Предвыборная ломка и сопутствующие ей митинги (постановочные или естественно спровоцированные) настигли меня в тот момент, когда я по долгу службы находилась за границей. Каждый вечер, выходя в интернет, читала на Facebook горячие сводки с места событий, видела фото разгоряченных друзей и знакомых, отогревающихся глинтвейном в кафе после стояния на тридцатиградусном морозе, восторженные комментарии в столбик. Каждый считал своим долгом выдать собственную версию происходящего. Возникло ощущение какой-то интереснейшей игры (жить становится лучше, жить становится веселее). Бесконечные фотографии, запечатлевшие целые семьи, вооруженные транспарантами, — семьи, которым в «мирное» время не так-то легко собраться вместе. Взволнованные друзья-театроведы больше не писали о спектаклях, в них не стало никакой надобности и смысла, когда такой потрясающий воображение грандиозный спектакль творился на улицах города и на просторах социальных сетей. А после, когда вернулась домой — были выборы. «Театр военных действий» временно затих.

Ранняя весна в Москве омерзительна. Время, когда еще ничего не расцвело и красивые девушки в новых нарядах еще не заполнили улицы и террасы кафе. Талый грязный снег на тротуарах, туман, в котором проступают неприличные в своем оптимистическом блеске огни реклам. Вечером в центре города — ни души, только похожие на персонажей Брейгеля бездомные ютятся у входа в метро. В такой мрачный мартовский вечер на сцене Театрального центра на Страстном бульваре был показан танцевальный спектакль — «хореографический реквием по послевоенной мечте» на музыку «Pink Floyd» «The Final Cut» («Окончательный монтаж»).

Алла Сигалова, уже не первый год работающая в Школе-студии МХАТ, и раньше собирала студентов в стройный марширующий «кордебалет», изнуряя будущих актеров часовыми тренировками, заставляя их тела и души работать на грани возможностей. Такими были постановки «Кармен. Этюды», «Жизель, или Обманутые невесты», «Стравинский. Игры». Но если в прежних работах хореографа интересовал эрос (кажется, что на репетициях ее основное указание артистам звучит так: «Больше секса!»), то в «Окончательном монтаже» на первый план вышел танатос. Это хореографический опус о насилии человека над человеком. И здесь Сигалова достигает мощного эффекта за счет всеобъемлющей телесности: полуобнаженные потные тела артистов находятся в постоянном напряжении, упорно выполняя повторяющиеся, лейтмотивные, с хореографической точки зрения однообразные, наделенные легко считываемыми кодами движения. Стилистически действо напоминает парад физкультурников (это особенно подчеркивается трениками) или упражнения по биомеханике Мейерхольда, что-то вроде «я не потому побежал, что испугался, а потому испугался, что побежал».

Спектакль составлен из пластических этюдов, объединенных темой войны. Толпа студентов разделяется на карателей и жертв, которые постоянно меняются ролями. В ясных сценических метафорах демонстрируется почти механическая потребность человека в уничтожении себе подобного. Мы видим, как студенты «распинают» друг друга на черных столах, словно хирурги в операционной, или как разлучают слитых в поцелуе влюбленных, или как вырывают ребенка у матери (крупной девушки, таскающей на руках самого хилого парня), или как женщины, привязанные поводками к заднику, ползком пытаются дотянуться до стакана с водой, а наглый парень медленно выпивает на их глазах эту желанную воду, или как бьют самого слабого.

Сигалова пыталась создать эпическое, без тени иронии полотно на манер «Зеленого стола» Курта Йосса. В его спектакле 1932 года действовали символические персонажи во главе со Смертью в амуниции бога Марса, а война имела фатальный, сверхъестественный характер. У Сигаловой война — признак «человеческого, слишком человеческого». Хореограф с помощью безымянных, еще не узнаваемых студентов-актеров 3-го курса мастерской К. Райкина создает образ безымянной, сметающей все на своем пути толпы. И тут неважно — кто за кого, здесь наглядно показана физиологическая потребность человека в войне, во враге. Война как принцип существования, как кислород и — как способ коммуникации между людьми. В последней сцене артисты один за другим усаживаются в ряд, вымазав лица грязью из специально приготовленных тазов. Грязевые маски уравнивают и лишают лица всех: мужчин и женщин, правых и левых. Но есть в этом эпическом действии и ноты гротеска. В том, с какой наивной серьезностью работают, в прямом смысле работают в полную силу ребята, есть что-то комичное. До такой степени они содрогаются, краснеют и потеют, что все эти напряженные полуторачасовые корчи тел кажутся наигранными, искусственными, бутафорскими. В одной из мизансцен юноша отделяется от обезумевшей толпы, отстаивая свою индивидуальность, сдавленным голосом пытаясь перекричать словами советской песенки топот и гул большинства: «Вместе весело шагать по просторам!» Нервный молодой человек не способен взять на себя роль протагониста, он слишком слаб, чтобы противостоять безликому ничто, чтобы быть героем-одиночкой. Ему остается лишь присоединиться и «весело шагать» со всеми.

В какой-то момент зритель, поначалу погруженный в мрачную атмосферу музыкой «Pink Floyd», перестает верить происходящему и ждет, когда же загнанные артисты остановятся, прекратят этот изнуряющий кросс, отдохнут наконец. Слишком однообразными и, в сущности, бессмысленными кажутся их потуги. Доведя исполнителей тренингами до физического изнурения, Сигалова вольно или невольно добилась гротескной бессмысленности происходящего. С учетом контекста предшествующих февральских, мартовских и последующих майских событий все в «Окончательном монтаже» кажется обостренно метафоричным, символически отражающим и даже предсказывающим (если говорить о майских митингах), словно намекающим на реальные толпы, Болотную площадь, «марши миллионов», «избиение младенцев» в кафе «Жан-Жак» на Никитском бульваре, ОМОН, слезоточивый газ, зачистку центра Москвы.

Тема войны в нашей стране — вечно востребованная. И здесь речь не только о войне, которая где-то непрерывно идет. С какой легкостью на страницах газет и журналов одни стали противопоставляться другим. Наше общество находится в состоянии перманентной войны, оно поражено ею как раковой опухолью. Прозрачной в своей безнадежной мрачности кажется метафора Аллы Сигаловой в «Окончательном монтаже», когда артисты то снимают, то надевают военную форму, стараясь выполнить это упражнение на огромной скорости под контролем жесткой надзирательницы со свистком. И это упражнение кажется бесконечным, мучительным.

Между тем в город пришла майская жара. Девушки облачились в летящие разноцветные шифоновые юбки и заполонили террасы кафе. «Путинское большинство» разъехалось по дачам или пошло гулять на Поклонную гору, «креативный класс» вышел с транспарантами и белыми лентами в центр города. 8 мая, в праздничный день, на Чистопрудном бульваре у памятника Грибоедову московский центр современного танца и перформанса ЦЕХ организовал любопытнейшее мероприятие под названием «Бульварные танцы, или Pulp dances». Надо отметить, что в этот праздничный день по всему центру были заявлены театральные площадные представления, возрождающие традиции уличного театра. С погодой не повезло: время от времени шел дождь. Прибыв на Чистопрудный бульвар, я с разочарованием обнаружила на эстраде у Грибоедова водевильных, одетых в черные фраки, орущих в микрофоны советские песни и популярные оперные арии «Теноров XXI века». Я прошагала весь бульвар, увидела собрание оппозиции у памятника казахскому поэту Абаю. Тихий митинг напоминал встречи в Переделкино: люди пели под гитару, пили чай, общались.

Вернувшись к Грибоедову, я поняла, что сейчас все-таки начнутся заявленные в программе «танцы». Дождь усиливался, превратился в ливень. У эстрады было человек 15-20, среди которых бродили несколько местных бульварных алкоголиков. На деревянную эстраду вышли цеховские танцовщики, для людей посвященных узнаваемые. Для непосвященных — мужчины и женщины неопределенного возраста в спортивной одежде с сосредоточенными лицами сектантов. Исключение составлял Альберт Альберт, самый харизматичный из участников проекта: с его лица не сходила лукавая улыбка демона. Артисты оповестили немногих зрителей, что собирались показывать развлекательный танцевальный спектакль, приуроченный к майским праздникам, но «изменили концепцию в связи со вчерашними событиями». Танцовщики импровизировали под «Реквием» Моцарта. Надо отметить, что моцартовская музыка в сочетании с реальной разбушевавшейся стихией действует убедительно. Если бы танцовщики просто стояли под дождем, благодаря великой музыке перформанс выглядел бы подлинным шедевром, возвещающим о добре, правде и скорби. Но они двигались словно в рапиде, взаимодействовали в контактной импровизации. В какой-то момент один из танцовщиков в маске из популярного ужастика «Крик» распластался на мокром асфальте перед эстрадой, Альберт Альберт стал жестикулировать, изображая нервного оратора. Один из немногочисленных зрителей, калека-алкоголик в штанах цвета хаки, отбросил свой костыль и задвигался в такт музыке.

Апофеозом заявленной программы стал перформанс Донатаса Грудовича и его «Театра-партизан». Грудович, создавший образ самого негероичного героя всех времен в «Собирателе пуль», в театре «Практика» и в спектаклях Театра. doc — не столько актер или режиссер, сколько — явление. Модный человек с внешностью подростка живет в сквоте и придумывает свои странные перформансы. Продвинутый хипстер, он никогда не играет — он олицетворяет свое поколение. Грудович появился в окружении мрачных, худосочных, модно подстриженных мальчиков. Они, словно братья-близнецы своего «предводителя», колдуя над белоснежным макбуком, установили психоделическую музыку. Среди зрителей были в основном друзья Грудовича — актеры. В народе слышались разговоры, что-де на другом конце бульвара уже выступал Навальный. В прохладном, дождливом воздухе — напряжение. Молодые люди облачились в черные маски-чулки. На эстраду вышел сам Донатас в коротких черных штанишках и стал вещать, словно проповедник с амвона, малопонятные тексты, по стилистике напоминающие «Так говорил Заратустра». Затем молодые люди вооружились зеркальными транспарантами и двинулись в толпу во главе со своим нервным лидером, продолжающим выкрикивать темные тексты. Марширующие разворачивали транспаранты-зеркала — эффектный театральный прием, который использовал еще Мейерхольд, оснастив сцену зеркальным задником, отражающим зрительный зал, и включив публику в действие спектакля «Маскарад» 1917 года, последнего спектакля Александринки уходящего времени.

Перформанс «Театр-партизан»
Фото из архива театра

Театрализованное шествие вместе со зрителями двинулось на другой конец бульвара в сторону настоящего митинга. Словно из-под земли выросли журналисты. Актер продолжал вещать, но уже в микрофоны и диктофоны настоящих журналистов. «Ла-ла-ла-бу-бу-бу — что бы я вам ни сказал — вы все равно будете меня слушать», — кричал он. К шествию присоединились недоумевающие митингующие, комментируя происходящее: «нашисты», «провокация»! «Да какие „нашисты“ — это же театр!» — объясняли сведущие. Продюсер проекта Елена Тупосева тут же объясняла прессе, что этот проект был задуман давно и просто так совпало. Затем молодой человек попросил публику вернуться к Грибоедову, дабы никого не забрали. Но тут-то и началось самое интересное. Явление deus ex machina — ОМОНа — оказалось финальной точкой этого спектакля. Грудовича тихо заставили прекратить представление, многочисленные бойцы в шлемах выволакивали загулявших алкашей из толпы, обычных зрителей не брали, не разобравшись, что к чему, сгребли также одного мальчика-актера, который демонстративно не снял маску. В какой-то момент возникло ощущение, что ОМОН — это тоже артисты и что это вполне естественный финал представления. В публике послышались редкие аплодисменты.

Кажется, что театр просто не способен соревноваться с событиями реальной жизни последних месяцев. Театр не способен тягаться с масштабом происходящего. Театр не в силах предложить своих героев — таких, каких выдвигают телевидение и интернет. Поэтому театру частенько приходится уходить в скучное, обезличенное, обыденное. Но 8 мая на небольшом отрезке Чистопрудного бульвара между двумя каменными поэтами в финальном аккорде слились воедино жизненный фарс и театральное действо.

Май 2012 г.

А ПОТОМ ДОНАТАС ГРУДОВИЧ ГОВОРИТ:

Донатас Грудович

— В годы нашей жизни в доме-коммуне Наркомфина мы хотели воссоздать идеи утопического коммунизма. Это должна была быть типовая застройка: дома, в которых люди жили бы единой семьей, вместе питались, воспитывали детей, ходили в одинаковой форме, занимались зарядкой на крыше. Мы просто собирались в месте, которое нас вдохновило, причем некоторые люди там даже не жили, а приходили просто помочь или потусить. А потом это выросло во что-то большее, и это сейчас не конечная стадия. Мы против застывших форм. Мы за движение в бесконечность. Безымянность — бесконечность.

— Главная идея организации была максимально нагадить тем, кого мы считаем псевдо. Просто псевдо. То есть — подрывная деятельность, саботаж. Сейчас время тотального суррогата, когда происходит полная подмена смыслов, понятий, идей. Если сформулировать в двух словах — на заборе одно написано, а за забором дрова лежат.

— На всем какой-то ярлык, логотип, штамп. Поэтому второе — идея безымянности и слияния в единый механизм, отсутствие гордыни в плане авторства и яяяя-индивидуализма. Коллективное творчество, сотрудничество. Привлечение на разовые проекты людей, которые работают не за деньги, а за идею.

— Третье — это возвращение от формы к смыслу, потому что форма — материальна и все время устаревает. Из-за этого происходит подмена смыслов. Люди в принципе очень держатся за форму в жизни: идеология — это форма, религия — это форма, убеждения какие-либо — это форма и так далее. Самое главное, мы не видим в этом врага, соперника нашего или даже идеологического антагониста. Люди не понимают, что всему этому рано или поздно приходит конец, и боятся, потому что освобождение от формы в таком роде — что-то непонятное. Как в песне у нас поется: «Приближение опасности непонятно».

— Четвертое — отказ от позиции: о, театр-храм, о, зритель наше все, мы все для него делаем! Нет, мы делаем это для себя в первую очередь, потому что хочется любыми средствами передать какой-то смысл. Даже если он не будет понятен. Это должна быть какая-то энергия, какое-то ощущение смысла, которое остается. Чтобы не получалось: «А, я все понял» — вышел и забыл.

— Еще одна задача нашей организации — это объединение людей во имя созидания общества. Не на политической основе, а в плане консолидации людей в действии. Любыми средствами — творческими, социальными, политическими, каким-то акционизмом: через уборку территории, помощь бездомным, через перекрашивание стенок и заборов или съемки фильма.

— У нашей организации нет формы, ее не существует в принципе. Люди приходят, уходят, возвращаются или нет, то есть — живой процесс. Кого-то привлекает идея, кто-то просто мой друг, кто-то присоединяется потому, что ему нечего делать, кому-то интересно так проводить время, кому-то некуда пойти. У всех свои цели, и не всегда все вместе. Это не тоталитарная секта и не тоталитарный режим, когда есть обязательства. Все происходит по желанию и точно так же по желанию распадается. Наша организация — это наша униформа, а не пространство, в котором мы находимся, и не конкретные люди.

— Я хожу в течение двух лет в одинаковой одежде. Вот это летний комплект, есть зимний, есть рабочий, чтоб по заборам лазить, красить что-нибудь, подметать. Периодически мы стараемся шить новую униформу. Униформу придумал я: мне просто хотелось сделать удобную одежду для всех, только ты — и ничего лишнего. По фигуре, может носить любой, это унисекс, тепло, удобно.

— Хейфец меня научил двум главным вопросам: «чтобы что?» (какого черта я это делаю?) и «как это сейчас?». В 2012 году. То, что было в 2011 году, уже прошло, и это нужно учитывать. Нужно делать так, как это сейчас, это должно быть актуально. Если про театральное ремесло, актерскую профессию, то это, конечно, «действие, конфликт» и «быть живым».

— Сейчас митинги в Москве — это, по сути, тематические вечеринки. Хотя есть, конечно, люди, которые ответственно к ним относятся, убежденные. Да, Путин — театр. А еще и кино, реклама, в чем-то это забавно. Я к нему отношусь спокойно, даже без презрения. Молодец чувак, такой спектакль намутил офигенный, и, самое главное, довольно-таки самобытно: двуглавый орел получился, Путин-Медведев.

— Я вообще театр не люблю. Я, может быть, согласен, что он не нужен совсем. Нужно то, что активно воздействует на человека. Как сказал В. И. Ленин, важнейшими из искусств для нас являются кино и цирк, потому что электорат легче их воспринимает. Театр непопулярен. Поэтому уличный акционизм — это то, что может быть сейчас актуально для России.