какой хороший человек! А это далеко не так. Это моя борьба. Я не знаю, что бы случилось, если бы я сделал другой выбор. В деревне, где я жил, в наши 1990-е — либо ты бандит, либо ты милиционер. Я тогда выбрал путь «милиционера» — пошел учиться на юриста. Но ведь где-то внутри есть и «бандит». И вот эта жажда правды, стремление «обналичить» свои страсти… То есть я понимаю, что либо бухать, либо копать, копать и нельзя останавливаться.

Осеева Вы идентифицируетесь со своими героями во время создания спектакля?

Патласов Да, конечно. Но в какой-то момент я выключаю и процесс идентификации, и сопереживание, потому что доктор, например, может плакать над телом больного человека, ему может быть очень его жалко, но больному это не поможет.

Когда мы начинали работать с бездомными, предлагали им разные выходы из ситуации. Давали деньги, устраивали на работу. Но увидели, что они срываются, снова начинают пить. Потому что мы снимали с них ответственность за собственную жизнь. Они и без нас, может быть, вырвались бы из этой истории, но своим путем. Отождествляясь с человеком, поступая с ним как с собой, ему не поможешь. Потому что он — другой.

В документальном театре особенно видна ответственность искусства за изменение реальности, потому что, делая спектакль, ты вступаешь в отношения с человеком. Это роль можно забыть, стереть, хотя и она оставляет свой след. А документальные герои уходят, только если умирают. Они общаются с тобой, звонят, становятся друзьями. Что ты с этим сделаешь? Ничего — живешь так.

Если ты хочешь помочь, важно не слиться с героем, а узнать его мотив. Следователь ведь тоже может сопереживать, но это никому не помогает. Вот ситуация: вы случайно убили человека… И дальше следователь пытается понять мотив. Если он поймет, что это была случайность, то вам дадут два года условно. А если поймет, что вы хотели убить этого человека, докажет это — вам дадут семь лет. Определить это он может только по вашим словам и свидетельским показаниям. А суд потом пытается понять, насколько следователь в данном случае был объективен. Это очень похоже на то, чем я занимаюсь.

Осеева Вы следователь?

Патласов Не совсем. У меня есть условный социальный договор — я полгода занимаюсь документальной историей. Иногда и год. Занимаюсь, копаю, ковыряю, пытаюсь вычленить мотив и привести его к состоянию сюжета. И вложить этот сюжет уже вам в голову. Ведь когда мы встречаем человека, который нам нравится или не нравится, — у нас возникает масса ассоциаций: как вели себя в подобных обстоятельствах родители, герои книг, прочитанных в детстве. Но люди очень разные, и никто не обязан поступать так, как нам кажется правильным. Вот чем мы занимаемся: влезаем в голову зрителей и рядом с уже имеющимися у них представлениями о жизни аккуратно помещаем еще одно, про которое они могли не знать или не задумываться о его существовании. И мне кажется, это очень эффективно.

Осеева В «НеПРИКАСАЕМЫХ» вы соединили документальный театр и свидетельский — чем этот опыт отличается от предыдущего, когда на сцене были только профессионалы? И как вам удалось совместить в некоторых сценах прототип и артиста?

Патласов Знаете, на репетиции, когда мы впервые сделали сцену, в которой артист вместе со своим персонажем рассказывают зрителям его историю, я был в шоке. Это оказалась какая-то мистика! Я сидел, смотрел и не мог сказать вообще ничего, но понял, что ни в коем случае нельзя делать много репетиций. И больше мы не репетировали, хоть не были уверены, что это повторится — мог быть совершенный провал. Но прием сработал, и сработал дважды. Это меня поразило: на сцене и артист, и герой. Артист говорит от лица героя, а тот, сидя рядом, абсолютно делегирует ему свои права. И в какой-то момент продолжает некоторые фразы. Он ведь так тихо говорил (речь идет о бездомном Геннадии, который рассказывал свою историю с помощью артиста Александра Ленина. — Ю. О.) — он был даже ненапряжен. Он настолько доверил себя Саше, что сидел и спокойно разговаривал. Я вообще не понимаю, как это работает?!

Так что моя главная задача — не испортить. В нужный момент мизансцену выстроить, «начали», «закончили», «все, финиш»… Я практически не занимаюсь режиссурой, лишь монтирую отрывки. Спектакль начинает воздействовать на зрителя, если кто-то из артистов или драматургов попадает в важную тему, болевую точку хотя бы одного-двух человек, и тогда включается коллективное поле, и это становится важным для всех. А я лишь решаю, в какой это все будет форме, иногда ошибаюсь. Я знаю, что социальный театр — это риск. Документальный театр — это риск.

Осеева А в чем риск?

Патласов Может оказаться неактуально, неинтересно, потому что слишком «свои» темы; не факт, что это попадет в зрителя вообще.

Осеева Разве не про любой театр так можно сказать?

Патласов Вы знаете, здесь намного больше субъективного, а оттого непредсказуемого. Вот этот спектакль попал, хотя мне казалось, что бездомные — это никому не интересно. Я ведь даже своим студентам, с которыми работаю, запрещаю брать интервью у бомжей. Потому что это самое клишированное, что может быть.

Осеева Чем различаются документальный театр и документальное кино?

Патласов В документальном театре есть еще один инструмент — артист, который может через себя пропустить документального героя. И возникает другая глубина.

Осеева Раз мы заговорили про «инструменты»: присутствие в сценическом пространстве прототипа, рассказывающего историю вместе с актером, — это действительно очень интересно работает. А еще у вас был форум-театр (создание бразильца Аугусто Боаля — пространство, в котором зрительный зал активно участвует в разрешении конфликтов прямо на сцене. — Ю. О.) — его элементы, отголоски. Они как появились, чья это идея, актерская, ваша?

Патласов Это, наверное, заслуга драматурга Алины Шклярской, которая все время говорила мне о форум-театре. А Борис Павлович во время Культурного форума сводил на мастер-класс Адриана Джексона (переводчик Аугусто Боаля, человек, работающий по его методикам, создатель театра бездомных Cardboard Citizens. — Ю. О.) — человека, владеющего этой техникой.

Осеева Мне показалось, на этом мастер-классе не было уклона в конкретную методику, были достаточно традиционные актерские упражнения.

Патласов Главное, что он показал, — механизмы очень простой работы с бездомными, которые мне были нужны. Я все равно не понял, что такое форум-театр, думаю, это обычный интерактив. Мы его и так делаем, скажем, на «Перепрошивке» (документальный спектакль «ON. ТЕАТРА», каждый раз рождающийся в диалоге со зрителем. — Ю. О.). Форум-театр работает с вымышленным сюжетом — вот что важно. Как только мы столкнулись с документальной историей, метод не сработал. Потому что этого человека не изменить (речь идет о неудачной попытке зрителей разрешить жилищную ситуацию Андрея, одного из героев спектакля. — Ю. О.). Форум-театр здесь оказался неэффективен. Поэтому мы и оставили ему такую форму, без решения, хотя этот метод подразумевает активное действие, поиск реального выхода из ситуации. Здесь этого не произошло.

Осеева В общем-то, этот пример показал, что есть ситуации, в которых нет решения. И весь спектакль в том числе и об этом. Но Илья Борисов — этакий провокативный внутренний голос — это тоже элемент форум-театра, да?

Патласов Илья позвонил мне накануне и сказал: «Я хочу прийти на спектакль». Я спросил: «А не хочешь ли ты сыграть в этом спектакле?» И он отрепетировал все за один день.

Осеева То есть он услышал историю героя и сам создал этот монолог?

Патласов Нет, монолог мы создавали дольше. А эта сцена возникла из того, что во время реабилитации у бывших алкоголиков есть задание — они должны написать текст, разговор со своей болезнью. Там были такие вопросы — от алкоголя — больному. И я придумал решение: мы попросили одного из наших знакомых, соприкасавшихся с этой проблемой, встать на сторону алкоголя, и он проимпровизировал с героем. Мы это записали, и получился диалог с болезнью, со своей зависимостью, которую и сыграл Илья.

Осеева И вы называете себя монтажером, да?

Патласов Ну, вот это я и срежиссировал. Я вообще называю себя модератором. От меня в этом спектакле нет ничего. Чем меньше меня — тем лучше спектакль, я считаю. Потому что я должен создать некую конструкцию, смодерировать все так, чтобы получилось полотно из тех тем, которые разобрали артисты.

Я думаю, что сейчас традиционная режиссура вообще не работает. Все законы, которые придумали в психологическом театре, — они временны. Тогда нужна была четвертая стена, нужны были рупоры и восприниматели режиссерской мысли. Артисты вообще не думали о себе, они подчинялись чужой идее и просто существовали в образе. Все решал режиссер, а ты сидел и смотрел на это. А сейчас убери модератора — на его место может прийти другой, иначе соберет сцены, раньше скажет «стоп» — а спектакль все равно случится. И мне это очень нравится. Я сейчас задумываюсь над разными интерактивными проектами. Разговариваю об этом с молодыми людьми, они говорят: «Класс, класс, класс, давайте!» А в традиционный театр они прикалываться ходят, как в музей, потому что ходили их родители, — шампанское, бутерброд с икрой, и люди там что-то изображают.

Документальный театр в каком-то смысле — театр будущего. Сейчас Интернет вывел народное искусство — то, что называется фольклором, — на новый виток: история появилась и тут же была растиражирована, лишенная авторства. Та же самая фейсбучная лента сейчас состоит в основном из коротких документальных видеороликов, снятых неизвестно кем — народом. И эта фольклорная документальность, это новое устройство записи — выхватывание документального тела из мира — это нас меняет.

И получается, документальный театр, хотя бы и такой сложноорганизованный, многослойный, больше отражает ту реальность, в которой мы живем. Поэтому мне он кажется более интересным — он пытается отрефлексировать жизнь мгновенно.

Патласов Михаил, есть ли у вас определение «социального театра»?

Осеева Готового определения нет, но есть понимание, без чего он невозможен. Однажды мы со студентом разбирали один эпизод. Артист говорит: я позвонил отцу и не смог ему сказать, что о нем думаю. А нам нужно отрывок делать. Если ты не можешь совершить поступок по отношению к своему папе, что ты сделаешь с полным залом людей? Если сам с собой не способен?

Есть такой термин — «театр поступка». Но поступка не профессионального, а основывающегося именно на человеческом факторе. В данном случае это поступок артистов, которые вышли к бездомным. И это поступок бездомных, что они вообще вышли к людям по другую сторону социальной границы, чтобы рассказать о себе.

Май 2016 г.