Семен Александровский

«Про коров». Сцена из спектакля. «Чехов-центр» (Южно-Сахалинск).
Фото И. Расторгуевой

«Заполярная правда». Сцена из спектакля. «ON. ТЕАТР».
Фото Е. Беликова

Д. Янковская (Света). «Заполярная правда». «ON. ТЕАТР».
Фото Е. Беликова

«Иллюзии». Сцены из спектакля. Драматический театр им. Лермонтова (Абакан).
Фото из архива театра

Герои остались те же (исполнители, впрочем, тоже, только себя Семен заменил на актера «Этюд-театра» Филиппа Дьячкова), но вписаны они были в новую драматургическую конструкцию. Режиссер словно бы совершил обратное Клавдиеву действие и вернул тексту структуру пьесы-док. Здесь каждый рассказывает свою историю изгнания из мира и свою историю спасения, только эти истории не имеют никакого отношения к объективной реальности. Вопреки желанию героев мирно жить в своей маленькой коммуне, вопреки их вере в собственное спасение, эта объективная реальность перемалывает, переваривает их. Остается только сухая заметка в газете «Заполярная правда»: четверо бездомных были найдены в заброшенном доме и убиты при попытке к сопротивлению, потому что в этом мире сопротивляться нельзя, мечтать нельзя и перестать быть изгоем тоже нельзя. В спектакле на задний план уходит и норильская прописка пьесы, и проблемы ВИЧ-инфицированных: здесь главным оказывается эта заранее обреченная попытка быть свободным.

Пьесу «Ипотека», по которой Семен Александровский поставил спектакль в Красноярском ТЮЗе, автор ее Егор Черлак написал для одного из драматургических конкурсов, темой которого было что-то вроде «Вера в современном обществе». Главную героиню пьесы зовут Вера, и она (простите за тавтологию) верит, что если собрать этикетки от восьмидесяти творожных сырков, то можно выиграть домашний кинотеатр, а если упаковки от «колец кальмара», то японский мотор для лодки. А еще она верит, что если все это продать, то хватит на первый ипотечный взнос и что ребенок ее, когда вырастет, будет жить долго и счастливо в большой просторной квартире. И так она во все это верит, что даже дочку свою назвала Ипочкой, Ипотекой. Другие герои пьесы тоже не без веры живут. Восточный человек Алик, хозяин ларька, в котором работает главная героиня, верит, что когда-нибудь поедет в Америку познакомиться со Стивеном Сигалом и там его не будут ненавидеть за то, что он «черный». Сменщица ее, Кристина, верит, что попадет в реалити-шоу и переедет в Москву. Местный следователь Ярослав Игоревич верит, что он храбрый рыцарь в блестящих доспехах. И неважно, что Кристина не станет звездой реалити-шоу, Вера не накопит на первый ипотечный взнос, а Алик и милиционер в борьбе за сердце главной героини (то есть в борьбе за Веру) убьют друг друга. Ведь вера есть у каждого в этой пьесе, пусть и выстроенная из таких сомнительных кирпичиков, как эти.

У Александровского история разыграна предельно театрально: теневой план, условное карикатурное существование актеров в одних сценах перемежается словно очеловечиванием в других, вместо монологов — оперные арии.

Алик и Ярослав Игоревич постепенно, от выхода к выходу, будто обрастают нелепыми картонными доспехами. И сначала все эти налокотники-наколенники, мечи и забрала вместе с фонограммой из индийского фильма «Танцор диско» и такими же, как в индийских фильмах (или отечественных «мыльных операх»), персонажами кажутся режиссерским сарказмом по поводу «винегрета» из веры и наивных мечтаний в наших головах. Вот, думаешь, здесь корень всех проблем. Приговор для «русской головы», в которой все в кучу: индийское кино, рыцарские сказки, любовные романы, ипотека, «МММ» и другие лотереи и лохотроны, уверенность, что где-то там лучше, чем здесь, что придут, спасут, накажут обидчиков, что нужно ждать, вырезать этикетки, копить крышечки от кока-колы или еще от чего. Но эта иллюзия вступает в свои права, и из картонных накладок вырастают средневековый рыцарь и японский самурай. Начинают реальный бой Восток и Запад, и у каждого своя вера, не в Христа и не в Аллаха, а в Бодуэна Арамейского и Стивена Сигала. А потом открывается занавес и мы видим, что в зрительном зале стоит вульгарная продавщица Кристина в роскошном платье с кринолином и исполняет оперную арию о своих успехах в Москве. Как прекрасна она! Ведь в этом вранье, в этой иллюзии — вся ее сила, вся ее жизнь.

Раз уж речь пошла об иллюзиях, перейдем плавно к одноименному спектаклю Александровского, поставленному в Абаканском русском драматическом театре. «Иллюзии» — одна из последних пьес Ивана Вырыпаева, написанная будто только для того, чтобы разлучить актера и зрителя со старой доброй театральной реальностью-иллюзией. Пьеса не для игры, а для исполнения, пьеса — лакмусовая бумажка. Четверо героев средних лет (двое мужчин, две женщины) рассказывают истории четырех же пожилых людей, которые, будучи при смерти, выясняют, кто из них кого любил и вообще есть ли «что-то постоянное в этом огромном переменчивом космосе». В процессе любовного расследования двое стариков благополучно умирают, одна кончает жизнь самоубийством, а последний остается ждать смерти и задавать космосу проклятые вопросы о его постоянных и переменных составляющих. В итоге и этот герой умирает, таким образом получая желанный ответ. Однако все эти истории — лишь идеально сконструированная иллюзия, нечто наподобие зеркальной комнаты, где только от нас зависит, какое отражение мы примем за реальный объект, к какой иллюзии подключимся. Посчитаем ли, что перед нами философская притча, детектив, математическое уравнение, серия скетчей или ритмизованный текст для коллективных медитаций, будем ли увлеченно собирать паззл, который рассыпал перед нами драматург, или выяснять, как связаны герои и рассказчики в этом тексте, — все зависит только от нас. Выбирай иллюзию на собственный вкус.

Однако в том и фокус, что выбирать должен зритель, а не режиссер. Когда «Иллюзии» Семена Александровского показывали в Петербурге, вокруг спектакля было много дискуссий, связанных с аскетичностью режиссерского решения. Мне же отсутствие какой-либо трактовки как раз кажется необходимым условием для восприятия этого текста. Четыре человека в черно-белых костюмах с папками в руках в микрофоны исполняют текст Вырыпаева, а на экране сменяют одна другую черно-белые фотографии (случайные или нет — решать зрителю). Люди на сцене — не актеры в традиционном смысле слова, это именно чтецы, исполнители, передатчики информации, они могут выглядеть так или иначе, это не влияет на текст, который так и остается запутанным лабиринтом, неверно написанным алгоритмом (с утверждениями типа «да, но нет»). Видеоряд же, сделанный режиссером мультимедиа Натальей Наумовой, становится еще одним дополнительным зеркалом в этой системе. Мы вольны решить, что все изображения-фотографии имеют смысл или что ни одно смысла не имеет, что они создают атмосферу, выражают авторское видение, мы можем разглядывать их или слушать текст пьесы, говорить об их очевидном стилевом единстве или о том, что как прием в какой-то момент они исчерпывают себя. Но спустя месяц после просмотра можно признаться себе, что выбор этот осуществляет не только наше сознание, но также и подсознание. Одни фото забываются, а другие плотно срастаются с текстом пьесы. Так рассказ о том, как Альберт первый раз попробовал марихуану и весь мир ему показался очень мягким, навсегда сросся в моем сознании с фотографией, на которой из окна легкового автомобиля высовывается голова ламы на длинной пушистой шее. А к истории про то, как Дени увидел летающую тарелку, накрепко приклеилось удивленное детское лицо. Все это напоминает один длинный психологический тест, в котором только твое подсознание налаживает связь между изображением (знаком) и текстом (его значением). Режиссер же позволяет себе не настаивать на своем видении, а только задает ритм, определяет хронометраж, переключает наше внимание с одного объекта на другой, организует то самое желанное «постоянство в огромном переменчивом космосе», а дальше сами, сами.

Ритм, ритм, ритм.

Сентябрь 2012 г.