Лет пятнадцать назад в страшноватом городе Норильске, в театре «хорошо сделанного», красочного спектакля, столь необходимого в полярной ночи и тотальном природном монохроме, — я увидела актера, который запоминался влет. Актер был как будто не отсюда: желчен и едок, недоверчив и саркастичен, иронически и даже цинически настроен ко всему (к страшноватому городу, хорошо сделанному театру и себе самому). Его провокационное хихиканье по любому поводу выдавало то ли актерские комплексы (великий, а работает здесь… хи-хи), то ли, напротив, полную удовлетворенность собой, а также городом, театром, спектаклем (хи-хи, чего приехали?..). Ничего нельзя было сказать наверняка, кроме того, что у него явно критический ум и постоянный партнер во всех спектаклях: отличный артист Сергей Ребрий был как будто его противоположностью. Устойчивой, здоровой, равновесной, обаятельной аурой он контрастировал с ёрничающим, вертким, эксцентрическим, болезненным Лаврентием Сорокиным, на которого была буквально сшита роль Герострата, в которой я увидела его впервые…

С. Ребрий (Серж), Л. Сорокин (Трубецкой). «Школа с театральным уклоном».
Норильский заполярный театр драмы. Фото из архива М. Дмитревской

Хорошо, что отчетливое отрицательное обаяние Лаврентия (это штука природная, и судьба артистов, наделенных такого рода обаянием, складывается специфически) режиссеры обрабатывают по-разному. Он мог бы всю жизнь играть Кащея Бессмертного, Бабу-Ягу и прочую нечисть, как артист Милляр, а играет прекрасные и разнообразные роли, сейчас больше классические. Он и «отрицательный» (но умный!) Тальберг в «Днях Турбиных», и гаденький американец Стив, пожаловавший в графство Осейдж развращать и развращаться, «достоевский» (не толстовский) Позднышев в «Крейцеровой сонате» и осоловевший от жизни Дикой в ластах и полосатом купальнике, плывущий по Волге в «Грозе».

На бледном лице Лаврентия Сорокина можно нарисовать любую маску. Оно и само по себе — уже маска.

Он может стать аристократом и грибом, клоуном, рыбой и птицей. Но сущности и гриба, и птицы будут бесконечно маяться дурным интеллектом, сомнениями и разочарованиями, избавить от которых Лаврентий не в силах никого.

А еще — ни одна реакция Сорокина (и в жизни, и на сцене) не бывает прямой. Он обязательно завернет пафос в обертку скепсиса, расположение к людям остраннит ироническим стебом (хи-хи), будет валять ваньку, чтобы не показать образованности, а лирику прикроет иронией, смахнув непрошеную слезу так, чтоб никто не заметил. Он по-прежнему, как и пятнадцать лет назад в Норильске, избегает чувствительности, иронизирует, кидается в разные проекты-читки-затеи (хи-хи), получает режиссерское образование — и это логично. У него, Лаврентия Сорокина, есть ум (такая необязательная деталь для артиста!) и «анализаторский» зуд. Вот и посмотрим (хи-хи), что сделает как режиссер и педагог Сорокин Лавр… Это вам не стишки капустные сочинять и не на сцене блистать, заранее предупреждая при этом, что «сегодня он не сыграет, потому что при критиках не играет, и зачем ему сказали, что ты сегодня пришла…» (Когда я смотрела «Крейцерову сонату», Лаврентий сразу взял такие драматические «верха», что двигаться куда-то ему самому дальше стало сложно, надо было лишь продержаться на верхних нотах и не съехать, а это трудно). Короче, его, Лаврентия Сорокина, несомненно, будут вести дальше самоедство и недовольство, которые и есть самые главные движители любого таланта.

Марина ДМИТРЕВСКАЯ
Апрель 2016 г.